Поломка

Знакомые помогли устроиться на карбюраторный завод. Профессии никакой. Сначала чернорабочей, потом выучилась на токаря-профессионала.

На заводе большое внимание уделяли спорту. Рабочие и работницы выступали на городских соревнованиях по многим видам спорта. Спортивный инструктор Рыбкин посоветовал Нине заняться стрельбой.

Тренер Александр Бабушкин объяснил ей правила обращения с оружием и ведения огня. При первой же попытке она выполнила норматив третьего разряда. Бабушкин стал усиленно тренировать Нину. Ей нравился этот вид спорта. Хотелось утвердиться, получить хорошие результаты. Распорядок жизни был жесткий: три раза в неделю тренировки в тире – а это два часа езды на электричке туда и два обратно, плюс два часа тренировок и восемь часов работы. Все это сильно выматывало Нину, но бросать она не собиралась.

Сына видела редко, он был в круглосуточном детском садике при заводе. После садика перевела его в интернат. Намучилась: «Можно быть рядом с сыном, но что я ему дам, полубезграмотная женщина. Не выучилась, семейная жизнь не удалась, хоть в спорте есть утешение, интерес и смысл жизни».

Год от года результаты стрельбы повышались: II разряд, за ним I, районные и областные соревнования, затем и союзные. Сначала упражнялась и выступала с винтовкой ТОЗ-12, затем со спортивным пистолетом.

С 1973 года перешла на пневматическое оружие. Тренер Коротаев не торопился присваивать мастера спорта, хотел, чтобы Нина добилась успеха своим упорством. Настойчивость и труд дали свои результаты. Победы следовали одна за другой. После соревнований по свердловской зоне Нина вошла в сборную России. В 1974 году, на соревнованиях во Львове, выполнила норматив мастера спорта международного класса, установив рекорд 594 очка из 600. В 1975 году в Москве – новый рекорд из пневматического пистолета ПП-2. Выбила 390 очков из 400 и стала чемпионкой СССР по этому виду спорта.

Губина, как чемпиона СССР, выезжала на международные и союзные соревнования в Венгрию, ГДР, Чехословакию, в Литву, Латвию, Эстонию, Армению, Грузию, Казахстан, Узбекистан, Украину, Белоруссию, где всегда занимала первые или вторые места. Спортивную карьеру закончила в 1988 году в возрасте сорока девяти лет.

Восемнадцать лет Губина Нина Алексеевна отработала инструктором тира в Кировском районе города Перми. Она всегда радовалась успехам своих учеников Магсумова Владимира, Арлетковой Елены и десятков других спортсменов.

Перестройка нарушила планы Нины Алексеевны. Продолжать спортивное воспитание молодежи стало невозможно , так как многие спортивные общества закрылись из-за недостатка финансирования, в том числе и то, где Губина работала инструктором.

Мастер международного класса, чемпионка СССР живет в родной деревне Якунино, при впадении речушки Березовки в Поломку, в стареньком домике, где и родилась. Получает мизерную пенсию. Имеет небольшое хозяйство: огород, курочек, несколько семей пчел. Изредка ее навещает сын Геннадий. Каждое лето гостит любимый внук Женя.

Иногда Нина Алексеевна выезжает на соревнования ветеранов, часто, проводит встречи со школьниками района. В ноябре 2004 года она скромно отметила свое 65-летие и 45-летие спортивной деятельности.

Родовая память

Обустройство

Калине Чебыкину за участие в передаче Пугачевским повстанцам шести пушек объявили приговор – ссылка на поселение. Калину привезли на Косогор верхом на лошади с мешком на голове, чтобы не запомнил дорогу.

Оставили лопату, топор, пешню, соль, серные спички, полмешка ржи и котомку сухарей.

Кругом на десятки километров простирался лес, где-то далеко на востоке вниз по реке поднимались над лесом дымки. Вершина косогора была голой с несколькими кустиками можжевельника.

Калина, – долговязый парень, лет двадцати пяти, с тонкой шеей, но крепким торсом, с оспинками металла на лице, светло-голубыми глазами, русоголовый – осмотрелся. Спуски на Восток и Юг были круты, на Запад – положе, позади поднимался увал. На разном уровне из-под вершины угора били ключи. Выбрал западную сторону. На гривке, под липой вырыл землянку. Хотелось, чтобы на закате, сидя на завалинке, солнышко упиралось в грудь.

