Поломка

Весна 1945 года. Война приближалась к концу. Дед Ермолай быстро старился. Бороденка повылезла, остался короткий реденький клочок. Деревенские женщины от невыносимого труда и горя сносились, которые помоложе крепились, но от солнца и мороза лица задубели, покрылись морщинами. Девчата подрастали, становились невестами. Выскакивали замуж в соседние деревни, в село, на станцию. Парни тоже не хотели оставаться в глухой далекой деревне. Окончив курсы трактористов, комбайнеров, шоферов они оставались на центральной усадьбе колхоза. Старушки и солдатки по-прежнему вечерами собирались под липой, у родника и пели старинные протяжные песни, только звуки песен глохли в глухомани леса. Маленькие деревушки вокруг Звонарей вымирали, некому было слушать певучее многоголосье жителей Звонарей.

Шел май 1945 года. Ярко, густо, широко зацветала черемуха. Ее кипень захлестывала косогор и белой лентой тянулась по горизонту вниз по реке. Семеро старух-матерей и семеро солдаток ждали конца войны и надеялись, а вдруг там ошиблись, ее сынок или суженый живой. Может где-то в госпитале был без памяти, контуженный или без рук и письма написать не может. По утрам деревенские цепочкой поднимались на вершину косогора и долго глядели вдаль, не идет ли их родненький. Наплакавшись, расходились по домам, хозяйство не бросишь, надо трудиться, хоть невмоготу, но надо.

Катерина по вечерам долго слушала приемник, а утром передавала новости: «Дорогие мои подруженьки, отлились наши слезу супостату. Столицу их фашистскую – Берлин – наши штурмуют. Гитлера обязательно поймают, осудят и по странам к клетке возить будут и показывать народу нелюдя».

В ночь на 9 мая Катерина поймала какую-то волну, где говорили на незнакомом языке, но прорывались русские слова «Победа! Победа!» Рано утром побежала по домам, стуча в окошко: «Родные мои, войне конец!» В избе у Катерины приткнуться негде было, старые и малые, прижавшись друг к другу, стояли и слушали радио. В десять утра знакомый голос диктора объявил: «Внимание! Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! Сегодня ночью гитлеровская Германия капитулировала, фашизм низвержен!» Дальше никто не слушал. Одновременно зашумели:

– Наконец-то! Наши победили! Гитлеру конец! Сынки наши вернутся.

Женщины знали, что возвращаться некому, но были рады, что сыновья и внучата не пойдут на войну, будут целы, досмотрят их. Поднимут разрушенное войной хозяйство. Кто-то крикнул:

– Война кончилась, что стоим! Мужики домой вернутся!

Повыскакивали из избы и, обгоняя друг друга, выбежали на косогор. Встали в кружок – кругом ни души. Постояли, постояли, обнялись и завыли: «Да, где вы наши родненькие, да, не видать вас нам более, отлетали наши соколы, да, сложили вы свои головушки в чужом краю». Находясь в трансе, продолжали причитать. Кто-то из малышей позвал: «Смотрите, кто-то идет!» Действительно от дальнего леса, минуя дорогу, по тропинке двигался человек. Бабы замолчали, оцепенели. Путник приближался, отмахивая костылем в левой руке. Они загалдели разом: «Да это Катеринин Иван», – и бросились к нему. Тискали, обнимали. В этих объятиях воплотилась боль и радость военных лет. Катерина шептала: «Пропустите меня к моему суженому, родненькому!» Деревенские расступились, Катерина упала перед Иваном на колени, обхватила ноги, прижалась и говорила, говорила: «Родненький мой, ненаглядный мой, заждались мы тебя с детьми. Каждое утро молилась за тебя, и в поле, и перед сном. Ни на минуту ты не выходил из моего сердца. Чиста и светла я перед тобой Иванушка. Дом ждет тебя. Матушка дома, прихворала, а батюшка на лесозаготовках. Передавал, что скоро отпустят». Девчата и парни стояли в стороне. Иван спросил:

– А где тут мои? Когда уходил на войну, старшему было тринадцать, остальные четверо родились перед войной год за годом. Сын где?

– На заводе, ремесленное окончил.

– А Танюшка, старшая, неужели забыла отца, пять годиков было, когда уходил.

