Три мушкетера

– Даю вам слово, что возвращу вам его сейчас же; вы положите его на стол и встанете между ним и мной.

Фельтон подал нож миледи, которая внимательно осмотрела его и попробовала острие его на конце пальца.

– Хорошо, – сказала миледи, отдавая ему нож; он из хорошей и крепкой стали, вы верный друг, Фельтон.

Фельтон взял нож и положил его на столе, как было условлено.

Миледи следила за ним глазами и, казалось, осталась довольною.

– Теперь, – сказала она, – выслушайте меня.

Эта просьба была лишняя, он стоял перед ней, с нетерпением ожидая, что она скажет.

– Фельтон, – сказала миледи, – если бы ваша родная сестра сказала вам: Когда я была еще молода и, к несчастью, прекрасна, меня подвергли искушению; я выдержала его: против меня удвоили козни и насилие; оскорбляли веру, которую я исповедую, я все выдерживала; тогда начали оскорблять меня и так как не могли погубить мою душу, то хотели осквернить навсегда мое тело, наконец…

Миледи остановилась, и горькая улыбка мелькнула на губах ее.

– Наконец, что же они сделали! – спросил Фельтон.

– Наконец, видя, что трудно поколебать мою твердость, придумали средство уничтожить ее иначе: однажды вечером мне в воду подмешали сильного наркотического вещества; только что я окончила ужин, как почувствовала какое-то оцепенение. Хотя я ничего не подозревала, но невольный страх овладел мной, и я старалась преодолеть сон: я встала, хотела подойти к окну и кричать о помощи; но ноги отказались служить мне; мне казалось, что потолок опустился мне на голову и давил меня своею тяжестью; я протянула руки, хотела говорить, но могла издавать только несвязные звуки; непреодолимое онемение овладело мною; я ухватилась за кресло, чувствуя, что готова упасть; но вскоре эта опора сделалась недостаточною для моих слабых рук; я упала сперва на одно колено; потом на оба, хотела молиться, но язык мой как будто окоченел; Бог не услышал меня, и я упала на пол, под влиянием сна, походившего на смерть.

Ничего не помню, что случилось со мной во время этого сна, и долго ли он продолжался; я помню только то, что проснулась в круглой комнате, великолепно меблированной, в которую свет проникал только через отверстие в потолке. Казалось, в ней не было ни одной двери, это была, можно сказать, великолепная тюрьма. Я долго не могла понять, где я была: ум мой напрасно усиливался прогнать тяжелое впечатление этого сна; я смутно припоминала какую-то поездку в карете, но все это как во сне; во время этого сна силы совершенно истощились; и все это представлялось мне так неясно, как будто оно случилось не со мной, но имело ко мне какое-то отношение.

Несколько времени состояние, в котором я находилась, казалось мне до такой степени странным, что я думала, что вижу все это во сне. Я встала, шатаясь, платье мое лежало на стуле подле меня; но я не помнила, как раздевалась и легла. Тогда мало-помалу действительность начала представляться мне в ужасном виде; я была не в том доме, где жила; судя по высоте солнца, день уже склонялся к вечеру; я уснула накануне вечером, значит, сон мой продолжался почти целые сутки. Что происходило со мною во время этого продолжительного сна? Я оделась как можно скорее.

Вялость и слабость моих членов доказывали мне, что влияние усыпительного напитка еще продолжалось. Эта комната была меблирована для женщины, так что самая прихотливая кокетка не могла бы пожелать лучшей.

Без сомнения, я была не первая в этой великолепной тюрьме, но понятно, Фельтон, что великолепие тюрьмы еще более увеличивало страх мой.

Да, это была тюрьма; мои старания уйти были напрасны. Я осмотрела все стены, в надежде найти дверь; но все стены издавали глухой звук.

Я двадцать раз обошла комнату и искала выхода; но его не было; я упала в кресло от усталости и ужаса.

Между тем наступила ночь, и вместе с тем страх мой увеличился; я не знала, оставаться ли мне на том месте, где я сидела; мне казалось, что я со всех сторон окружена опасностями. Ужас заглушал во мне чувство голода, хотя я ничего не ела со вчерашнего дня.

Никакой звук, но которому я могла бы определить время, не достигал до меня; я полагала, что должно быть семь или восемь часов вечера, потому что это было в октябре, уже становилось совершенно темно.

Вдруг скрип двери заставил меня вздрогнуть, в отверстии потолка показался огонь, бросая свет в мою комнату, и я с ужасом увидела, что в нескольких шагах от меня стоял человек.

Стол с двумя приборами и готовым ужином явился как будто волшебством на средине комнаты.

Этот человек был тот самый, который преследовал меня в продолжение целого года и поклялся обесчестить меня; по первым словам его я догадалась, что он исполнил свое намерение в прошедшую ночь.

– Низкий, – сказал Фельтон.

– Да, низкий, – сказала миледи, – видя, какое участие принимал он в ее странном рассказе; низкий, потому что считая достаточным победу, одержанную надо мной во время сна, чтобы достигнуть своей цели, он пришел в надежде, что я соглашусь переносить свой стыд (потому что я была обесчещена) и предложил мне свое состояние за любовь мою.

– Я высказала этому человеку все презрение, на какое только способно сердце женщины; без сомнения, он привык к подобным упрекам, потому что выслушал меня со спокойною улыбкой, сложив руки на груди; но когда он думал, что я уже все сказала, он подошел ко мне; я бросилась к столу, схватила нож и приставила его к груди своей.

Если вы сделаете еще один шаг, то будете виновны не только в бесчестии моем, но и в моей смерти, – сказала я.

Вероятно, во взгляде моем, в голосе и в жестах было столько красноречивой истины, что они могли убедить самого развращенного человека, потому что он остановился.

– В вашей смерти! сказал он, – нет; вы так прекрасны, что я не могу согласиться потерять вас, испытав хоть раз счастье обладать вами. Прощайте, моя красавица! я приду к вам тогда, когда вы будете в лучшем расположении духа. При этих словах он свистнул; огонь, освещавший мою комнату, исчез, и я опять осталась в темноте. Минуту спустя опять послышался скрип отворявшейся и затворявшейся двери, комнату снова осветили, и я осталась одна.

Эта минута была ужасна. Если я могла прежде сомневаться в своем несчастии, то теперь это сомнение превратилось в ужасную действительность: я была во власти человека, которого не только ненавидела, но и презирала; человека, способного на все и доказавшего уже мне это так жестоко.

– Кто же этот человек? – спросил Фельтон.

Я провела ночь на стуле, содрогаясь при малейшем шуме, потому что около полуночи лампа погасла, и я осталась впотьмах.

Ночь прошла без новых покушений со стороны моего преследователя; настал день; стол исчез, только нож остался у меня в руках.

Этот нож составлял всю мою надежду.

Я была очень утомлена: глаза мои горели от бессонницы; я не решилась уснуть ни на минуту; днем я успокоилась; я бросилась на постель, не выпуская из рук спасительного ножа, который спрятала под подушку.

Когда я проснулась, стол был снова накрыт.

В этот раз, несмотря на страх и мучения, я почувствовала сильный голод: уже двое суток я не принимала никакой пищи; я начала есть хлеб и плоды; но вспомнив, что усыпительный порошок был дан в воде, я не дотрагивалась до воды, стоявшей на столе, а налила себе стакан воды из мраморного фонтана, устроенного в стене над туалетом. Однако, несмотря на эту предосторожность, я все-таки была несколько времени в ужасном беспокойстве, хотя опасения мои на этот раз были неосновательны; день прошел и я не чувствовала никаких признаков наркотического вещества, которого опасалась.

Я из предосторожности, вылила из графина половину воды, чтобы не заметили моей недоверчивости.

Настал вечер, а с ним и совершенная темнота; но глаза мои уже начали привыкать к ней; я видела, как стол опустился под пол и через четверть часа явился снова с ужином; минуту спустя комната моя опять осветилась лампой. Я решилась есть только то, к чему нельзя было подмешать усыпительного порошка; ужин мой состоял из пары яиц и нескольких плодов; потом я наполнила стакан водой из спасительного фонтана и начала пить.

При первых глотках мне показалось, что вкус воды был не такой, как утром; мною сейчас же овладело подозрение, и я перестала пить, но полстакана было уже выпито.

Я с ужасом бросила стакан и ожидала мучительных припадков: холодный пот выступил у меня на лбу.

Вероятно, кто-нибудь видел, когда в первый раз брала я воду из фонтана, и воспользовался этим случаем, чтобы вернее достигнуть моей погибели, рассчитанной и приводимой в исполнение с таким жестоким хладнокровием.

Не прошло получаса, как со мной начались прежние припадки; так как я выпила только полстакана, то в этот раз дольше могла преодолевать действие напитка, и вместо того чтоб уснуть совершенно, я впала в какое-то полуусыпление, которое не лишило меня сознания того, что делалось вокруг меня, хотя и отняло силу защищаться или бежать.

Я хотела подойти к постели, чтобы взять единственное оставшееся у меня средство для защиты, мой спасительный нож; но не могла дойти до изголовья и упала на колени, ухватившись руками за ножку кровати; тогда я поняла, что я погибла.

Фельтон страшно побледнел, и судорожная дрожь пробежала по всему телу его.

Всего ужаснее было то, – продолжала миледи взволнованным голосом, как будто чувствуя еще мучения, испытанные ею в ту страшную минуту, – всего ужаснее то, что в этот раз я знала, что предстояло мне; что душа моя бодрствовала в уснувшем теле; что я все видела и слышала; правда, что все это было как будто во сне, но это было тем ужаснее. Я видела, как лампа поднялась и оставила меня в темноте, потом я услышала знакомый уже мне скрип. Я почувствовала инстинктивно, что кто-то приближается ко мне; говорят, что заблудившиеся в степях Америки также чувствуют приближение змеи.

Я хотела кричать, и, сделав чрезвычайное напряжение воли, я даже привстала; но тотчас же снова упала… и упала в объятия моего преследователя.

– Скажите мне, кто был этот человек? – спросил офицер.

Миледи заметила, сколько страдания причиняла она Фельтону, останавливаясь на малейших подробностях своего рассказа; но она не хотела избавить его от этой пытки.

Чем глубже она затронет его сердце, тем вернее он будет мстить за нее. Она продолжала, как будто не слыхала вопроса, или она думала, что не пришло еще время отвечать на него.

Только на этот раз низкий преследователь мой имел дело не с бесчувственным трупом; я уже сказала вам, что хотя все чувства мои были в помрачении, но все-таки я понимала угрожавшую мне опасность, и потому я боролась, сколько могла, и как я ни была слаба, но сопротивление мое, верно, было продолжительно, потому что я слышала, как он сказал: