«Гроза» против «Барбароссы»

Вице-премьер Рогозин лишь понимающе усмехнулся, а министр обороны и генерал армии Шойгу непонимающе переспросил:

– «Позитрон»? Припоминаю. Кажется, это из серии «разработка вооружения, основанного на новых физических принципах»?

– Коллеги… – интригующе сказал президент, – по известным причинам об истинной сущности разработок профессора Зайцева с самого начала знали всего три человека. Изделие, над которым работали и продолжают работать в «Позитроне» – это не совсем оружие, это, как выражаются в РВСН, «средство доставки».

– Павел Павлович, – обратился президент к Одинцову, – пожалуйста, просветите коллег о сути вашей работы.

Тот встал, прокашлялся и сказал:

– Для начала, товарищи, краткая справка. ГНКЦ «Позитрон» был основан в декабре 2012 года с целью развития унаследованного от СССР научного задела в области прорыва темпорального барьера. Попросту говоря – держитесь крепче товарищи – наша организация занималась НИОКРом в области создания машины времени. К сожалению, базовый советский военный НИИ, с 1984 года занимавшийся этой проблемой, в 1990-м году полностью лишился финансирования, а в 2009-м году то, что от него осталось, было ликвидировано с приватизацией основных фондов. Первые материалы по этому вопросу мы получили в ходе следствия по широко известному в свое время делу «Оборонсервиса». Тогда же было решено возобновить работы в этом направлении. Как я уже говорил, ГНКЦ «Позитрон» был создан в декабре 2012 года. Научным руководителем проекта стал профессор Сергей Витальевич Зайцев – единственный человек из старой команды, которого нам удалось разыскать. Летом 2013 года для постоянного базирования ГНКЦ был восстановлен выведенный из оборота аэродром стратегической авиации в Нижней Потьме, использующийся сейчас в качестве научно-производственной базы. Ровно два дня назад в моем присутствии был достигнут ряд документально подтвержденных темпоральных прорывов в 2008-й, 1990-й и 1940-й годы. Временные диапазоны были идентифицированы с точностью до секунды, благодаря прослушиванию местных радиопередач, и получению местных сигналов точного времени. Еще несколько временных диапазонов, предшествующих появлению радио, пока остались неопознанными, но это уже дело времени и специально разрабатываемых методов. На данный момент удалось подтвердить не только возможность улавливать исходящую из прошлого информацию в виде звуковых, световых и радиоволн, но и переносить через барьер туда и обратно материальные объекты – например, прибор для забора проб воздуха. В настоящий момент идет сборка еще одного варианта машины, не способного сканировать время и рассчитанного на строго определенную временную зону, но зато этот аппарат должен уже получиться мобильным. На этом у меня пока все, товарищи…

Кивнув присутствующим, Павел Павлович Одинцов сел на место, после чего наступила еще одна минута молчания.

Когда тишина стала уж совсем гнетущей, премьер Иванов посмотрел на президента Путина и полувопросительно, полуутвердительно произнес:

– Сороковой год, Владимир Владимирович?!

– Сороковой, – подтвердил президент, – середина июня.

– Понятно… – улыбнулся премьер своей «фирменной» улыбкой, – ровно за год до «Барбароссы».

Снова наступила тишина. Потом Дмитрий Козак спросил:

– Владимир Владимирович, как я понимаю, решение уже принято?

– Да, Дмитрий Николаевич, принято, – подтвердил Путин и добавил: – для себя, коллеги, я уже все решил, теперь дело за вами.

Те переглянулись, потом дружно кивнули. Решение «в узком кругу» было принято. Эти люди просто не могли поступить иначе. Будь они другими, они вместе с прочими хищниками рвали бы на части ослабевшую страну – вместо того, чтобы с большим трудом пытаться поднять ее с колен. Труд тяжелый и неблагодарный, ибо если не сделал что-то, то это всегда плохо, а если даже и сделал, то мало. Теперь, когда некий внутренний Рубикон уже перейден, все присутствующие взглянули на президента, ожидая конкретных указаний.

Тот тоже все понял. Твердо чеканя каждое слово, он заговорил:

– Как только у коллеги Одинцова будет готов мобильный вариант установки, операция перейдет в фазу фактического воплощения. Одинцов продолжит курировать это направление. Только вместо научных исследований теперь на первый план выходит обеспечение возможности транспортировки в прошлое и обратно грузов и живой силы. Чем более интенсивным будет грузопоток, тем лучше. Ведь прошлое – это не только долг, который мы обязаны вернуть нашим предкам, но и грандиозный рынок сбыта для нашей промышленности, позволяющий нам проводить реиндустриализацию, невзирая на ожидаемые экономистами финансовые катаклизмы. Кроме этого, в случае, если угроза ядерной войны опять станет реальной, мы можем попробовать эвакуировать в прошлое значительную часть нашего населения. Лучшую часть. Не менеджеров по продажам, юристов и прочих болтунов, а еще оставшихся у нас инженеров, рабочих и ученых.

– Тогда, Владимир Владимирович, нам в первую очередь нужно «завербовать» товарища Сталина… – кивнул вице-премьер Рогозин.

– Пока рано, – покачал головой Путин, – за последние восемьдесят лет было слишком много вранья о событиях того времени. Прежде чем вступить в переговоры со Сталиным, нужно досконально во всем разобраться, и использовать при этом надо не только труды историков и воспоминания очевидцев. На многое придется взглянуть своими глазами. Мы должны со стопроцентной достоверностью установить виновников катастрофы 22 июня и помешать им совершить свои преступления. За это направление, сбор данных в архивах и разведку на местности будет отвечать Дмитрий Николаевич Козак. Собрать специалистов, проверить, замотивировать, посвятить в тайну… Ну не мне тебя учить, коллега. Также за тобой осуществление режима секретности по обе стороны временного барьера. Срок для начала – три месяца. То же самое, но относительно чисто военных вопросов срыва «Барбароссы», поручается коллеге Шойгу. Необходимо определить, можно ли обойтись только материально-информационной поддержкой СССР. А если невозможно, то какими силами должен обладать осуществляющий вмешательство экспедиционный корпус, чтобы нацистский блицкриг провалился и через шесть недель Красная Армия вышла к Ла-Маншу. Срок готовности плана – до начала апреля. Вице-премьер Рогозин отвечает за материально-техническое и финансовое обеспечение основной операции, а также за проведение операции прикрытия… Кроме того, коллега Рогозин, имейте в виду, что в случае доступа в соответствующие временные периоды возможны дополнительные операции обеспечения… Не мне вас учить.

– Хорошо… – Тот на секунду задумался. – Что касается материального и финансового обеспечения, то в трехдневный срок мне нужны сметы по каждому направлению на месяц вперед, или, скажем, до первого марта. А уже к первому марта уже будет необходимо окончательно определиться с объемами и источниками финансирования.

– Очень хорошо, – кивнул Президент. – Коллеги, в следующий раз мы соберемся в том же составе после того, как коллега Одинцов доложит о готовности мобильного варианта установки. И еще раз предупреждаю: все доклады по этой теме делать только лично с глазу на глаз. Помните: лучше уж перебдеть, чем недобдеть!

Сергей Борисович Иванов задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Товарищ Президент, – вздохнул он, – для работы с товарищем Сталиным мы очень многое должны поменять в нашей «консерватории».

– Поменяем, – кивнул Путин, – не прямо сейчас, но поменяем. Чем ближе кризис, тем легче будет избавиться от последних пережитков девяностых годов. На этом все, товарищи!

14 января 2017 года, 12:15, Российская Федерация, Московская область, резиденция Президента Российской Федерации.

Полковник сил СПН ГРУ ГШ Омелин Вячеслав Сергеевич.

Вышло так, что из последней командировки в не такую уж и далекую южную страну я вернулся на носилках. Бывает. Это не первое мое ранение, не второе и даже не третье, как и не первая командировка в эти некогда прекрасные места. Война там, как застарелый геморрой, длится уже много лет. Официально там нет ни наших «советников» в правительственных войсках, ни «инструкторов» наших вечных оппонентов в бандформированиях оппозиции. Но, как говорил Абрам Саре в известном анекдоте, «бьют по морде, а не по паспорту». Вот и у нас время от времени происходят очные встречи с иностранными «специалистами», в основном французами.

Вот и в этот раз, пока местные изничтожали саму банду сторонников «исламской демократии», наша группа перехватила и помножила на ноль собиравшуюся скрыться бандитскую «головку», состоявшую в основном из катарских «вождей» и их французских «наставников». Бой был скоротечным и жестоким. Их было вдвое больше, но за нами был опыт двух Чеченских войн, длящихся почти четверть века. Потеряв двух человек убитыми и четырех ранеными, мы вынесли их всех под корень, до белых костей. А вот в числе тяжелораненых оказался и ваш покорный слуга.

Тогда я думал, что все, в этот раз уже не выкарабкаюсь. Но русские своих не бросают, и прилетевший самолет МЧС доставил всех нас, «двухсотых» и «трехсотых», прямо в Москву, в Раменское. «Двухсотых» – в Челобитьево, на наш «российский Арлингтон» – «пал смертью храбрых при выполнении боевого задания». Ну а «трехсотых» – в Бурденко, где я и валялся последние два месяца. Эвакуировали и тех двух ребят, что в том деле обошлись без царапины, тем более что с тем же рейсом прибыли наши «сменщики» из резервной группы, готовые продолжить нашу работу.

Короче, товарищи, кажется, это была моя последняя такая командировка. «Таможня», в роли которой выступила военно-врачебная комиссия, не дала добро на продолжение активной службы. Примерно так же ссаживают на землю летчиков – когда по состоянию здоровья они способны угробить в полете и себя, и машину. Направление в военный санаторий служило весьма слабым утешением после этой весьма неприятной новости. Сколько моих коллег после такого известия спивались или пускали себе пулю в висок… Но мы не такие; еще не знаю как, но мы прорвемся.

