Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга вторая

– Мазурова?

Шелепин задумался. По-настоящему, «не играя»: покривил щекой – и даже цокнул сквозь зубы.

– Сложный вопрос, Михаил Андреевич. Так просто и не ответишь.

– А Вы не упрощайте!

Ограничивая гостя в маневре, Суслов ясно дал понять ему, что от ответа не уйти. Гость не смутился – даже ухмылку не снял с лица.

– Я бы, может, и упростил, да Мазуров не позволит…

– ?

– Очень, уж, он непростой человек. Я до сих пор не могу решить, куда его отнести…

– ???

– Нет-нет, – прибавил в ухмылке Шелепин. – Я – не насчёт адреса кладбища: я – насчёт квалификации. Ну, то есть: друг – или враг?

Неожиданно Суслов усмехнулся. Почти. Это оказалось неожиданно для Шелепина: «главный идеолог» являлся непревзойдённым мастером по части отсутствия мимических талантов. Иногда создавалось впечатление, что он так и родился с личиной «человека в футляре». Хотя, вряд ли это была личина. Скорее всего: форма внешнего проявления внутренней сущности.

– Скажите, Александр Николаевич: при том, что Мазуров – Вам не друг, означает ли это, что он друг Брежневу?

Шелепин решительно мотнул головой.

– Никоим образом. Мазуров мне, конечно, не друг. Но если мне он всего лишь не друг, то Брежневу он – безусловный враг. Минимум, противник. И противник, действующий не из эгоистических соображений…

При этих словах очки Суслова удивлённо приподнялись: Михаил Андреевич явно не ожидал такой самокритики – пусть и нечаянной – от амбициозного Шурика.

– … а исключительно из принципиальных. То есть, такой, какого невозможно склонить на свою сторону ничем, кроме как «исправлением линии». А на это Брежнев не пойдёт никогда!

– Значит…

Довольный тем, в каком направлении пошёл разговор, Михаил Андреевич даже «совершил покушение на улыбку».

– … если Шелепин – враг нашего врага…

– … то он – наш друг!

– Ну, может, и не друг, – сделал «поправку на реалии» Суслов, – но союзник – несомненно. И мы ни в коем случае не должны оставлять товарища Мазурова в стороне от работы.

«Ай, да, Суслов»! – восхитился глазами Шелепин. «Прямым текстом» восхитился. – «Не „человек в футляре“, а „ай, да сукин сын!“. Надо же, как понимание опасности преображает человека!»

– Мне поговорить с ним, или мы сделаем это оба?

Верный себе и своему деятельному характеру, Александр Николаевич уже решил не откладывать разговора с Мазуровым.

Суслов, не торопясь, помял лицо скепсисом.

– Пожалуй, будет лучше, если я поговорю с ним сам. А не то он подумает, что мы с Вами устраиваем спектакль, чтобы заманить его в ловушку, а потом сдать Брежневу «тёпленьким».

Шелепин одобрительно кивнул головой: разумно.

– А когда мы оба «раскроем карты», тут я Вас и подключу. А Вы будьте готовы.

– «Всегда готов!» – под неизменную ухмылку «отсалютовал» Шурик, и решительно освободился из плена кресла. Уже у дверей он вспомнил.

– Ещё – один момент. Я думаю, что нам следует заготовить письмо в ЦК, и огласить его на пленуме. Но людей надо ознакомить с ним уже сейчас, немедленно – чтобы к пленуму они уже были «доведены до готовности». Надо бы продумать текст, Михаил Андреевич.

«Главный идеолог» помедлил секунду – и выглянул из-за очков.

– Продумаем, Александр Николаевич. Не беспокойтесь.

Даже сейчас он не рискнул «снять кольчугу»: сработал годами шлифовавшийся инстинкт самосохранения, который лишь укрепили всевозможные рефлексы…

Глава тридцать седьмая

Мазуров оказался «не мальчиком, но мужем»: не стал «играть в кошки-мышки» с партийным идеологом. Нарождающееся самовластие Брежнева беспокоило его не меньше, чем Суслова. Пусть и – «с другого фланга»: если Кирилл Трофимович соответствовал песенной установке «прежде думай о Родине – а потом о себе», то Михаил Андреевич поступал с точностью «до наоборот». Но сейчас это не мешало им быть союзниками: для Мазурова «коллективный стиль руководства» не являлся ни идеологическим штампом, ни средством прикрытия собственных интересов. Неправильный Кирилл Трофимович неправильно же и думал.