Катерина охнула: «Господи! Дети – это ваш папочка!» Малышня бросилась к отцу. Танюшка обхватила отца за шею. Она каждый день рассказывала младшим братьям и сестрам, какой у них папочка сильный и здоровый, и как он бьет немцев. Дети жались к груди, к поясу, а самая младшая охватила колени отца. Нога у Ивана подкосилась, и он по костылю сполз на землю. Солдатки подхватили Ивана и понесли к дому. Иван вырывался, просил: «Бабоньки, отпустите меня, тихонько сам дойду». Они в ответ: «Иван, в радость это нам, как будто к своим прикасаемся. Знаем, что не видать нам их более».

Поравнялись с липой. Иван попросил: «Давайте сядем, песней помянем наших деревенских, не вернувшихся с весны, которые никогда не споют с нами. Пусть их души побудут нашей заветной лавочке». Катерина завела: «Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет…» Перепели любимые песни и закончили печалью России: «Летят утки, а за ними два гуся, ох, кого люблю, ох, не дождуся…»

Высота «371»

Кругом расстилалась изрезанная буераками и выжженная августовским солнцем степь. По большому оврагу тоненькой струйкой тек ручеек. Увидев его, солдаты скинули на землю скатки шинелей, перебросили винтовки за спину, стали съезжать на ягодицах вниз к воде, с котелками в руках. Первые успели зачерпнуть чистой прохладной водицы, последующим пришлось набирать взмученную кашицу. Те, кто был по догадливей, рыли лунки с боков и отводили жижицу в ямку, где она быстро отстаивалась. Когда все напились, то принялись обливать друг друга. Впервые за несколько дней, измученные, потные, голодные, истерзанные жарой бойцы заулыбались. Послышались шутки и смех. Кто-то догадался сделать запруду. Разделись и стали полоскать гимнастерки и штаны. Отжимали мокрое белье и бросали на высокие кусты татарника для просушки. Как в детстве, голяком, стали играть, бегать друг за другом. Командир роты, белобрысый, молоденький, поджарый лейтенант несколько раз порывался крикнуть: «Прекратить безобразие, строиться!» Старшина роты Скребцов, подтянутый и выбритый, но с осунувшимся от усталости лицом, с двумя глубокими складками на лбу и воспаленными темно-синими глазами, останавливал командира. Осипшим голосом просил: «Товарищ лейтенант, не спешите, радуйтесь, что люди ожили. Второй день без пищи и воды. Бойцы вымотались. Им нужна передышка. Мы оторвались от противника часов на шесть. Танки по этим овражкам не пройдут. Проехать можно только вдоль железной дороги Сталинград – Липецк, километров за пятнадцать отсюда, а на юг и того более»

– Товарищ старшина, у меня есть приказ закрепиться на высоте «371». Где эта высота – не знаю, на карте области она не указана. Посмотрите, кругом степь и ни одного холмика, глазу не за что зацепиться. Если дан приказ, то, наверное, эта высота уже подготовлена к обороне: подвезены боеприпасы, питание. Чем воевать будем, если в степи столкнемся с противником – у нас ни одной гранаты, только по обойме патронов, и то не у всех.

Старый солдат Скребцов знал, что в сложной ситуации важнее всего не потерять присутствие духа, чтобы противник не заметил и признаков растерянности. Внешний вид командира всегда должен показывать подчиненным, что он не сломлен и может принимать здравые решения:

– Товарищ командир, не горюйте, зато сохранен почти полный боекомплект роты: сто двадцать винтовок, два пулемета, миномет, радиостанция, правда, у нее питание село, но на прием работает.

– Сколько у нас личного состава?

– Легкораненых – двадцать один человек, сорок шесть – относительно здоровых. Тяжелораненых мы оставили на хуторе. Казаки сказали, чтобы не беспокоились – выходят. Мы вас двое суток, товарищ лейтенант, тащили. После контузии вы часто теряли сознание.

– Последний бой мы выстояли. Без приказа не отступили. Александр Федорович, давайте что-то придумаем, чтобы я смог осмотреть окрестности.

– А что придумывать, до нас казаки придумали – построим живую пирамиду.

Надурившись, бойцы расселись вдоль ручья, опустив натруженные ноги в воду. Старшина подал команду: «Строиться! Маленько отдохнули и хорошо».

