Три мушкетера

– Нас будет только трое, из них один раненый, да ещё юноша, почти ребёнок, – размышлял Атос, – а всё-таки скажут, что нас дралось четверо.

– Да. Но отступить?.. – воскликнул Портос.

– Это невозможно, – сказал Атос.

Д’Артаньян понял их нерешительность.

– Господа, испытайте меня, – сказал он, – и клянусь честью, что не уйду отсюда, если мы будем побеждены!

– Как вас зовут, юный храбрец? – сказал Атос.

– Д’Артаньян, милостивый государь.

– Итак, Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян, вперёд! – крикнул Атос.

– Что же, господа, решаетесь вы, наконец? – крикнул в третий раз Жюссак.

– Мы готовы, господа! – сказал Атос.

– К чему вы пришли? – спросил Жюссак.

– Мы будем иметь честь напасть на вас, – отвечал Арамис, приподняв шляпу одной рукой и вынув шпагу другой.

– А, так вы сопротивляетесь! – вскричал Жюссак.

– Чёрт возьми! Это вас удивляет?

И девять сражающихся бросились друг на друга с яростью, которая, однако, не исключала известной системы.

Атос взял на себя некоего Каюзака, любимца кардинала, Портос – Бикара, а Арамис сражался против двоих.

Д’Артаньян же оказался лицом к лицу с самим Жюссаком.

Сердце молодого гасконца билось так, будто хотело разорвать грудь, но не от страха, боже сохрани, у него не было и тени страха, но от азарта борьбы. Он дрался, как разъярённый тигр, обходя раз десять вокруг противника, раз двадцать меняя защиту и местоположение. Жюссак был, как тогда утверждали, жаден до клинка и весьма опытен. Но он с величайшим трудом защищался против лёгкого и проворного соперника, который то и дело отступал от принятых правил, нападал неожиданно со всех сторон и вместе с тем защищался как человек, питающий величайшее уважение к собственной коже.

Наконец эта борьба стала выводить Жюссака из терпения. Взбешённый таким сопротивлением со стороны какого-то мальчишки, он разгорячился и начал делать ошибки. Д’Артаньян, который, не имея особой практики, отлично знал теорию, удвоил быстроту.

Жюссак, желая поскорее закончить, нанёс противнику стремительный удар, сделав глубокий выпад. Но д’Артаньян ловко парировал удар и, пока Жюссак поднимался, проскользнул, как змея, под его шпагой и проколол его насквозь. Жюссак упал как подкошенный.

Тогда д’Артаньян бросил быстрый и встревоженный взгляд на поле сражения.

Арамис уже поразил одного противника, но другой сильно теснил его. И всё же Арамис был ещё в хорошем положении и мог защищаться.

Бикара и Портос оба ранили друг друга; у Портоса проколота была рука, а у Бикара – нога; но обе раны были лёгкие, и они продолжали драться с ещё большим ожесточением.

Атос, вновь раненный Каюзаком, заметно бледнел всё больше, но не отступал ни на шаг; он только переменил руку и дрался теперь левой.

Д’Артаньян, по законам дуэли того времени, мог прийти кому-нибудь на помощь. Пока он искал глазами, кто из товарищей в нём нуждается, он встретил взгляд Атоса; взгляд этот был в величайшей степени красноречив. Атос скорее умер бы, нежели позвал на помощь, но он мог смотреть и взором просить о поддержке. Д’Артаньян понял это и подскочил к Каюзаку сбоку, крича:

– Ко мне, господин гвардеец, я вас убью!

Каюзак повернулся, и кстати: Атос, поддерживаемый одним лишь мужеством, пал на одно колено.

– Чёрт возьми, – крикнул он д’Артаньяну, – не убивайте его, молодой человек, я вас прошу! У меня старое дело с ним, которое надобно покончить, когда я вылечусь и буду в силах. Обезоружьте его только, выбейте у него шпагу. Вот так! Хорошо, очень хорошо!

Это восклицание вызвала у Атоса шпага Каюзака, которая отлетела на двадцать шагов. Д’Артаньян и Каюзак оба бросились – один чтоб поднять её, другой – чтоб завладеть ею. Д’Артаньян, более проворный, добежал первый и наступил на неё ногой.

Каюзак подбежал к тому гвардейцу, которого сразил Арамис, схватил его шпагу и хотел возвратиться к д’Артаньяну. Но на дороге встретил Атоса, который во время короткого отдыха, предложенного д’Артаньяном, перевёл дух и, опасаясь, чтобы д’Артаньян не убил его врага, хотел возобновить бой.

Д’Артаньян понял, что помешать этому – значило бы обидеть Атоса; и в самом деле, несколько секунд спустя Каюзак упал с проколотым горлом.

В ту же минуту Арамис, приставив шпагу к груди упавшего противника, заставил его просить о пощаде.

Оставались Портос и Бикара. Портос непрерывно паясничал, спрашивал у Бикара, который час, поздравлял его с ротою, которую брат его получил в Наварском полку, но при всех насмешках ему было не легче: Бикара был из тех железных людей, которые падают только мёртвые.

Но надо было завершать бой. В любую минуту могла появиться стража и забрать всех сражавшихся, раненых и не раненых, роялистов и сторонников кардинала. Атос, Арамис и д’Артаньян окружили Бикара и требовали, чтоб он сдался. Хоть и один против всех и с проколотой ногой, Бикара не соглашался, но Жюссак, приподнявшись на локте, кричал, чтобы он сдался. Бикара был гасконец, как и д’Артаньян; он притворился оглушённым и только засмеялся, а между двумя выпадами нашёл время указать концом шпаги место на земле.

– Здесь, – сказал он, пародируя слова из Библии, – здесь умрёт Бикара, один из тех, которые с Ним.

– Но их же четверо против тебя! Сдайся, приказываю тебе!

– А, если ты приказываешь, то это другое дело, – сказал Бикара, – ты мой бригадир, я должен повиноваться. – И, сделав скачок назад, он переломил свою шпагу о колено, чтобы не отдать её, бросил обломки за монастырскую стену и скрестил руки, насвистывая какую-то кардинальскую песню.

Мужество всегда уважается, даже если это мужество врага. мушкетёры салютовали Бикара своими шпагами и вложили их в ножны. Д’Артаньян сделал то же. Затем с помощью Бикара, который один остался на ногах, он снёс на паперть монастыря Жюссака, Каюзака и того из противников Арамиса, который был только ранен. Четвёртый, как мы уже сказали, был убит. Потом они позвонили в колокол и, унося с собою четыре шпаги из пяти, отправились, не помня себя от радости, к дому господина де Тревиля.

Они шли обнявшись, занимая всю ширину улицы, останавливая всякого встречавшегося им мушкетёра, так что наконец образовалось триумфальное шествие. Сердце д’Артаньяна трепетало от восторга, он шёл между Атосом и Портосом, нежно их обнимая.

– Если я ещё не мушкетёр, – сказал он новым друзьям своим, переступая через порог дома господина де Тревиля, – то по крайней мере я принят в ученики, не правда ли?

Глава VI

Его величество король Людовик XIII

Об этой истории ходило много разговоров. Де Тревиль громко бранил своих мушкетёров, а втихомолку поздравлял их. Но так как надо было немедленно известить короля о случившемся, то де Тревиль поторопился явиться в Лувр. Он, однако, опоздал: король заперся с кардиналом, и господину де Тревилю сказали, что король занят и сейчас не может его принять. Вечером де Тревиль явился к тому времени, когда король обычно играл в карты. Король выигрывал, и так как его величество был очень скуп, то он был в отличном расположении духа. Увидев издали де Тревиля, король крикнул ему:

– Пожалуйте сюда, господин капитан, пожалуйте, я должен вас побранить. Знаете ли вы, что кардинал жаловался мне на ваших мушкетёров, и с таким жаром, что к вечеру он даже захворал. Да ведь ваши мушкетёры настоящие черти, висельники!

– Нет, государь, – отвечал де Тревиль, сразу поняв, какой оборот принимает дело, – нет, напротив, это добрые ребята, кроткие, как агнцы, и я ручаюсь, что у них одно желание: обнажать шпаги не иначе как для службы вашему величеству. Но что делать? Гвардейцы господина кардинала вечно задирают их, и ради чести полка бедные молодые люди вынуждены защищаться.

– Вы только послушайте господина де Тревиля, только послушайте! Можно подумать, что он говорит о каких-нибудь монахах! Право, любезный капитан, мне хочется отнять у вас патент и передать его девице де Шемро, которой я обещал аббатство. Но не рассчитывайте, чтобы я вам поверил на слово. Меня называют Людовиком Справедливым, господин де Тревиль, и вот мы сейчас увидим…

– Именно потому, что я полагаюсь на эту справедливость, я буду терпеливо и спокойно ожидать решения вашего величества.

– Подождите же, господин капитан, подождите, – проговорил король, – я вас не заставлю долго ждать.

Действительно, счастье переменилось, и король, видя, что его выигрыш начинает таять, был рад случаю оставить игру. Немного погодя он встал и положил в карман деньги, лежавшие перед ним, значительная часть которых была им выиграна.

– Ле Вьевиль, – сказал он, – займите моё место, мне надобно поговорить с господином де Тревилем о важном деле! Да! У меня было восемьдесят луидоров; поставьте ту же сумму, чтобы проигравшие не могли жаловаться. Справедливость прежде всего!