Сегодня утром от тяжких раздумий меня отвлек вызов к начальству. Поначалу я решил, что речь пойдет о моей последней командировке, и пребывал в некотором недоумении, поскольку мой рапорт об этом деле, написанный в госпитале, не должен был вызывать никаких вопросов. Чуть позже выяснилось, что он ничего и не вызвал, а дело было совсем в другом.

Генерал встретил меня в своем кабинете немного смущенной и виноватой улыбкой.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – козырнул я и замолчал, ожидая, что начальство само объяснит причины неурочного вызова сотрудника, формально находящегося в отпуске по состоянию здоровья.

– Здравствуй, Слава, и извини, что так вышло… – невпопад ответил он на мой вопрошающий взгляд, – сам же знаешь, что с медициной не спорят.

– Да я и не спорю, товарищ генерал, – ответил я, вспомнив, что с десяток лет назад генерал и сам находился в такой же ситуации, когда ему вот так же, по завершении августовской компании по борьбе с грызунами, медики закрыли выход в поле.

– Ладно… – махнул рукой генерал. – Теперь слушай. Тут мне позвонили с самого верха… – легким кивком головы мой начальник отпасовал невысказанный вопрос к висящему на стене портрету. – Для какого-то очень важного и секретного дела им нужен офицер с большим жизненным опытом и развитой «чуйкой». А я-то знаю, что у тебя этого добра навалом.

Тут душа моя – нет, не ушла в пятки и не воспарила к небесам, – а просто смутилась. Всю жизнь я исповедовал извечную солдатскую мудрость: быть в поле, подальше от начальства, и докладывать только о конечном результате своей работы. И вот, судя по всему, мне предлагается работать под непосредственным руководством человека, изображенного на портрете. Это и вставляет, и доставляет, причем одновременно…

– Ну как, Слава, ты согласен? – спросил генерал, видимо, выждав положенное в таких случаях время. – Мне сказали, что ТАМ нужны исключительно добровольцы.

– Что за служба? – поинтересовался я.

– Подробности, извини, сообщить не могу, – ответил генерал, – ибо сам их не знаю. Скажу только то, что погоны тебе снимать не придется. Речь идет не о твоем переводе, а лишь о прикомандировании…

– Ну, как всегда, – подумал я, – Поди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что…

Впрочем, думал я недолго. Бросив еще один взгляд на портрет, я вздохнул и сказал, – Согласен, товарищ генерал. Я записался добровольцем еще тогда, когда надел на плечи лейтенантские погоны. Куда и когда я должен явиться?

– Командировочное на тебя уже оформлено, – сказал генерал, – сейчас я его подпишу, и с этой минуты ты мне больше не подчиняешься. Спускайся вниз, мой Федя в курсе, он тебя отвезет. Слава, не спорь! – добавил он, увидев мой возмущенный взгляд. – Сам ты туда быстро не доберешься, а дело срочное.

Забрав командировочное предписание и обнявшись на прощание со своим, уже бывшим, начальником, я спустился вниз, во двор, и нашел генеральскую машину. Федя – здоровенный немногословный сержант-контрактник из Якутии – действительно ждал меня. До места мы долетели молнией, наверное, вдвое быстрее, чем вез бы обычный московский таксист. Федя вел машину мастерски, придерживаясь скоростного режима на грани фола. С первых же минут я понял, что путь наш лежит не в Кремль, а, скажем, прямо в противоположную сторону.

Дальше все просто. Федя доставил меня на КПП одной подмосковной госдачи. Причем не на парадную сторону, а туда, где обычно проезжают машины с продуктами и мусоровозы. И правильно: по сути, такие как я, и есть чернорабочие государства Российского в его борьбе за выживание.

Еще через четверть часа я сидел в маленькой комнате без окон в компании трех человек: самого Президента, Предсовбеза Дмитрия Козака (он теперь и становился моим непосредственным начальником) и еще одного моего коллеги «в штатском» Александра Павловича Князева, которому теперь предстояло стать моим напарником. Сначала я не очень понимал, ради чего такая эклектика, но последовавший чуть позже разговор расставил все на свои места.

– Здравствуйте, товарищ Омелин, – приветствовал меня Президент, бегло скользнув взглядом по моей орденской колодке, – проходите, садитесь. Мне рекомендовали вас как опытного бойца и грамотного командира, умеющего правильно трактовать неполные разведданные и способного в острой боевой обстановке принять неожиданное для противника нестандартное решение. Это так?

– Да, товарищ Президент, – ответил я.

– Тогда вы именно тот, кто нам нужен, – сказал Путин. – Работать вы будете под руководством коллеги Козака. Поскольку ваша работа будет касаться не только и не сколько военных аспектов, то представляю вам ваше альтер-эго – Александра Павловича Князева из смежной вам «конторы»…

Последовала хорошую выдержанная пауза, затем он продолжил: