Камбала. Роман в двух книгах. Книга вторая

Ворота были деревянные, из сбитых «ёлочкой» тарных дощечек. Я толкнул калитку, изготовленную таким же образом и врезанную в общий каркас ворот. Она было открыта. Я вошел в чужой и одновременно с этого момента в свой дом, хоть и приписан в нём не был.

Во дворе, на приставленном к забору, отделяющий двор от огорода, табурете стоял обрез (я по привычке называю овальный оцинкованный таз), в котором моя старенькая, щупленькая и от того, что согнулась над стиркой бабушка Настя, казалась совсем осевшей к земле и сгорбленной. Она натирала хозяйственным мылом какие-то кухонные полотенца и салфетки, после чего «яростно» принималась их теребить своими сухонькими, изрезанными тоненькими жилами, с потрескавшимися от постоянного труда по хозяйству и у печи ладонями, руками.

Она услышала, как открылась калитка, повернулась в мою сторону, но яркое утреннее солнце слепило ей глаза, и она привычно приложила руку над глазами так, чтобы прямые солнечные лучи не мешали узнать вошедшего во двор. Она узнала меня, охнула и стала оседать, придерживаясь за таз, который начинал опрокидываться.

Я бросил портфель и бросился к ней, подхватил её и прижав к груди, со слезами на глазах и иначе не мог, так как с самого детства эта душевная женщина воспитавшая всех внуков и не только меня и моих братьев, но и двоюродных, которые из-за того, что родители работали в колхозе, были вынуждены детей куда-то определять.

– Бабулечка, здравствуй! Здравствуй, родная!

– Саша! Внучок! – бабушка рыдала тихо, только всхлипывая, что ощущал я на себе её дрожью.

На шум во дворе выбежала мама и бросилась ко мне в объятья. И вот мы уже обнимались втроём. После недолгих поцелуев, я убрал таз и усадили с мамой бабушка, у которой от радости ноги отказали.

– Сынок, как же так? Почему не написал. Радость-то какая! Отец на смене работает. А Витю сейчас разбужу, ему тоже на работу. Он под утро пришёл, гуляка. Как ты, сынок? Вижу поправился. Кормят хорошо?!

– Хорошо, ма, кормят хорошо и всё хорошо.

– Пошли в дом, я тебя покормлю. Мне к восьми тоже на работу. Я отпрошусь, в школе лаборантом работаю, я писала.

– Не стоит отпрашиваться, мама, я на 10 дней приехал. Успеем наговориться ещё. А кушать хочется, проголодался. А потом посплю немного, почти две ночи не спал. Не хотелось, хотел дорогу запомнить, хоть и темень за окнами, а смотришь, там огоньки – люди живут, там село проезжали, в городе остановка – интересно. Вспомнил, как мы к брату Лёше в армию ездили на поезде.

– Пошли в дом. Мама, дойдёте сами? Пошли, сядем за стол, – обратилась мама сначала ко мне, потом к свекрови своей, моей бабулечке, которая никак не могла поверить своим глазам тому, что они видят.

В кухню забежал брат, сонный, но понявший уже, что в доме случилось что-то неординарное и, хоть спать ох, как хотелось, но нужно что-то важное не пропустить. Он схватил меня в охапку, зажав мои руки, опущенными «по швам», при этом бурно высказывал эмоции:

– Здоров, брательник! Ну, ты, даёшь! Я на работу, а вечером по девкам пойдём. Отсыпайся.

– Балабол, – мама обратилась к Вите, – дай хоть брату дома побыть.

– Нечего ему дома делать. Насидится ещё. Я его с Танюхой познакомлю. «Кровь с молоком» и свободная пока. Со мной работает на элеваторе. А, хочешь, прям час пойдём на работу, познакомлю?

Давно я уже не слышал брата, отвык за два с половиной года, от болабольства брата, у меня уши заложило.

– Ну, ты меня отпустишь, наконец?

Витя, растеряно посмотрел и только сейчас понял, что держит меня, оторванного от пола в крепких объятьях, без возможности шевелиться. Отпустив меня, побежал умываться и по пути продолжая говорить:

– Подумай. Насидишься ещё дома со стариками. Пошли со мной. А хочешь, с Валюхой познакомлю? Разведёнка, мужика хочет, аж пищит…

У меня кружилась голова. Всё было, не то, что непривычно, а давно забытое, теплое, душевное, домашнее. Одна бабушка присела тихонько в уголке кухни и умилением не сводила с меня глаз.

Простая домашняя еда была такой вкусной. Жаренная домашняя картошка с забитыми в неё яйцами, также от своих курочек и помидоры, которые мама закрывала в банки по своему пряному рецепту. Все было так вкусно.

– Витя, тебе не наливаю, на работу. А я за компанию пригублю.

Мама налила мне в рюмку водочки и себе на донышке. И после добавила:

– Небось, два года спиртного не видел, чтоб не охмелел.

– Ну, да! – я ухмыльнулся, отвернувшись в сторону брата.

– Вечером нагоним, – подытожил брат.

– Отдыхай, сынок, – мама собиралась на работу, – мам, вы, потом обедом внучка накормите?!

– Ступайте с Богом! Накормлю, конечно. Голодным не оставлю. Может петуха зарубать? И бульон на борщ будет и мяска домашнего покушает…, – засуетилась бабушка.