На южном и восточном склоне выжег лес и у каждого пенька, отгребая золу, пешней наделал лунок, побросал зерна ржи и присыпал теплой после дождя землей. Таскал воду липовым ведром и поливал всходы. В середине лета у каждого пенька можно было нажать огромный сноп ржи. До свежего урожая питался, чем мог. Ставил силки, ловил в густой траве тетеревов, в речушке ловил рыбу мордой, сплетенной из ивовых прутьев. К осени был со свежим хлебом. По первому снег пошел искать ближайшее жилье.

Перейдя речушку и, пройдя по глубокому оврагу вверх, вышел на косогор, увидел впереди вспаханные поля, покрытые снегом, справа, у кромки леса две группы домиков на расстоянии друг от друга чуть более километра. Зашел в первый дом, хозяева были дома, солили капусту. Рассказал о себе. Посудачили. Хозяин, рыжебородый старик пояснил, что знает обо всем этом. Еще осенью пристав предупредил, кто поселен за Илимовой горой, на Верхнегорском угоре.

Сказали, что та сторона относится к Григорьевской волости, а эта к Карагайской. Во дворе сука играла с двумя крупными щенками. Попросил пятнистого. Дед обрадовался – внуки оставили двоих, а куда их сейчас на зиму глядя. Назвал его Дашей, хотя это был кобель, и она верой и правдой служила ему долгие годы.

Вернулся домой, прибрал зерно, подпер дверь и отправился искать дорогу в село Григорьевское. До деревни Кобылий мыс шел чащобой, а далее была ладная дорога. Нашел в селе пристава, объяснил кто, тот сказал: «А мы думали, что ты убег». На что Калина ответил: «Куда бежать, на заводе знают, что мне ссылка, родители давно умерли, родня из заводского поселка после восстания разъехалась кто куда».

Пристав посоветовал: «Женись, заводи детей, раз ссыльный, то налогов с тебя никаких, выкорчевывай, очищай лес, делай пашню и живи».

Любовь

Зиму проработал на медеплавильном заводе. К весне потянуло на свой косогор. На заработанные деньги купил лошадь и сбрую. Сам был мастер на все руки. Соорудил плавильню и кузню. Руды на горе, в лесу – было полно. Наделал инструмента. Рядом с землянкой, у ручья срубил новый дом. Но с женитьбой дело застопорилось. С округи девки не шли, знали, что ссыльный, боялись. На пятом году, когда стукнуло тридцать, весной приехал на базар, в Карагай.

Увидел, как пьяный, с реденькой бороденкой, подслеповатый мужик, вожжами по лицу стегал, свою молодую, полногрудую, красивую жену, костерил ее при всех. После чего связал бабе руки сзади, запихнул на возок, а сам подался в Бражную. Какая-то сила подтолкнула Калину, подбежал к телеге, припал к бабе и тихо сказал: «Поедешь ко мне?» Она взглянула на него, увидела в его глазах доверие и отчаяние. Ответила: «Развяжи руки, где твой воз?» Калина схватил в беремя, пронес меж возов к коновязи, где стоял его Серко. Приподнял, посадил впереди облучья и рысью выехал с ярмарки. Когда съехали с езжалой дороги на тропу в березняк, Калина спросил:

– Звать то как?

– Устинья.

– А меня Калина.

Жили душа в душу.

Печали и радости

Рожала Устинья каждый год сыновей, но рождались мертвые, может, от того, что первый муж изверг сильно бил ее, может, что другое, только на десятый год родила крепкого здорового парня.

А сама слегла и больше не вставала, а через год ее не стало. Калина растил парня один, малого кормил через рог коровьим молоком да пресной брагой. Федос вырос на загляденье крепким, сильным, красивым. У Федоса рождались тоже только парни, из двенадцати до совершеннолетия дотянули только трое – Григорий, Михаил, Иван. Иван был последним, вымахал – косая сажень, два с половиной аршина без двух вершков. Голубоглаз, вихри, как сноп ржи, силищи неимоверной. На мельнице хватал два шестипудовых мешка подмышки и тащил их по мостику наверх, для засыпки. Когда подрос, то отцу заявил: «Не хочу жить в дымной избе, срублю себе, как у писаря в селе». И сладил избу десять на десять с огромной печью посредине, железной трубой и большими окнами. Для нижнего оклада навозил лиственницу и через сто пятьдесят лет, когда пробовали распилить эти бревна, от зубов пилы «Дружба» летели искры. Дерево закремнело. Когда весной во время пахоты отец не стал отдавать лошадь, то он привязывал десятиметровые бревна к передку телеги и таскал их с горы из леса. Если на Троицу, когда парни выходили стенка на стенку и на кулаках проверяли силу и удаль, втесывались пьяные мужики и начиналась беготня с кольями, то бежали звать Ивана, чтобы унять и успокоить буянов. Иван брал витень с длинным ременным опоясом, широко размахивался по ногам, резко дергал на себя и сразу два-три мужика падали навзничь. Кто-нибудь кричал: «Иван пришел!» Свалку как ветром сдувало. Кто прятался в крапиву, кто застревал в огородном прясле, помоложе белкой взлетали на липы и березы. Иван становился посреди хоровода и просил: «Ну-ка, девоньки, во лузях». С полчаса шел хоровод, но какое веселье без мужской половины. Иван понимал это, махал рукой, хоровод раздвигался. Иван зычным голосом: «Ну, где виноватые?!» Из-под рассадников, из-за углов подходили к Ивану, били земной поклон, просили прошения. Зачинщиков свары Иван знал, обычно это были одни и те же мужики.

Иван грозился кнутовищем и предупреждал: «Еще раз попадешься – высеку». Ивана побаивались, но уважали и любили. Местные девки замуж за него идти боялись, а вдруг при любви невзначай до смерти придавит.

Женился в тридцать три года. В новый дом привез из села Григорьевского дочку волостного писаря Прасковью. Видно очень приглянулся ей Иван. Больно шустра была невестка.

Все в руках у нее кипело. Год за годом родила двух парней: Прокопия (Проня) и Макария (Марко). Учила их грамоте с измальства. Что-то не поздоровилось и скоропостижно преставилась. Иван очень переживал. Хозяйство, дети – в доме нужна женщина. Иван женился на дальней-дальней родственнице из деревни Жулан, молодой девице Анастасии, хотя ему было уже за сорок.

Как потом призналась, влюблена она была в него еще в детстве. Каждый раз на игрищах она молилась Богу, чтобы мужики подрались, тогда Иван будет их гонять, а она увидит его в хороводе. Настя была крупная, на четверть ниже Ивана, с толстой светлой-пресветлой косой, синеглазая, с ямочками на розовых щеках. Сильнющая, если дело не ладилось и тянуло на ссору, то Настя хмурила брови и просила: «Давай Иван бороться». Могла и ловко дать подножку. Иван не на шутку ее побаивался.

Родила Настя Ивану сыновей: Мелентия (Мелеха) и Самуила (Самко). Росли два здоровенных парня, крепких, ладных. Настя велела старшим братьям учить их грамоте и сама училась длинными зимними вечерами под треск лучины. Но и на этот раз счастье Ивана было недолгим. Старшие сыновья уже были женихами, а младшие – отроками. Осень была дождливая, морозы ударили рано. Настя везла от скирды воз мерзлых снопов на просушку в овин. На спуске с крутяка воз опрокинулся, а заледенелые болванки-снопы пришибли Настю. Три дня помучилась, и не стало Насти. Иван чуть было умом не помешался. На каждом углу дома, в после, в лесу он видел Настеньку. Старшие сыновья поженились, а младших надо поднимать. Ивану было под шестьдесят, когда он привез с Кобыльего мыса по совету родни тридцатилетнюю деву. Семья была никудышная, рождались у них одни девки и все бестолковые. Из семи девок трое сидели в девках. Иван думал, что девица в годах, хозяйство вести сумеет. Родила она ему двух сыновей: Игнатия (Игоня) и Евстафия (Осташа), которые от отца унаследовали силу, а от матери – ленность и бестолковость. И начались у Ивана одни расстройства. Выделил паи для женитьбы второй паре сыновей, и в хозяйстве ничего не осталось. Здоровье расшаталось, Иван совсем разладился.

Игнатий построил кое-какую избушку на взгорье, рассчитывая, что с молодой женой заживут, окрепнут и поставят себе дом получше. А так все и осталось. Прожил Игнат со своей женой в избушке с земляным полом, с деревянной трубой над печью из пустотелого ствола. Младший сын Осташа, по обычаю, остался в доме отца.

Женился Осташа на двадцатом году на Федосье, двадцатитрехлетней дивчине из зажиточной семьи деревни Северная, красавице, с голубыми томными глазами, светло-русой косой. В народе говорили про нее «порченая», т.е. в девках была шибко гульной, а это считалось позором для жениха и невесты. Но женой она оказалась толковой, хозяйственной, рукодельницей, знала грамоту. Родила Федосья моему деду Осташе четырех дочерей и трех сыновей – Федора, Егория, Ивана. Все сыновья были похожи на мать и к ремеслу прилежны, а дочери все копия бабушка их, недотепы, небаски. Федор – это мой отец.

Судьбы детей

У всех дядей и братанов Федора жизнь перед первой мировой войной сложилась по-разному, в судьбах их переплелись характеры родителей. Осташа женился, когда уже Ивана не было. Братья решили коня, овин отдать Игоне, а за Осташей оставить дом и часть построек. Осташа остался без лошади, так как первые рождались девки, то так и не смог приобрести коня. Дочери ходили на отработки с весны до осени к Проне, за то, чтобы он дал лошадь весной вспахать поле, а осенью свозить снопы на ток. Боронили девки сами, запрягались в борону-сучковатку и таскали ее по полю.

У Прони и Марко оказались расторопные жены. Перетянули их в старообрядческую веру. Построились рядом. Проня был ростом мал, хил, но смышлен и хитер. С помощью приданного жены расстроился. Сам не работал – держал работников. Отгрохал огромный двор пятьдесят сажен на пятьдесят. Держал двенадцать лошадей, шесть коров, два десятка овец, до десятка свиней, с полсотни кур и гусей. Брал в аренду землю у государства и у соседей, у которых не хватало сил ее обрабатывать. Жил зажиточно, на широкую ногу. В батраках у него работала вся родня, все были должны ему. Марко жил скромно, тихо, уединенно. Детей у них не было, и он очень расстраивался, в его глазах всегда была печаль. Очень поздно родилась одна единственная дочь. Оба брата второй пары также поселились рядом. Самко жену взял из деревни Жулан. Был огромного роста, около сажени, сильный, как отец. Единственный его сын Семион (Семен) полностью повторил отца, такие же свело-белые волосы, нежно-голубые глаза, мощный, крепкий, здоровый, высокий, лобастый. Девятнадцатилетним в 1912 году ушел работать молотобойцем на Мотовилихинский пушкарский завод Перми.

Мелеха ростом был пониже. Зимами занимался извозом. На Разгуляе в Перми с родней Прони имел третью часть лавки, где торговали зерном и сбруей. Рождались девки – было семеро. Где-то в Разгуляе среди купцов нашел нагуляную от француза девицу. Решил удивить деревню, привез ее как гувернерку, но от изучения французского в доме стоял рев и крик. В итоге француженка «Моня» родила Мелехе сына, Федулия (Федула), в котором он души не чаял, до тридцати лет холил, как девицу красную, даже в поле не отпускал пахать – берег, все делали дочери.

Скитания и страдания

Федора (Федюню) весной 1912 года забрали в армию, к этому времени он более года был женат, жена Дарья была на сносях. Родила сына. Вырос мужик на загляденье девкам. Не одна девка сохла по нему.

Среднего роста, поджар, верток, с соломенным чубом, добрыми васильковым глазами, в которых можно было утонуть, с тонким носом, с широкими ноздрями, прямо лик Георгия Победоносца. Осенью 1913-го приехал на побывку. Служил во II Московском гренадерском полку по сопровождению правительственных особ. Медаль «300-летия дома Романовых» сияла на новой гимнастерке. Съехалась вся родня. Гостил недолго. На Семенов день уезжал. Мать, братья, сестры, жена с годовалым дитем – пошли проводить до росстани. Поднялись по косогору на пупок – кругом поля, поля, поля. Леса остались только по оврагам и ложбинам. Деревушками были утыканы поля и сколки лесов. Деревушки небольшие, по одному – двум десяткам домов. Разрослась округа. Ширь кругом неоглядная.

В конце сентября 1914 года полк был погружен в эшелоны и переброшен в Польшу, под Варшаву. Ежедневные бои, потери друзей, товарищей, земляков. Батальон был весь из Пермской губернии. Первая солдатская награда – Георгий IV степени. В 1915 под Ломжой, полк был окружен, при артобстреле Федора выбросило из окопа. Наджабило шейные позвонки, шея болела всю жизнь. Плен. Пять раз бежал, стремился к жене и детям. Без него Дарья родила второго – отпускного.

После каждого побега ловили, били нещадно, до полусмерти. Выживал – был молод и силен духом. На спине до старости оставались глубокие рубцы от побоев. После Брест-Литовского перемирия снова бежал. Месяц шел по Германии, обходя населенные пункты, питаясь грачиными яйцами и молодыми всходами ржи. Добрался до Польши оборванный, в разбитой обуви, оголодавший. В Польше обменял Георгия, которого хранил в козырьке фуражки, на сухари и кое-какую одежду. Поработал у ксендза около месяца, восстановил силы. В товарняках добрался до Смоленска. Здесь военный патруль нашел его в вагоне из-под угля, обессилевшего, тифозного. Отлежался в лазарете. Отправили в Москву на переформировку.

Летом 1918 года под ударом белых армий падает Екатеринбург. Полк бросают в прорыв. При формировании подружился со Степаном, шустрым отделенным, оказался земляк, из Сивы, который порекомендовал назваться пулеметчиком. Записали в пулеметную команду, где на двадцать человек был один пулемет и тот неисправный. Держали в резерве командира полка. Под Кунгуром полк попал в окружение.

Колчаковцы зверствовали. Всех, кто был в окопах – расстреливали. Степан советовал: «Говори, что интендантский взвод, повара». Подъехал бородатый казак, в офицерских погонах, крикнул: «Это еще что тут за красная сволочь – в расход!» Не выспавшийся, с красными глазами, заляпанный грязью унтер попросил: «Разрешите оставить, некому солдатиков хоронить. Белые или красные, а все православные». Черная борода задергалась и сквозь зубы процедила: «Ладно, закапывайте, только раздеть до подштанников, чтобы не разбежались». Повели строем к околице, где слышались выстрелы и крики: «Братушки, за что убиваете?!» Степан и Федор стали в последнюю шеренгу. Унтер, увидев черную в рубцах спину Федора, спросил: «Где это тебя так?» Федор поведал о плене и побегах. «А где в плен попал?» Федор подробно рассказал о последнем бое под Ломжей и что был награжден Георгием за храбрость – вытащил из-под обстрела раненого взводного соседней роты. Унтер побежал к строю, схватил Федора за руку и стал трясти: «Я это был, я помню, что назывался Федором». «Так точно, господин унтер-офицер», – отрапортовал Федор. «Хорошее не забывается, выдь из строя,» – скомандовал унтер. Федор, выйдя из строя, вытащил за руку Степана. «А это еще кто такой?» – закричал унтер. «Отпустите его, земляк мой,» – упросил Федор. Федор и Степан в чужом обмундировании хлопотали у походной кухни, кололи старые суковатые чурки и таскали воду ведрами. Ночью решили бежать. Надели чьи-то шинели, прихватили из козел по винтовке, до восхода солнца направились в сторону Перми. На рассвете из лесочка выскочили на них с десяток конников. Старший потребовал: «Кто такие, откуда, пароль?» Степан отчеканил: «Шомпол». Вечером слышали, как перекликались часовые. Старший заорал: «Пароль вчерашний, это авантюра». Степан спокойно ответил: «Господин есаул, хоть чин был нижний, верно, вчерашний, мы вышли вчера, в секрете были». Назвал фамилии командира части, того чернобородого казака и унтера, номер полка. Конник завозмущался: «Что это за разведка, когда по дороге шастает, ну-ка по полю вон до того лесочка, разузнайте, нет ли кого в зарослях, а то нам на лошадях по бурелому не с руки.