О ВЫСОЦКОМ, О «БИТЛЗ», О ЖУКОВЕ… И О СЕБЕ

– Пожалуй.

Небольшой спец а таких вопросах, я кривлю лицом, но не душой. И это приходится по душе уже другой душе – той, что напротив меня.

– Но это же и плохо, – вновь грустит лагерфюрер. Разумеется, не могу отказать себе в удовольствии отсыпать соль на раны: дружба дружбой, а немного сольцы не помешает. Для профилактики ненужных иллюзий… ну, и в порядке «ответной любезности».

– Почему?

«Посоленный» лагерфюрер вздыхает – и разводит руками.

– Приходится делиться властью! И, ладно бы: с единомышленниками, а то ведь с религиозными неандертальцами! Они не понимают и не хотят понимать, что на дворе – конец двадцатого века и канун двадцать первого!

Ныряю в череп, задумываюсь «в контексте» – и, кажется, нахожу подсказку.

– А, это Вы – о хоровых песнопениях и плясках до экстаза включительно?

– Ерунда! – пренебрежительно машет рукой визави. – Это ещё куда ни шло! Хотя, конечно, пережитки. Даже атавизмы. Но это ещё можно стерпеть. А, вот, запрет стяжательства – то есть, имущества в личной собственности, не говоря уже о коммерческой деятельности, а также табу на законные браки – уже ни в какие ворота!

Один его глаз возвращается на моё лицо.

– Вот, почему Совет надо рассматривать с позиции диалектики: единство и борьба противоположностей…

Несмотря на очевидную трагичность момента, я не могу удержаться от улыбки. Разумеется, лагерфюрер, в свою очередь, не может удержаться от реакции на эту улыбку.

– А Вы думали, что я – всего лишь «махровый реакционер», «полуграмотный сектант» и «ловкий проходимец»? Нет, приятель: «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…»… Да, я – эксплуататор, и скоро Ваши попутчики, уважаемый Александр, почувствуют это на собственной шкуре. Но я – не дурак, который за воротами скита прячется от прогресса. От прогресса не прятаться надо, а использовать его во благо общества… не забывая, конечно, и о себе.

Лагерфюрер в очередной раз отслеживает мою реакцию, но я воспринимаю этот тезис «философически»: «все мы зачаты в грехе, и рождены в мерзости». Да и материальный (пусть и не материалистический) взгляд на религию мне куда ближе средневековых кликушеств «неандертальцев от веры».

Видимо – в прямом смысле – контрагент чувствует «единство взглядов» – и добреет глазами.

– Скоро, уважаемый Александр, Вы сами убедитесь в том, насколько я прав. Скоро – это на ближайшем заседании Совета, где Вы будете кооптированы в его члены.

– Кооптирован?!

Не могу скрыть удивления.

– А как же демократия… общество… всё такое?!

Лицо визави покрывается миной брезгливости.

– Это Вы насчёт равных избирательных прав для всех? Так, вот: перебьются… эти все! А то никакого порядка не будет!

Указательный палец контрагента вновь замещает восклицательный знак или столь любимый Владимиром Ильичом «Sic!»

– Мы приходим во власть не для того, чтобы уходить из неё!

Неожиданно крепкая рука лагерфюрера охватывает мои плечи. Глаза его так близко, что, кажется, ещё сантиметр – и они «породнятся» с моими.

– Так поможем же друг другу, дорогой Александр! Вы мне – укрепиться во власти и избавиться от соперников, я Вам – избавиться от «такой» Канады!

– Не понял…

Вру, конечно, но что поделаешь, если нужно «вскрыть товарища по полной». Кстати, «товарищ» и не возражает против «вскрытия»: тот же энергично отрабатывает головой.

– Есть и «другая» Канада – та, которая Вам понравится! Кстати, если Вы пожелаете оказаться в ней, ничто не помешает нам плодотворно и к взаимной выгоде сотрудничать друг с другом и дальше… По рукам?