А думал он о деле. Он уже видел, что Брежнев начинает обходить членов Политбюро – и не только «в забеге», но и во мнении. Речь пока не шла об обструкции взглядов. Да в этом и не было необходимости: Леонид Ильич мог пренебречь чужим мнением, и не прибегая к конфронтации. Конфронтация – не его стиль. А, вот, в «бескровных» методах «борьбы с инакомыслием» Генеральный не знал себе равных.

Меньше всего Мазурова беспокоила податливость Брежнева к лести. В конце концов, это только человеческая слабость – и всё. Куда большую опасность представляли властные замашки Генерального, уже сейчас начинающего демонстрировать характер и «показывать зубы».

Если бы Брежнев обладал талантами Ленина или Сталина, Кирилл Трофимович закрыл бы глаза и на это. Со спокойной совестью или беспокойной, но закрыл. И это несмотря на то, что был убеждённым сторонником выработки коллективного мнения, которое одно только и могло уберечь от принятия ошибочных решений с последствиями. Но Леонид Ильич не обладал такими талантами. Он не был вождём.

Да, Брежнев уже начинал становиться лидером. Но не за счёт выдающегося интеллекта, а исключительно за счёт прекрасно усвоенного им принципа «Кадры решают всё!» И не только усвоенного, но и мастерски реализуемого на практике: и в этом отношении Брежневу не было равных. По части знания кадров, по части умения работы с ними, по части оперативного реагирования на малейшие движения вокруг себя – даже на значительном отдалении – Леонид Ильич наголову превосходил коллег.

Но культуркой и интеллектом новый лидер не блистал, несмотря на реноме знатока поэзии. Факт имел место, но как единичный. Как исключение, лишь обслуживающее правило. Пока Брежнев поудобнее устаивался в кресле, это было не так заметно. Но по мере того, как он всё больше «входил в образ», а его кресло всё больше входило «в образ трона», его недостатки не могли уже не познакомить с собой товарищей.

Пять лет продержался Леонид Ильич в образе «первого среди равных». Пять лет он внимательно прислушивался к советам и мнениям товарищей. Во всяком случае, так думали они сами. Хотя, похоже, в действительности всё было иначе: Брежнев лишь изучал обстановку и сопоставлял потенциалы. Исключительно «в прикладном» значении: применительно к себе и своим амбициям. Он старательно примерял на себя «венец самодержца»: не тяжело ли будет? Осилит ли? Похоже, теперь он «определился» и «уверовал». Привык к тяжести на голове: свой груз не тянет. Даже больше: бремя власти – сладко.

Мазуров понимал, что концентрация власти в руках одного Брежнева – это не только «покушение на принцип». Если бы он был уверен, что дело пойдёт – Бог с ним, с принципом! Дело – прежде всего! Но такой уверенности у него не было. Напротив, была уверенность другого рода: самовластие чревато обломками – и не только своими. А что касается прогноза: «… напишут наши имена!»… Когда ещё придёт то время?! Да и придёт ли?..

… – Я полностью разделяю Вашу, Михаил Андреевич, озабоченность тем, как развивается ситуация.

Не став «темнить», Мазуров потемнел лицом: одно не мешало другому.

– Последняя атака Брежнева на главу правительства – это не только удар лично по Алексею Николаевичу. Это – удар по всему курсу правительства на экономические реформы. Брежнев явно решил сделать Косыгина декоративной фигурой, и де-факто самостоятельно определять не только политическую, но и экономическую линию руководства.

После такого признания уже нельзя было не покачать головой – и не перейти к следующему, ещё более горькому.

– Как мы просчитались с этим человеком! Каким открытым и доступным он прикинулся! Да-а…

«Посыпание головы пеплом» заняло секунд десять.

– Несмотря на то, что Брежнев уже очень силён и опасен, несмотря на то, что он окружил себя людьми типа Кириленко и Устинова и поставил под личный контроль ГБ, ничего ещё не потеряно. Если только решение вопроса не откладывать «в долгий ящик».

– Шелепин предлагает на мартовском пленуме.