Публицистический интим

Вот дела!

А я ещё над Поклонской смеялся, когда ей мироточение в Крыму привиделось!.. Чудо!

Как раз суббота… Выходной день…

Спасибо тебе, конечно, Господи, но – дача же у меня!..

Заедаю всем, что на столе, в холодильнике, а сам себе всё-таки стараюсь чудо объяснить.

Да, вспоминаю: приезжал сын. Я для него уникальную чачу в пузырёк пластмассовый наточил – и в морозилку. Водка холод любит.

А сам я давно уже не пью – сорок семь дней и восемнадцать часов!..

Сын всего баллончика не одолел, в бутылке осталось. Бутылка из-под воды, «Святой источник»…

Это ж я перед сном, выходит, напутал!..

Чудеса в нашей жизни случаются.

И, почти всегда, их можно объяснить.

Одно только остаётся тайной: почему чудо случается именно тогда, в том месте, с тем или иным человеком?..

И тайной этой уже не управляют наши во всём точные науки.

Случилось так, что этим субботним утром я выпил водки.

Сопротивляться ли промыслу судьбы?

Я вдруг перестал суетиться.

Нарезал колбаски, сыру. Накрошил салатику. Икорки открыл баночку баклажанной. Прожарил кольца батона в тостере.

Возле недопитого, вернее, початого стакана поставил рядом ещё наполовину полный пластмассовый пузырёк…

Жену будить не стал.

Суббота же!..

«…ронял янтарные слёзы»…

По детству-юности мечты мои, как и полагается, были довольно смелыми. Стать великим художником, музыкантом, писателем. Космонавтом почему-то не хотел. Мама хотела, чтобы я стал гинекологом.

И, когда сейчас вступил в «возраст дожития», вдобавок, в «группу риска», вместе с наркоманами и проститутками, то подумал, что с мечтами у меня всё сложилось очень даже и ничего. Правда, не стал я ни музыкантом, ни даже гинекологом, но написал с десяток рассказов, которые не стареют от времени. Я позволяю себе об этом так думать.

Стал ли я писателем? Тем более – великим? Сейчас это уже не имеет для меня никакого значения.

Обо мне хорошо отозвались люди, чей авторитет для меня выше всяких официальных признаний.

И – есть среди отзывов о незлобивом моём творчестве один, которым я дорожу не меньше, чем похвалами моих великих авторитетов.

Это – рецензия на мою первую книгу «На снегу розовый свет» оренбургского писателя Петра Краснова.

Кроме всего прочего, из него вдруг вырвалось: «…„вкусненький“ трупный яд Венички Ерофеева давно уже, по всему судя, в крови Дунаенко, и здесь стоит разве что посожалеть о его авторских возможностях, бывших когда-то, можно предполагать, неплохими…».

Оговорился ли, решил ли блеснуть глубоким знанием современной русской классики оренбургский писатель Пётр Краснов – судить не берусь. Но – как я ему благодарен, как признателен за эту оговорку!

Спасибо, Пётр Николаевич!

А у Венички Ерофеева сегодня памятная дата: тридцать лет, как его нет с нами.

Представить не мог, что когда-то окажусь знаком с его близкими друзьями – Анатолием Лейкиным, Мариной Глазовой. Они и сейчас рядом со мной, в Фейсбуке. Я счастлив этой дружбой.

И – вот отрывок из эссе о Марине Глазовой:

Анатолий Лейкин. «К новому сборнику стихов

Марины Глазовой».

Из разговора по телефону с Венедиктом

Ерофеевым:

ЛЕЙКИН: – Так в чем же чудо?

ЕРОФЕЕВ: – Ни в чем, а в ком. В МА-РИ-НЕ!.. – опять по слогам проскандировал собеседник.

Я уже знал, что Ерофеев обожает поэзию Цветаевой…

ЛЕЙКИН: – Верно, что-то еще не изданное?..

ЕРОФЕЕВ: – Уже тепло, но дальше, чую, похолодает. Да, она тоже Марина.

Но не Цветаева, а Глазова. И в России ее еще совсем не издавали.

А зря. Стихи того заслуживают. Я, пожалуй, включу ее в свою рукописную антологию. А за некоторые строчки налил бы ей полный стакан.

Такой высокой оценки – 250 граммов из 250 возможных – дотоле

заслужили у Вени только две поэтессы: Цветаева и Белла Ахмадулина.

Какие люди! Какой блистательный ряд: Венедикт Ерофеев, Марина Глазова, Анатолий Лейкин, Цветаева, Ахмадуллина!..

И – ещё отрывок из моей маленькой новеллы двадцатилетней давности:

«– Слушай, – зачитываю я ей из Ерофеева:

«Окно в Европу было открыто Петром в 1703г и 214 лет не закрывалось».