Протянутая рука с широко «распахнутой» ладонью и в самом деле уже дожидается меня. Не считаю разумным затягивать сомнения, тем паче, их демонстрацию – и выдвигаю свою. Подтверждая консенсус, наши ладони смыкаются «в замке»…

…«Всё, что было загадано, в свой исполнится срок…». Лагерфюрер – человек слова: через день я уже член Совета общины, к удовольствию сторонников лагерфюрера, и, соответственно, неудовольствию его врагов. В штатном расписании меня культурно «обзывают» «членом Совета по вопросам правовой защиты интересов общины и её членов» (последнее – очевидный реверанс быдлу, чтобы не задавало лишних вопросов относительно «двойных стандартов»).

Не обманывает меня «рабовладелец» и насчёт «условий рабовладения»: я получаю вполне приличную комнату в гостинице, с унитазом, ванной, горячим душем, газовой плитой и холодильником. К сожалению, телевизор и радио в секте – под запретом. Но, поскольку мне как юристу общины, необходим источник справочного материала, Совет принимает решение о выделении мне компьютера и подключении его к Интернету. Так, что, при желании и с соблюдением мер предосторожности я могу «получать справки» не только из области юриспруденции.

В плане бытовых условий моим товарищам по несчастью – во всём остальном вовсе не товарищам – повезло значительно меньше. Можно сказать и так: им всем досталось – исключительно «на орехи» и «по первое число». Всех их развели по баракам с двухъярусными металлическими кроватями: женщин – отдельно от мужчин. Всех переодели в униформу с полосками, в которой они удивительным образом напоминают кацет времён «третьего рейха». Коммунальные услуги им предоставляются исключительно «во дворе»: и умываться, и отправлять естественные надобности. Баня – один раз в неделю, по субботам.

Видел я – по счастью, только видел – и меню трудящегося элемента: чёрный хлеб, перловка, сечка, брюква, сушёный картофель, кисель из крахмала с красителями и прочей синтетикой, имитирующей вкус и запах фруктов и ягод. Чай и кофе в секте не подают: «бесовское пойло». Все «кушанья» – весьма сомнительного качества, да и те по минимуму, в три приёма.

В первый же день от прибытия всех распределяют по бригадам – и начинается «счастливая жизнь за границей». По-разному начинается – у кого где. «Ассортимент счастья» – широкий: рудники, шахты, лесосека, пашня, сады, огороды. Рабочий день – двенадцать часов. Норма выработки – почти стахановская: к исходу двенадцатого часа многие не стоят на ногах: не могут.

В свободное от основной работы время – «политзанятия»: изучение Библии, песнопения и хороводы. Учиться надо так же ответственно, как и работать: каждую главу, каждый стих и каждую песенку в следующий раз отвечаешь, как школьный урок. Только, в отличие от школы – никакой халтуры: материал надо знать так, чтобы «от зубов отлетало». И никакой отсебятины: «шаг вправо, шаг влево» – и «двойка». А «двойка по успеваемости» карается строго: сверхурочными политзанятиями, а в случае повторного нарушения – увеличением норм выработки при одновременном сокращении рациона.

Передвижения по территории лагеря… то есть, общины – только строем. Исключение – для похода в туалет. Хотя и в туалет ходят строем, в строго установленное время, но, если приспичит, с разрешения старосты барака, исключение допускается. Правда, «нарушитель» тут же зарабатывает очередной балл в личный «дебет». Это не игра: всё очень серьёзно. Баллы суммируются, и при достижении цифры «пять» нарушитель подвергается взысканию: очередное лишение чего-либо. Например: отмена киселя сроком на одну неделю. Или дополнительные «песнопения» на такой же срок (два часа сверхурочно). А поскольку здесь регламентируется каждый шаг, заработать «дебет» даже старожилу – плёвое дело. Что уже говорить за неофитов!

Конечно, мои бывшие компаньоны завидуют мне чёрной завистью: я чувствую это по взглядам, которыми они прожигают меня насквозь. Вернее, стараются прожечь: тут у меня – броня в ладонь толщиной, как у немецкой «самоходки» «Фердинанд». В этом отношении я – «железный Феликс». Есть и другие основания, которые сводят их усилия на «нет». И главное из них: эта публика никогда не была мне своей, даже в одном самолёте. Одни из них летели семьями, другие – на пару с собственным высокомерием. Ни те, ни другие не удостаивали меня даже мимолётного внимания, пусть я и не домогался его: терпеть не могу так называемый «коллектив».

Честно говоря, мне их не жаль. Больше того, их теперешнее положение я воспринимаю с чувством глубокого удовлетворения. Эти скоты думали, что Канада – «лафа на халяву», нечто вроде «страны Лимонии, где сорок звонков – и все на обед». За границей они искали счастье по дешёвке, а я хлеб насущный. Если проводить аналогии с «жиром», то они с него бесились, а мне было не до него. Классика: «род лукавый и прелюбодейный ищет знамения – и не будет ему знамения». «За что боролись, на то и напоролись». Объективно этот сброд заслужил то, что получил. И я не вижу оснований жалеть их хоть сколько-нибудь. Я обрёл свою долю не за красивые глазки и не за веру в Христа: «всё учтено могучим ураганом». «Jedem das Seine». Я хотел просто жизни – они хотели сладкой жизни. «Небольшая» такая, разница. А, главное: меня было, за что оценить, а их нет…

Старожилов из плебса тоже же не слишком радует мой «скоропостижный» взлёт. Они думали – если им это дано, в чём я очень сомневаюсь – что в моём лице найдут «младшего раба», которым будут помыкать в очередь за хозяевами. А здесь это в порядке вещей. Мои попутчики (единственно правильное определение для них) уже начинают испытывать это сомнительное удовольствие на собственных хребтах.

«Рабом двойного подчинения» меня ждали здесь не без оснований. Так было со всеми до меня, без каких бы то ни было исключений. И вдруг, к огорчению толпы, новоприбывший, «без году неделя», да ещё из отпетых «большевиков-атеистов», выходит в начальство! Да и как выходит: одним махом! Кому такое понравится?! Правда, отсутствие положительных чувств ко мне «рядовые от Христа» могут демонстрировать только молча, одними лишь косыми взглядами, да и то исподтишка. Порядок здешний народ знает: «duro lex, sed lex». «Закон суров, но это закон» – и его действие распространяется на всех, без исключения. И правильно: начальство лучше тебя знает, что и как, кому что, кого и куда. Лично мне это обстоятельство по душе.

Коллеги по Совету относятся ко мне со сдержанным любопытством. Сторонники «Христа» – теперь, как член Совета, я обязан называть «лагерфюрера» или так, или чуть скромнее: «Господь» – приветствуют моё появление. Противники – едва ли. Но открытого «косоглазия» в свой адрес, не говоря уже за лобовой афронт, я не замечаю.

Объяснение – простое: даже самые упёртые конкуренты «Христа» понимают, что над общиной совсем не шутя навис «дамоклов меч» правосудия. И, если разгонят братство, все они, в отличие от более предприимчивого руководителя, останутся «на бобах» и с голой жопой. И не потому что исповедовали установку «не собирайте сокровищ на земли»: потому что Господь не одарил мозгами. А «трудоустроиться по специальности» в другую общину, насколько я успел понять – «дохлый номер». «Братья во Христе» – братья друг другу лишь в одном случае: против атеистов и еретиков (адептов другой веры). Так сказать, «по линии крестового похода». Во всём остальном они – смертельные враги. Увы, конкуренция актуальна не только для жизни «в миру». Так что «снискнуть хлеб насущный» в случае разгона шараги будет огромной проблемой для всей братии…

По сумме негативных моментов мне некогда «раскачиваться», и я сходу начинаю оправдывать ожидания. Первым делом, навожу порядок в документах внутрислужебного характера: устав, правила внутреннего распорядка, квалификационные характеристики, тарифно-квалификационный справочник, личные дела и так далее. Бардак в бумагах – страшный, и поэтому моя работа по «зачистке Авгиевых конюшен» не остаётся незамеченной. В положительном смысле, разумеется: «слух пройдет обо мне…».

Следующий мой шаг: создание комиссии по трудовым спорам. Для общины это – что-то невероятное, как из другого мира. Возражение – типовое: «Этого никогда раньше не было!». Ответ на возражение – тоже типовой: «Раньше ничего не было – теперь будет!». Совет дивится нововведению, но добро на проведение эксперимента, всё же, даёт. «Всё же» означает, что меня ограничивают сроками и результатом.

К истечению срока я даю результат: народ, поначалу скептически и даже со страхом воспринявший идею комиссии, валом валит ко мне. Отныне я – что-то вроде «Соломона от юриспруденции». Ну, или третейский судья. Некоторые претензии народа к руководству я признаю обоснованными… и они подлежат удовлетворению. После этого «народ спасённый» глядит на меня уже совсем другими глазами, и мне даже прощается «большевистский атеизм».

И вот уже я крушу последние бастионы оппортунизма: вооружённый собственными мозгами и «доверием коллектива», без проблем отбиваю псевдоюридические наскоки на «контору» разных мелких истцов. При этом не перестаю дивиться тому, сколь низок профессиональный уровень буржуазных юристов, которым «сам Бог велел» обыгрывать меня с неприличным счётом: ведь игра идёт на их поле и по их правилам. Однако «шайбы из ворот» вынимают они: игра – в одни ворота, словно встречаются обладатель Кубка Стэнли и команда эскимосов, неделю, как познакомившихся с шайбой и клюшкой.

И вот настаёт «время «ч», как говорили у нас в армии. Мы с «Господом» выходим на финишную прямую: наш иск к государству об отмене решения о признании общины экстремистской организацией рассматривается высшей судебной инстанцией Канады. Я уже окончательно освоился в местной юриспруденции, язык у меня подвешен – и шансов у оппонента никаких. Но я не собираюсь нокаутировать его в первом же раунде. Это не в моих интересах: если Совет увидит, что победа досталась мне слишком легко, это сразу же обернётся недостачей авторитета. Кроме того, меня обязательно «догрузят». Неважно, чем: новым сроком, новыми обязанностями, не дай, Бог, налогами, но обязательно догрузят.

И поэтому я «очень старюсь», «борюсь» и даже «бодаюсь». Я ведь не зря добивался рассмотрения нашего иска высшей судебной инстанцией. Честно говоря, я мог бы победить ещё «по дороге», где-нибудь «внизу». Но требовалось «нагнетать»: мои работодатели – они же рабовладельцы – должны были понять, насколько чудовищную ношу они взвалили на меня – куда тому Атланту с его смешным небосводом!

И, только доведя «Христа» и большую часть присутствующих в зале членов Совета до предынфарктного состояния, я снисхожу до «убоя» оппонента. Ну, как матадор снисходит до быка, истерзанного пикадорами и прочими бандерильяс. Разумеется, после столь «трудной победы» я – «в полном шоколаде». Даже мои недоброжелатели – из числа недоброжелателей «Господа» – вынуждены отдать должное моим юридическим и прочим талантам. Меня «увенчивают лавровым венком» «триумфатора полного формата»: отдельный коттедж, персональный контракт, солидный оклад по должности, плюс процент от суммы выигранных исков. А, самое главное: срок моего «заключения» ограничивается, как и обещал «лагерфюрер-Христос», одним годом, из которого я уже «отбыл» цельный квартал. А дальше – в чём я уже ничуть не сомневаюсь – всё будет…

А ведь могло быть и так: по прибытии в этот «шталаг» никто ко мне не подходит, и я вместе со всеми следую в баню, «на профилактику от вшей». Никаких исключений для меня не делается и в дальнейшем: как и все, я обряжаюсь в какую-то серую хламиду, занимаю отведённые нары в бараке, со всеми вместе хожу в столовую, «удобства во дворе» и на работу. Работа – каторжная: лесоповал. Нормы выработки: стахановские. «Обучение религии» – в свободное от работы время. Старожилы – вроде бы, «братья во Христе» – относятся к нам, в лучшем случае, как к людям второго сорта. В худшем – как к рабочему скоту. Даже как к полузверям: скотину они жалеют – дань патриархальной традиции.