Солдаты надели высохшее белье, расползавшиеся по швам гимнастерки. Травин посмотрел на своих бойцов и ужаснулся: многие стояли в строю босиком или в обмотках на ступнях. Старшина попросил выйти из строя бойцов покрупнее покрепче. Заставил стать головами друг к другу, ухватить крепко за плечи. Позвал:

– Товарищ лейтенант, давайте подсажу, залазьте.

Травин забрался на спины. Осматривая местность в бинокль, обрадовано сообщил:

– Вижу на востоке холм, похоже это курган. От нас пару часов ходьбы. Я в армию был призван с исторического факультета Ивановского пединститута. Мы после первого курса сюда приезжали на практику по археологии. Тут много скифских курганов.

Подбежал радист и доложил:

– Товарищ лейтенант, есть связь.

В наушниках затрещало, стало слышно:

– Я первый! Я первый! Кто на связи?

– Лейтенант Травин, командир шестой роты 501 стрелкового полка.

– Где вы находитесь?

– Западнее кургана, на расстоянии 5-6 километров. Похоже, это и есть высота «371».

– Верно. Она самая. Сколько у вас бойцов и какое вооружение?

– Сорок шесть в строю и двадцать раненых. Сто двадцать винтовок, два пулемета и миномет. Но ни мин, ни патронов нет.

– Хвалю за расторопность и выдержку. Благодарю, что выиграли бой. Дали возможность другим частям отойти, сами не попали в окружение, не растеряли личный состав, Продвигайтесь к кургану и организуйте оборону. Останавливай отступающих, лейтенант, – формируй взвод. К вечеру пришлю пополнение из старшеклассников соседних станиц. Боевого оружия они еще в руках не держали, Сколько можешь – подучи, но побереги их. Снарядов, патронов, мин подвезут вам достаточно, придам пару «сорокапяток» для отражения танков. Запомни – это будет первый внешний пояс обороны вокруг Сталинграда. Город надо удержать, во что бы то ни стало. В училище изучал, как организовывать оборону города?

– Да я, товарищ первый, скороспелка – с третьего курса пединститута во время зимних каникул призван. Программа была на шесть месяцев, а проучились четыре – и на фронт. Успели изучить взвод, роту в наступлении, до обороны не дошли.

– Могу пару обстрелянных солдат прислать, а офицеров нет. Подбери командиров сам.

– Есть, товарищ первый. У меня с десяток бойцов воюют от самой границы. А старшина Скребцов на Халхин-Голе в штыковую ходил.

Бойцы окружили рацию и слушали разговор. Травин спросил:

– Кто это первый?

Радист ответил:

– Я командиров по голосу узнаю. Это командир дивизии полковник Лютиков.

– Слыхал смышленый командир, о нем легенды ходят.

Вышли на проселочную дорогу, идти стало легче. Ноги не вязли в песке и колючки не втыкались в подошву. Метров за триста до холма овраг под прямым углом повернул влево, а ручей ушел под землю. Перебрались через овраг с крутыми склонами, обогнули холм, он оказался около ста метров в диаметре. На западе и востоке его шли крутые скосы, а вершина была плоская. Он весь зарос бурьяном. За курганом стояли две дымящиеся кухни. Около них толпились молоденькие бойцы. На склоне сидела обтрепанная, поникшая группа солдат. Было ясно – это остатки отступающих частей. На горизонте поднималось облако пыли. Два тягача тащили пушки, их кузова до бортов были загружены снарядами, на ящиках сидели расчеты солдат.

С передней машины выскочил щеголеватый младший лейтенант и, узнав, кто здесь старший, шустро доложил: «Товарищ лейтенант, младший лейтенант Бойко Павел Семенович прибыл в ваше распоряжение». Травин спросил:

– Из пушки когда-нибудь стреляли?

– Обижаете, товарищ лейтенант, мы с излучины Дона, там вели бои. На каждую пушку – по три подбитых танка.

– Прошу прощения. А я из-под Воронежа сюда с ребятами дотопал. По-моему, шагать больше некуда. Позади Волга. Хватит, побегали. Будем стоять тут насмерть. Высотка хороша. Обзор на десятки километров. Нас отсюда не выбить.