Два поцелуя. И ветер. В лицо. И смех, и слёзы, и… (18+)

– Женат не был? – выдыхает вместе с дымом Петрович.

– Вроде, нет, девчонка была…

Вновь молча курим.

– Петрович, патруль по городу сегодня наш?

– На своих не нагляделся, мало тебе? Отдыхал бы.

– Всё равно не усну.

– Добро. Поставлю, помотайся, развейся.

– Да, Саня, вчера на носовом автомате, как стемнело – ленту заводили, так в приёмнике снаряд перекосило. В темноте не рискнули разбирать. «Бычок» по дивизиону заступил, ты – никакой вернулся.

– Разберёмся.

Из под козырька, тревожно, поедает меня глазами.

– Да не боись, всё будет нормально, – к подъёму флага уложимся – успокаиваю его.

– Петрович? – Оборачивается на трапе.

– «Косорезку» мою снесите армейцам глянуть, там прицел разбит.

– Лады, иди покимарь, до рассвета ещё три часа.

…Под крышкой приёмника блестит 20-ти миллиметровый снаряд, не дошедший сантиметра до тёмного зева казённика. С торца гильзы, подпёрт затвором, боевая пружина на взводе. Стоит нажать спусковую педаль, или запустить гидромотор… головка взрывателя ткнётся в казённик рядом с гнездом.

Вручную разворачиваю башню до мёртвой зоны, проверяю спуск – педаль свободно болтается, произвольного срабатывания не будет. Ручником аккуратно распускаю трос внутри пружины.

Долго не могу попасть штекером от шлемофона в гнездо. Наконец, – фиксирую, щёлкаю тумблером:

– Кэ Пэ два, я Бэ Пэ один…

– Кэ Пэ два, ГэКэПэ, я Бэ Пэ один…

– Бэ Пэ один, я ГэКэПэ, докладывайте!

– «Выстрел» трассирующий, взрыватель осколочный, изгиб в шейке гильзы тридцать градусов, на демонтаж и выемку двадцать минут; приступаю.

– Какая вероятность… ЧП?

– Никакой. Минимальная… Уже, да и гидравлику вовремя отрубили. «Аварийку» сыграйте.

– Один?

– Да!

– Броник надень. Шлем не снимай. Пишем. Пошепчи для истории.

Трель «аварийки» возвращает в рабочее состояние. Из свесившихся за борт стволов ударили тугие струи. Оглянулся: десятки глаз, всё замерло – в рубке, на палубе. «Цирк»!

– Ну, поехали…

– …агрегат ствола снял… тормоз откатника… отсоединён… вынимаю механизм ручного взвода… боевая пружина… толкатель… экстрактор… лапки, затвор… аут!

Перекусываю звено ленты клещами, вытягиваю её из направляющих в магазин. Протянул к «нему» руки и замер, тишина навалилась, только в ушах противный писк. Два килограмма смерти приятно холодят руки; мягко-мягко пробую посадку головки в гильзе, – нормалёк, мёртво.

– ГКП, я БП один, капсюль не задет, наколов нет, «выстрел» не аварийный, причина перекоса – дефектное звено ленты. Отбой.

– Добро!

Отключены пожарные насосы. Сигарета мелко дрожит. Из динамиков внутрикорабельной трансляции льётся красивый монолог-жалоба Пола на вечную тему:

«… she gives me everything
And tell me live,
Do kiss my love breans
She breans so me.
I love her…

– … «голос Америки» из Вашингтона, концерт популярной музыки, у микрофона Юрий Осмоловский…

Хорошо вещают. Филиппинский передатчик, тут рядом. И без «глушилок», не то, что в Союзе.

…Немонотонная насыщенность, необходимость быть постоянно собранным и готовым к чему угодно, – заполняет все свободные ниши сознания, не оставляя места праздным и отвлекающим мыслям.

В стареньком, но мощном открытом пикапе нас пятеро. За рулём Рауль, офицер кубинец, переводчик из военной комендатуры. Рядом представитель штаба обороны – милиционер Ван. Только по морщинам у глаз и можно сказать, что он старше нас всех. В ногах у него периодически «чирикающая» армейская радиостанция. Сзади на откидных сидениях вдоль бортов развалились, благо – места много, мы – два минёра из БЧ-3 и я.

С Раулем я уже не первый раз в патруле. Нормальный мужик, только улыбается редко. На бронзовом лице постоянно грустные глаза. Хоть и офицер, держит себя на равных со всеми.

Со стоны может показаться, что наша «Toyota» бесцельно мотается по городу, но это не так. Рация, прощебетав скороговоркой, заставляет менять маршрут. Мы и порученцы-курьеры при штабе, и извозчики при комендатуре, скорая помощь грузовик, в общем, – универсальная интеркоманда, готовая всем прийти на помощь, – дежурный автопатруль по прифронтовому городу военного времени.

До обеда возили раненых из госпиталя в порт. Там у пассажирского причала утром пришвартовалось госпитальное судно из Владика. На пол клали двое носилок с тяжёлыми, на сиденья сажали четверых лёгких, сами же, – свесив ноги, тряслись на бортах.

Возле комендатуры, пока ждём Вана, перекусываем. Рауль не ходит в офицерскую столовую. Жареную рыбу с хлебом запиваем холодным чаем из фляжек. Хлеб противный – спиртовой, но по такой жаре много и не надо, было бы что пить. Курим, расслабившись, молчим, или перебрасываемся ничего не значащими фразами. Вспомнив, достаю из подсумка банку сгущёнки, протягиваю Раулю, он её обожает. В ответ протягивает голландскую пачку с «маришкой».

– Thank s, Рауль!

– Буд здоров, – это у него вместо «на здоровье».

– Рауль, how many old are you?

– Тридцат. Ты, Алекс, в Охфорде не учитса?

– No, mister «Cheklet», middle school in Siberia only.

Мы с ним всегда так – он практикуется в «великом и могучем», я в инглише.