Два дня я отъедался, отсыпался, по вечерам с батей вели серьезные мужские разговоры, как там и что там. Отцовскую проницательность не обмануть, в отличие от материнской слепой любви. Если честно, то меня не тянуло даже в общество. Дома было так душевно, что мне никак не верилось, что я дома, после двух лет отсутствия и непривычно.

Пройдясь днем по посёлку, я не встретил ни одного своего одноклассника или человека, с кем был близко знаком. «Нужно съездить в родную деревню», – подумал я. На второй день сходил с братом к его другу с подходящей «кликухой», он называл его «Слон» и этим все сказано. Саня был с большим чувством юмора, имел замечательную коллекцию музыки, неведомо где записанной, отличного качества, как и сама аппаратура, на которой мы эту музыку прокручивали в отдельной от дома «зимней» кухне, расположенной от дома через двор.

Там было уютно. Поставили небольшой журнальный столик, вино, скромную закуску. Здесь можно было курить с открытыми и дверью, и форточкой, дабы мы не прокоптились. Хорошая мужская компания, в которой главенствующей темой, конечно, была служба.

Говорили не только о Морфлоте, это была первая возможность послушать от брата, как он отслужил и не по письмам, где в двух словах говорилось, что служба идёт хорошо и кормят, «как на убой». Саня служил в ракетных войсках в Подмосковье. Разошлись уже когда первые петухи проснулись и «заявили», что скоро рассвет.

На третий вечер, брат всё же «уломал» мне составить компанию, которая должна состояться у одной из девиц дома, и она пригласит по такому случаю подружку. Предложенная девица мне не приглянулась, хоть у неё горели глазки и желания, не потаённые, а «кричащие» были написаны на лице.

Когда посиделки за шампанским и затем вином закончились, а в комнате слабое освещение ночника создало интимную обстановку и я почувствовал на своем лице жар её дыхания и стеснение дыхания от крепких объятий, мне стало не совсем по себе, если почти ничего не сказать. Я её не то, что не хотел, мне было брезгливы даже прикосновения, не говоря о том, что я мог представить в продолжении.

– Куда ты, пупсик? – спросила томным голосом Татьяна!

– Выйду, покорю, – ответил я моей сегодняшней «сводне».

– Так кури тут, мы тут тоже все курим, если хочется…

– Нет. За одно и воздухом подышу, что-то жарковато.

– Подыши, подыши, котик. Сейчас ещё не так жарко будет, – размечталась «жрица любви».

Я закурил и, представляя, что говорю с братом в мыслях произнёс:

«Прости, брат! Это не по мне. Я хотел душевного тепла, хоть немного, а вместо этого телесного жара с потом и охами… Вот почему-то думают, что если кто-то два года с девушкой не был в близких, очень близких отношениях, то обязательно бросится „на всё, что шевелится“. Я же вам не Витя Туров. Иначе меня уважать перестанут те, кто называл меня некогда „Дядей Сашей, учителем классической любви“. Ну и в чём же здесь „классика“, в „жёстком“ порно?»

Мне самому стало смешно только от мыслей и обидно за себя. Я всегда презирал, презираю и буду презирать животную страсть, если мягче сказать, человеческую похоть, без чувств и желания сделать человеку приятное и не только физической удовлетворение, а чтобы во время того и после ещё долго душа пела, а не плевалась. Швырнув по привычке окурок с большого пальца резким «щелчком» указательного пальца так, что жар при этом раздуло и огонёк недокуренной сигареты, описав красивую дугу, приземлился в куст роз, а я, не прощаясь, ушёл по-английски.

«Трое суток я уже дома, – идя по тихим сонным улицам посёлка, думал я, – завтра или, в худшем случае, послезавтра, иначе мама не поймёт, что неожиданно, поеду в Новочеркасск. Мне нужна встряска».

Наутро, когда я объявил матери, что хочу съездить к своей невесте, если её так ещё можно называть.

– Завтра поедешь к своей Наташке. Она же ещё учится в техникуме? – увидев мой кивок головой, продолжила, – тем более, она же на занятиях будет. Я приготовлю тебе одежду, завтра и поедешь.

Вечером, как чуть стемнело, решил прогуляться по посёлку, подышать воздухом. Вечер был тихим, и музыка с танцев из парка доносилась до моих ушей и вызывала ностальгию по моей студенческой жизни, да и вспомнились вечера в «матросском клубе».

На танцплощадке куражились молодые пареньки и девушки, таких, как я, без месяца двадцатидвухлетних как-то не наблюдалось. Возможно, и были, но девушки в таком возрасте накладывали уже столько на себя грима, что хватило бы на всю театральную трупу для одного спектакля, как минимум. Но это их личное дело. «Красивой быть не запретишь» – не заметил, как перефразировал известную поговорку. Да, собственно, верно и одно и другое.

Потом решился, взял билет и вошёл внутрь площадки, чтобы при свете рассмотреть всё и всех лучше. Отыграли пару быстрых, с уже даже мне незнакомым текстом песен, с танцевальным ритмом. «Отстал от жизни», – подумал я.

Заиграли медленный танец. Я ещё раньше присмотрел симпатяжку в кружку со своими тремя подружками. Как минимум это были выпускницы 9-го класса, так как десятиклассницы сейчас пыхтели над билетами к выпускным экзаменам в школе. Хотя, не все же такие.