Нетипичный атом общества

Изменив имя, он решил сбить тётю Шуру с толка. Однако, услышав его голос, полноватая, но подвижная женщина бросилась к сирени с криком:

– Попался негодник!

Василий давно уже пронырнул на территорию парка. Витька же заорал по дурному:

– Танька, беги скорее!

Та оглянулась, никого не высмотрела и продолжила шкодливое занятие. А дальше клубника казалась всё сочнее и краснее.

Тётя Шура узнала Витьку по голосу, встрепенулась, оглянулась и поняла коварный замысел. Она шустро промчалась по огороду и с криком: «Ах ты воровка!» бросилась на онемевшую девицу. Таня взвизгнула, вскакивая с грядки и, споткнувшись устремилась к калитке, на которую налетела всем телом и принялась отчаянно её толкать. Отведав 4 хлёстких удара крапивы, юная москвичка сообразила, что калитку следует тянуть на себя. Помятый кулёк, в красных клубничных разводах остался лежать у забора. Половина ягод выкатились на землю…

Как только участники бесславного похода собрались на известной скамейке, сразу началось «вече» с участием не только троицы героев, но и назидательной Людмилы. Страсти закипели, Балон получил полную обструкцию и подзатыльник в придачу.

Таня, почёсывая крапивные ожоги, не сдерживая чувств выпалила:

– Всех ты предал! Ты не Балон, а коротконогая камера без покрышки!

Покрасневший от бега, стыда и досады Витька, сердито ответил:

– А ты – девча – каланча.

И только было влезла Людмила со своим морализаторством, от которого за версту веяло фальшью, как из-за поворота с Парковой улицы на Перспективную показалась тётя Шура, спешащая совершить расправу.

Молодёжь дружно бросилась в малинник Васьки Лохмача и лишь виновник позора скрылся в своём доме, где и был застигнут негодующей пострадавшей. Разумеется, он сдал всех, даже свою одноклассницу Люду Королёву, которая имела крайне далёкое отношение к делу…

Три долгих дня гонимый и презираемый Балон проторчал дома, изнывая от стыда и желания реабилитироваться. Он не являлся полным кретином, как может показаться на первый взгляд. В его противоречивой натуре умещались и достоинства, и недостатки приблизительно в равной пропорции. Учитель биологии и химии, добрейший Валентин Иванович говорил, что острота Витькиного ума, равна тупизне его глупости.

На четвёртый вечер страдалец был прощён и принят в лоно коллектива. Двадцать пять метров от калитки до вожделенной скамьи, Балон преодолел вприпрыжку, хотя имел желание приблизится уверенной и ровной поступью. Негромкий, но пронзительный звук доильных аппаратов разносился по окрестностям. Тётя Аня, сидя возле двери дома, со стороны улицы, перебирала струны гитары, подпевая прокуренным голосом.

Таня, с насмешливым интересом взглянула на подельника-неудачника:

– Вить, ты меня каланчей обозвал. Ладно, я не обижаюсь. А вот Люду ты как бы назвал.

Тот, ни секунды не раздумывая, выдал:

– Девчушка – мальчушка – вредничушка.

Василий захохотал в полный голос. Люда вскочила:

– Ты! Балон паршивый! Тоже мне – сосед!

Слёзы закапали из её глаз, и она злобно хлопнула калиткой, скрываясь в своём огороде.

– А я тебе хотел накостылять – Василий вытащил из-за ремня молоток с резиновым накостыльником, которым пользуются слесари сборщики при подгонке точных деталей.

Витька стоял не шелохнувшись, боясь присесть на лавочку. Василий правильно истолковал его паническое смятение:

– Не боись, я кому-нибудь ещё накостыляю. Дело в том, что пару дней назад старший приятель Василия – Витька Сионов – деревенский одарённый технарь-самоделкин, привёз ему стащенный с ЗТС вышеописанный молоток. Юный владелец диковинного предмета необычно возгордился и в благодарность дал попользоваться своим мопедом Витьке целый день. Владелец необычного оружия грозился накостылять всем, кто встанет поперёк его пути, но по мягкости характера этого не сделал. К тому же, Василий, природный дипломат, сам в драку никогда не лез, думая о последствиях, в случае столкновения с такими одиозными личностями как Сашка Яснов, по прозвищу Богдан, умеющий изрядно боксировать, или гераклоподобный Мамонт – нагловатый и слегка трусоватый местный силач…

Из огорода послышался капризно-ябедный голос Людмилы:

– Па-ап, меня Витька вредной чушкой обзывает.

Михаил Дмитриевич – рослый деревенский агроном-интеллигент, едва оторвавшись от чтения газеты (его любимое занятие), не вникая глубоко в суть сказанного, ответил ей ровным голосом, без особых эмоций:

– Значит, сходи умойся. Что ж ты грязная на улицу выбегаешь?

Люда бросилась в террасу, доплакивать обиду.

Неделю спустя Василий подал документы об образовании, медицинскую справку по форме 286 и свои фотокарточки в медицинский техникум города Коломны. В Егорьевске, на улице лейтенанта Шмидта имелось своё медицинское училище с богатыми традициями и крепким образовательным коллективом, но с некоторых пор молодежь деревни Колычёва, с лёгкой руки Сашки «Черкеса», стала тяготеть к Коломне…

Лавочные посиделки не переросли пока в нечто серьёзное между Василием и Таней, но взаимная симпатия вполне проявилась. Люда ревниво следила, чтобы они не оставались вдвоём с глазу на глаз и особо старательно мешала при купании приблизится друг к другу своему соседу и смешливой москвичке. Зависть к фигуристой и симпатичной «сопернице» ещё не испепеляла её, однако уже подтачивала всерьёз.

Лёшка исходил желчью от братова «безделья» и, даже жаловался отцу, но легкомысленный Иван, нечасто бывая трезв и разумен, отмахивался от претензий сына, как от назойливого комара.

К окончанию первой смены пионерского лагеря, решили почистить самый большой из деревенских прудов. Злые языки сплетничали о кладе, который, якобы находится на дне означенного водоёма. На работе, или нескончаемо долгими, светлыми вечерами, только и разговоров было о пруде, монастырских сокровищах и рыбе. На кладе была помешана, без малого, пятая часть Колычёва.

В многодетной семье Котелкиных страдал этим недугом один Лёшка. Он заваливался днём на свежее, ароматизирующее луговым разнотравьем сено, закидывал руки за голову и мечтал… Из мира золотых грёз, его возвращал в реальность пискляво настойчивый визг Вовки и бубнёж матери, которая по распространённой среди женского пола хитрой глупости, подносила начинающего требовательно вопить младенца к сушилу с целью разбудить не выспавшегося сына и заставить его дополнительно работать – ворошить сено или окучивать картошку. Лёшка нехотя поднимался, брал тяпку в руки и брёл на картофельные грядки. Если же требовалось ворошить сено, он старался передоверить легкое занятие младшим – Юрке и Таньке, причём последняя больше вредила, чем сушила скошенную траву.

Василий несколько отошёл от домашних дел, заканчивая школу и занимаясь суетливыми хлопотами, связанными с поступлением в медтехникум. Нет, он не обленился и не влюбился безоглядно, однако, выбитый из привычно-размеренного ритма жизни полурассеянно и растерянно наблюдал себя как бы со стороны. Взрослеющий парень вдруг увидел, что мир не рухнул от того, что он уже месяц не пасёт деревенское стадо. Другими глазами и под другим углом, посмотрел он на своих ровесников-бездельников и, неожиданно для всех, в том числе и для себя, закурил. Возможно, он не хотел от них отличаться, как прежде, да ещё перед Таней захотелось выпендриться…

Народа собралось поглазеть на чистку пруда больше, чем на любое организованное мероприятие, типа субботника. Событие совпало с прощальным пионерским костром первой смены. Костёр, конечно, намечался на вечер, а техника прибыла к 9 часам утра последней пятницы июня.

Двое наименее сумасшедших больных осторожно тащили ящик водки из магазина в дом Сергея Петровича Фомина. Он, вместе со своим приятелем Леонидом Николиным организовал это серьёзное левое мероприятие (договорились с мастером «Автодора», который руководил прокладкой асфальтовой дороги, ведущей на юг, до деревни Троица). Вклад Леонида заключался в двух грядках зеленого лука на закуску, с чем вынуждена была смириться его строгая жена – школьная директриса.

Созревал жаркий летний день. Мастер с бригадиром уже опрокинули по сто пятьдесят граммов, под видом совещания. С верхотуры Перспективной улицы, параллельными дорогами спускались двое полных, но неполноценных представителя человечества – не имеющий комплекта ног, никогда не унывающий Митька Ряжнов и, колясочник дядя Саша Калинин, не ходячий, но с чудовищной силой рук, бывший водитель. Со стороны больницы, по крутой тропинке вверх карабкался хулиганистый футболист с музыкальным слухом невысокий, коренастый Витька Яснов, придерживая болтающуюся за спиной гитару.

Медлительный гусеничный экскаватор, изрыгая черные клубы выхлопных газов своим дизелем и натужно ревя, принялся перекапывать высокую перемычку. Народ столпился в голове пруда и напряженно ждал, когда хлынет поток воды. И тут, словно опомнясь, плотник-столяр-гробовщик Юрий Томский, благородными чертами лица смахивающий на дипломата или референта (кстати очень неглупый), звонко хлопнул себя ладонью по лбу:

– Мужики! Сеть, сеть надо поставить – рыба уйдёт.

Люди, суетливо бормоча, лихорадочно вспоминали, у кого из близ живущих имеется бредень.

Мастер, скрестив руки над головой, остановил землеройные работы. Василий и его одноклассник Валерка Калинин рванули за рыболовной сетью. Таня с Людмилой и её младшим братом Виталием стояли у самой кромки воды, метрах в семи-восьми от гусеничного монстра с ковшом. Рядом расположились Балон, Лёшка, Вовка Сова и пузатый учитель математики Петрович, которого колычёвские аборигены называли исключительно по отчеству.

Витька Яснов взял гитару в руки и пользуясь тем, что рычащая техника стихла, негромко пропел глуповатый куплет:

– Если дома горит свет,

Значит, мужа дома нет.

Значит, значит можно с Клавкой чап-чарапли…

Элитная Клавка к тому времени овдовела, брат Тамары Иван, замёрз по случаю и по пьяни под Бараками, там, где начал свою недолгую семейную жизнь. Она же привезла из Зарайского района до изумления тихого, доброго и робкого вдовца Василия Карташова с сыном Вовкой, которого прозвали Совой. Клавкина подруга Тонька, также не ужилась с другим братом – Анатолием, всеобщим любимцем и начинающим алкоголиком…

Примчалась запыхавшаяся пара, после стремительного кросса с бреднем. Выход рыбе перегородили.

Вода хлынула в траншею, с каждой секундой неистово углубляя русло и унося центнеры и тонны песка. Хорошо, что держать деревянные колья бредня доверили самым могучим – семипудовому Мамонту и здоровенному как медведь Константину Маковскому, весом поболее восьми пудов. Даже этих силачей вода едва не утащила с собой, когда мотня стала заполняться. Ближайшие мужики подбежали и совместными усилиями бредень был удержан. Когда напряжение потока спало, его не сумели вытащить назад из-за огромного количества рыбы, преимущественно карасей. Такую гору водной живности местные жители видели только по телевизору, когда показывали, как сейнеры тралят море.