Камбала. Роман в двух книгах. Книга первая

Намного мучительнее мне было притворяться, что я сплю, когда школьница-старшеклассница, готовилась ко сну. Этот процесс для меня казался бесконечным. Прищуренным глазом я следил за колебания шторки в углу хозяйки, они спали на одной кровати. Может быть, из-за того, что спать на узкой кровати было неудобно, только боком, они шушукались до полуночи и даже далеко за… На следующее утро я свежестью не отличался.

Какое-то время нам пришлось пожить в еще более стесненных условиях уже втроем. Вторым квартирантом стал мой однокурсник, который невероятным образом ухитрялся нелегально проживать в разных комнатах своих же и моих, соответственно, одногруппников до тех пор, когда его не «накрыли» и не выставили «персоной нон грата». Звали «эту персону» Вова, его судьба была схожа с моей, он «запрыгивал на подножку учебного локомотива института» тоже, после неудачного поступления в Краснодарское военное летное училище. Возможно, что после этих похождений «нелегала» (не раз, при проверках комнат комендантом совместно со студсоветом, ему приходилось выпрыгивать через окно, ему дали стойкую кликуху «Поль». Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

В общежитие, а по сути, в бараке, я ни с кем не смог сблизиться, познакомившись по общим интересам, хотя, как приучен был еще с детства здороваться со всеми, знакомыми или незнакомыми людьми, с которыми приходилось встречаться. Эта добрая привычка до сих пор сохранилась ещё в российской глубинке.

Только с одной пожилой сухонькой и маленькой, как «божий одуванчик» женщиной, проживающей по одному коридору наискосок у меня, по её инициативе были деловые отношения. Они заключались в том, что я дважды в месяц писал письма её сыну, служившему на самом юге нашего необъятного Союза, в п. Кушка, Туркменской ССР и один раз месяц посылочку с не хитростными домашними, а по сути купленными припасами на рынке, типа сала, чеснока и кое-каких вещей, собранных заботливыми материнскими руками. Я содержимое не видел, но заботливая мама офицера-пограничника, охраняющего южные рубежи нашей, тогда еще большой Родины добродушно об этом рассказывала.

За мою помощь она меня от души благодарила шоколадкой и что было под рукой, конфетами, печеньем или яблоками. Я выполнял ответственную работу, писал на посылке адреса мест отправки и назначения.

В субботу святым делом было посещение городской бани, расположенной в аккурат на этой же ул. Чкалова в сторону «Военведа». Военное ведомство – я так понимаю расшифровку этого сокращения. Это поселок, представляющий собой военный городок военных авиаторов, с ее инфраструктурой, квартирами, конечно, аэродромом и с пропускным режимом. В воскресенье я любил просто «убивать» время прогулками по городу и его окраинам – поселкам, имеющих свои названия: Старый, Новый, Тимирязева, Дубки, Военвед я уже назвал и «Питомник» выпадал из общего контура города, расположением в непосредственной близости к садам и виноградникам.

Городок небольшой, мне нравился тем, что был очень похож на мой родной районный центр Матвеев Курган, именно застройкой частного сектора поселков, привычным, совсем не городским чаще, а сельским образом жизни. Центральная площадь имела точную копию типового строения зданий Дворца культуры и такого же памятника В. И. Ленину, с разницей, что здесь он был установлен боком в ДК, а у нас спиной.

Наступила золотая осень. Произошла адаптация к учебному процессу, как в армии «курс молодого бойца». Кто-то не выдержал резкого изменения нагрузки и просто бросил учёбу, кто-то по другим причинам забрал документы или перевелся на заочное обучение. Но, как бы то не было, в общежитии появились свободные места.

Сначала, юркий Поль смог устроиться в общагу, а следом и я влился в круглосуточную жизнь своей группы. Это была небольшая, но важная победа, как всё равно вступление «единоличника» в колхоз в далёкие 30-е годы.

Учился я в 5 группе, которую, скорее из-за этой «пятёрочки» мы сами называли «гвардейской». Кроме того, свою комнату №21, мы также прозвали «гвардейской», т.е. она уже была «дважды гвардейская». Бесхитростные комнаты, где помещались всего четыре кровати с тумбочками и встроенный шкаф. Моя кровать у окна с батареей отопления. Первый этаж, кухня, туалет и работающий на все три этажа буфет.

Общага пробуждалась по нарастающей, как звук приближающегося самолета дальней авиации, но каждый стук дверью отдавался не только на перепонки слухового аппарата, где быстро утихал в лабиринтах спящего студенческого мозга, с двумя-тремя извилинами, чаще всего. И-то, желание учиться у большинства не укладывалось в объёмы памяти этих извилин. Главная из них, в первую очередь, как «линия жизни» на руке, отвечала за ту функцию, которая в первую очередь продлевала нашу жизнь, за «поиски» пропитания. Конечно, городские студенты, из престижных или лучше сказать обеспеченных семей могли и тогда себе позволит то, что нам и не снилось. Но их было единицы. А основной состав общаги – простые деревенские пацаны, выбор специальности которых не случаен – любовь к земле, к сельскому хозяйству.

Пик шума в общаге приходился на промежуток времени от 07—40 до 08—10, напоминающий одновременно: гул пчелиной пасеки с таким же хаотическим движением, в основном, бегом, как у пчёл; шум оборудования кузнечно-прессового оборудования, от стука видавших виды дверей и падающих от спешки предметов, включая и тела крепко спящих студентов, которых товарищи, убегая на пары, «поднять-то-подняли, а разбудить забыли» – они грохались, в лучшем случае опять на кровать, вдоль или поперек и продолжали досматривать сладкие сны; смешение двух миров – «мира мёртвых», а вернее – зомби, плавно выползающих по стенам, с растопыренными руками и широко расставленными ногами, передвигая их скольжением по полу коридора и другой, взаимно-противоположных млекопитающих, явно из другого мира – мира «пучеглазых лемуров», но в отличие от них, быстро движущихся, сбивающих всех и все подряд для достижения единой цели – успеть, во чтобы то ни стало на первую пару.

Когда «час пик» в общаге сходил на нет, наступала такая тишина, что можно было через дверь, не открывая её понять, в какой комнате остался студент досыпать, не только по храпу, даже по сопению. Как сладок этот сон, когда твои товарищи, нехотя разворачивают свои затасканные, чаще всего, смятые трубочкой, общие тетради с конспектами – понимает только тот, кто испытал эту негу на видавшем виды матрасе и обтянутой, чуть ли не до пола сетке, и, чаще всего, с подушкой-«глушителем» на голове.

Если чуть подробнее рассказать то, как протекало время между подъёмом и началом занятиями, то для среднестатистического студента это было так. Подъем 07—45…07-50. Подъём дружным никогда не был, кроме, когда, кто-то, первый, открывший, свободный от замусоленной подушки глаз, заорёт, как дневальный в армии, но не «подъём!», а «проспали!!!». Тогда, все, принявшие мужское решение – идти на первую лекцию, потому что будет проверка из деканата, «перекличка», если иначе, начинают друг друга сбивать и хватая на ходу все, что успеют, выбегают, как поток вырывается из водопроводного трубопровода на свободу улицы, разделяющей общежитие и новый, выстроенный при нашей уже памяти четырёхэтажный корпус института.

Если же пробуждение происходило плановым порядком, то за ним следовали: туалет, одевание, посещение буфета и принятие «первого завтрака», если есть за что (как правило меню составляли две вещи: пирожок с повидлом – 5 коп. или с картошкой – 4 коп, а когда «богатый «Буратин», то и беляш за 13 коп.!, а к ним или чай, что чаще за 2 коп. или «кофе с молоком» – какао за 4 коп., реже, но когда «душа горит» – томатный сок идёт изумительно со щепоткой соли).

«Проплыв» мимо дежурной по общаге через дверной проём, двери в который открывает только первый, самый сознательный студент, а потом она только срабатывает, как счетчик на колесе велосипеда, делая скрипучие отклонения, в результате воздействия могучих и не хилых плеч движущейся живой массы. Сделав глубокий вдох, действующий, как допинг, от которого даже могла закружиться голова, следующий вдох необходимо было сделать уже вместе с дымом, прикуренной на ходу сигареты. Как правило, во время движения от общаги до входа в институт, расстояние-то всего 20—25 метров, звенел противный звонок на занятия и ещё, желательно было докурить до «Ростов-на-Дону» – надписи на сигарете, а «самое вкусное», от надписи до фильтра или момента, когда пальцам горячо, уже, столпившись на входе. Выбросить окурок под решетку, для очистки обуви на входе и… хорошо, если занятия в этом корпусе (кафедра «Деталей машин» и сопромата на первом этаже, ОРЗ и иностранного языка на 3-м, а «Военной подготовки» на четвертом).

Если утром не успел «заправиться» в буфете общаги или института, ловил момент между парами или и так сойдёт. Пообедать можно было, если проскочишь, пока не нет очереди в «тошниловке», во время большого перерыва или, если не успел, то после занятий. Тридцатикопеечный обед, конечно, набивал нутро, но особой калорийностью не отличался. В основном «налегали» на хлеб, который был на столах, суп стоил 7—11 копеек, компот или чай, да кашка с «хлебной» котлетой. Со «стипухи» можно было побаловать себя и обедом в кафе, со сносной едой. Но, после то, что готовят в столовой поперек горла, может стать, лучше не привыкать.

Ужин, как правило организовывали в общаге. Именно, организовать. Вариантов была тьма. Первый, самый престижный. Это, когда все или кто-то один приезжал из дома и привозил чего-нибудь вкусного. Я уже не говорю о чемодане рыбы, которую привозил Саня Котов из Цимлы (у нас в комнате было три Сани и Володя). Хоть он ездил редко, но после его приезда мы ели «рыбу с рыбой». Заходит как-то к нам Миха Карась, наш же «гвардеец», но в отличие от нас, отслуживший уже срочную службу и его лицо и так, зачастую имеющую красный пигментный цвет, побагровел и заорал: «Рыба?! Без пива – преступление!…» Следующие после этого выражения, я лучше опущу. Готовить могли все и готовили хорошо, а там всё казалось вкусным.

Вечером на кухне скворчала на сале картошка, готовились супы и всё, что можно было только придумать. Но приходили времена, когда достали из-под кровати последнюю луковицу и говорили: «Это всё, что есть!» И тут начинал срабатывать инстинкт «самосохранения» или выживания. Посылались «гонцы» по этажам, задача которых состояла в том, чтобы не прийти с пустыми руками. «С миру по нитке – голому рубашка». Как говорится, что «враньё ради благого дела простительно». Например, заходишь и лучше к тем, кто тебя еще ни разу не «раскусывал», не ловил на лжи и говоришь: «Мужики! Выручайте! Начистили картошку, хотели жарить, глянули, а сала нет, на чём жарить…»; у следующих: «Не найдется пару картошин, бульон уже готов, а картошка закончилась. Где её сейчас, уже поздно, возьмешь…». Вот «таким Макаром» и ужин готов. Заключительный штрих – «пацаны, выручайте! Ужин стынет, а хлеб забыли купить». Насытившись, Саня Котов берет неизменную гитару и идем в курилку, получать двойное удовольствие: после приема пищи и от песен под гитару. К нему добавляются в трио Миха Голяков и Вова «Поль». День прошел. Слава Богу!

Глава VII. Дядя Саша

Дядей Сашей я стал зваться ещё задолго до того, когда у меня родился старший племяник. И это не зоновское прозвище, не дворовое «погоняло», а прозвище, данное мне в 18-летнем возрасте институтскими товарищами за «особые заслуги». Если смог, хоть немного заинтриговать, то расскажу.

Попробую позволить себе начать свой рассказ с того «истока», т.е. первопричины, которая и привела к «прилипанию» ко мне такого прозвища.

Я, хоть и до безумия хотел спать, но ворочался и не мог уснуть. Плюхнувшись, не раздеваясь на своё лежбище у окна, в которое пробивались лучи яркого июньского солнца, не мог никак перестать думать, отложить свои мысли на потом, чтобы, при желании перелистывать события, произошедшие с ним за сутки и заодно сортировать: эти стоит сохранить на самом видном и доступном месте, чтобы при желании, когда была в этом душевная необходимость, насладиться приятными воспоминаниями; а эти, хоть и столь важны, но могут пригодиться при случае, если нужно будет вспомнить какую-то дату, адрес, как зовут того человека, с кем ещё придётся когда-то встретиться и пр.; а вот те события, которые вызывают негативные эмоции, при их воспоминании, приносят боль и страдания – лучше выбросить в урну забытья, нет, лучше сжечь пламенем страсти и любви.

Самое главное и самое светлое, что произошло за эти сутки – он влюбился, влюбился с первого взгляда, влюбился, скорее всего по-настоящему, по-взрослому, а не так, как в пять лет. Вспомнилась и эта, самая первая детская, не знаю, как лучше назвать – привязанность, интерес к девочке 4—5 лет или симпатия, но не любовь же?!

Я только на миг вспомнил эту кроху, с которой меня связала судьба в те далёкие годы, когда Юрий Гагарин проводил усиленные тренировки по подготовке к полету в отряде космонавтов. Нас, дворовую детвору, хотя определение «дворовая» вряд ли будет подходяще в этом случае, скажу так, уличную шпану или, как у нас практиковалось называть «кланы» – «края», больше интересовали успехи в баталиях между, так называемыми краями, в каждом из которых, конечно был предводитель. Село делилось негласно на пять краев, центральная, самая длинная улица, тянувшаяся через все село километра на два, делилась на три края (центральный тоже был центральным краем, т.е. у нас край и окраина имели не одинаковое значение).

Вот, однажды, ранней весенней порой, занимаясь по обыкновению подготовкой амуниции и, главное, оружия, я заметил, что в соседском дворе, где проживала тетя Таня с мужем и сыном юношеского возраста, как-то стало оживленно. Я прильнул к ограде и увидел, что соседи встречали гостей, как я потом понял, они приехали из г. Красный Луч, что на Украине. Но меня заинтересовала девочка, на вид чуть меньше меня, в красивом пальтишке, шапочке и косичками с бантиками. Можно не поверить, но у меня, пятилетнего шкета заколотилось сердечко, меня влекло встретиться с ней, во чтобы то не стало.

Наши дворы отделял забор только до конца двора и построек, а огороды разделены не были. Я, как пограничник, долго обходил свои «владения», пока, моя новая соседка, не увидела меня и, надо отдать ей должное, осмелилась ко мне подойти.

У нас состоялся короткий, но памятный разговор. Факт знакомства я закрепил тем, что достал из кармана долго хранимые карамельки, которые бабушка от души, нет-нет да и баловала нас, и раскрыв ладошку с сияющим лицом протянул «даме моего сердца». Она приняла конфеты и дружбу с улыбкой. Гости пробыли у соседей не долго, и я с грустью наблюдал, как моя принцесса садилась в салон «Москвича».

Не помню, как долго я страдал, переживая разлуку, но в те минуты, когда особого занятия не было, я вглядывался через ограду на соседнее подворье, в надежде увидеть причину моих потаенных мыслей и чувств, если это таким термином можно назвать.

Прошло больше десятка лет. Я, как и многие, если имеют смелость признаться, влюблялся и в школе в девочек и в учительниц, когда стал чуть постарше, но никогда и никому об этом старался и мимикой не показывать. Да и вообще, я был скромным парнем. Даже в старших классах и на первом курсе института для меня девушки были почти что табу. Как в песне «Первым делом, первым делом самолеты,…».

Успешно сданная летняя сессия, перевод на второй курс и первая практика, которую я проходил в родном селе, дали мне второй толчок сердцу. А автором толчка стала моя бывшая одноклассница, Нина, которая проучилась в первом и втором классе всего года полтора, уехала с семьей жить за Урал.

Она приехала через девять лет в гости в те места, где когда-то прожили недолгое время. И я почувствовал, что ветерок перемен раздул ту «золу» от симпатий, которые были у меня к однокласснице, когда она вертела впереди своей белокурой головкой с косичками, заплетенными большими бантами, в искорку и стремительно разгоревшейся в костёр.

Это была взрослая (мне только исполнилось 18 лет) любовь. Любовь чистая, платоническая, как говорится. Возможно, я больше напоминал своим старшим землякам телохранителя этой приезжей блондиночки, чем ухажера. В крайнем случае, мне поступали предложения – уступи девку, я бы с ней… Благо, что всё общее, что нас годы связывало до этого, определенные навыки поведения в приличном обществе, тактичность и основы философского мировоззрения брали верх над желанием, просто, дать в морду. Но, как можно, свои же пацаны.

На память об этих отношениях, я, использовав трактор Т-4А, на котором я проходил практику в колхозе, пятикорпусным плугом склон напротив улицы, где жила Нина, расписал на полную глубину корпусов целину, надписью буквы «Н». Много лет селяне недоумевали, кто таким образом опробовал пахотный агрегат, испортив часть пастбища и единый окрас ландшафта.

Вернувшись на учёбу, я часами писал Нине длинные письма, по 4—6 тетрадных листов. Это ещё не были поэтические признания, но когда под напором своих товарищей, я сдался и прочитал то, что пишу, то они частично потеряли дар речи. Самое слабое выражение, которое помню, было «Ну, ни фига себе!» Кто-то из них, давая оценку моим открывшимся способностям писать красивые письма, сказал: «Ну, ты, ваще! Дядя Саша, ты учитель классической любви».

Так и повелось. Все знают, что прозвища, если имеют под собой основания, так сказать подоплёку, прилипают без клея. Сначала вся группа, а затем и большинство общаги, стали обращаться ко мне, как Дядя Саша. Остальные определения отпали быстро, как излишние.

Но на многочисленные просьбы моих одногруппников, написать от их имени любовные послания девушкам, я отказывал, объясняя это тем, что для того, чтобы получалось от души, нужны чувства к тому, кому пишешь. Они пытались подсовывать фотографии симпатичных девчонок, с вопросом и надеждой «что? Не нравится?» Я им доказывал, что тонкая девичья душа почувствует подлог, «как пить дать». Конечно, это в какой-то степени подняло мою самооценку, я стал менее скромен, более уверен в себе. Короче, меня испортили. А начало «порчи» состоялось чуть раньше, когда я, не куривший вообще, не употребляющий спиртных напитков, на моё совершеннолетие, отмечая его в привычной компании своих одногруппников из «5-й гвардейской» группы, был «сломлен», под натиском двух десятков здоровых пацанов. И, как это бывает, под слова «была-не была!»…

Так и стал я дядей Сашей, а через год уже и в городе, при встрече стали меня так звать. Но до этого должно было что-то произойти значимое. А, что? Об этом в другой раз.

***

Помните известную поговорку, когда внезапно прерывается кино на захватывающем моменте, с целью заинтриговать зрителей, чтобы они с нетерпением ждали продолжение сериала, например. В этом случае, самопроизвольно с губ слетает клеше-фраза: «Вот так всегда! На самом интересном месте!»

Так и у меня случилось, провал или фиаско, сказать будет уместнее. Та, из-за которой у меня открылись определенные способности и я, из молчуна-тихони постепенно превратился в говоруна и, как оказалось, интересного собеседника, с неизменным юморком и той, отличающих от прочих находчивостью, быстро и метко подобрать эпитеты, если нужно, то уместные комплименты или шутку, для разрядки обстановки, отвечала мне письмами в разы меньше, как объемы присылаемой «макулатуры».

– Как некрасиво, Дядя Саша, так о себе, выпячивая свои ещё шаткие, не доказанные серьёзными проверками и временем способности, – это я о себе, пристыдить решил, чтобы нос не драл. Возможно, читатель, ещё раньше заметил тенденцию к тому и думает – «зазвездился совсем, раздухарился». Возможно, есть такое. Но, согласитесь, редко кто откажется чуть прихвастнуть своими определенными успехами, способностями или в чём-то неповторимостью. Может быть я и ошибаюсь. Простите! Но в те годы, не спорю, желание проявить себя в чём-то овладевало мной бесспорно.

Кому не хотелось нравиться девушкам? А быть, если не тем, которого называют заводила, то как минимум, в центре компании? В группе много было индивидуумов: бесспорно, это меломаны-гитаристы, юмористы, ловеласы-любовники, любители спать, вместо посещений лекций и пр. Мне выпала, по велению судьбы другая роль и я старался не терять «профессиональный престиж».

«Так, что ты там, дядя Саша о Той говорил? – это я опять напомнил себе, что не терял нить сюжетной линии, – а ещё Дядей Сашей звался. Тебя ещё самого учить и учить. Ну и что, что преподаешь в колледже четверть века, ты же сейчас не о сегодня говоришь, а о том, что было в далекие, но соглашусь, счастливые и беззаботные, в какой-то степени, годы студенческой».

«Извини, Иваныч!» – так меня студенты величают, – хоть и говорить самому с собой и не ахти какая примета, но замечание по делу. Продолжу по существу вопроса, вынесенного на суд читателей.

«Думаешь, что по достоинству оценят твои бредовые истории? Ерунда на постном масле или как говорит герой полюбившейся нам комедии, высказывания из которой разлетелись на цитаты: «Ох, и гадость, эта ваша заливная рыба».

Не уверен на все 100, но надеюсь, что кто-то, прочитав, как и я предастся упоительным воспоминаниям своей юности и, хоть на время забудет, что у нас на дворе, не какой-то 1974 год, с выходом на экраны, полюбившегося в нашей стране фильме «Генералы песчаных карьеров», а то время, когда весь мир интересует самый важный вопрос – закончится ли когда-нибудь этот напряг с коронавирусом. А прелесть просмотра фильмов в кинотеатрах на задних, излюбленных для влюблённых пар местах, в обнимку и с поцелуями втихаря, сменилось скучным продавливанием дивана в то время, пока жена хлопочет на кухне, готовя вкусный ужин.

Теперь уже, как педагог с большим стажем работы, хочу подтвердить правильность такого суждения, что: «Теория без практики мертва, практика без теории слепа». Теорию «учения о любви» я совершенствовал, пополняя ее постулатами, поиском и «разработкой» новых, неизведанных путей к девичьему сердцу, методик и рекомендаций. Но эти методики и рекомендации должны быть опробованы на практике, прежде чем их внедрять для применения или даже изначально рекомендовать. (https://yandex.ru/q/question/teoriia_bez_praktiki_mertva_praktika_bez_aec8240d/)

Испытывать, как работают теоретические аспекты моих теоретических выкладок я не мог без убедительной просьбы самих «испытуемых», чаще же я их обкатывал сам. Но и не будь я «учителем», если «урок» проходил без учеников. Их подбор был не случайный, чаще всего – это были единомышленники, с кем было много общего в характере, взглядах, убеждениях и другом. Часто «занятия» проводились в форме «дискуссии», «беседы», «ролевой игры» – очень интересная в данном случае методика, а заканчивалось, как и полагается «закреплением изученного учебного материала» в разнообразных формах.

Очень важным моментом урока, опытные педагоги меня поддержат, является начальная часть урока, которую называют «налаживание психологического контакта» с учащимися, а в моем случае это были объекты изучения или отработки на них учебных или практических задач (наглядными «пособиями» девушек назвать язык не поворачивается сказать, хотя некоторые из них заслуживали того, чтобы смотреть, смотреть – не насмотреться).