Умница

По совету новокузнецких знакомых она еще поехала в один фольклорный ресторанчик. Заведение находилось в получасе езды от гостиницы, на холмах, в пустынной местности. Ресторанчик был отделан в восточном стиле, подавали там местные блюда, но главным было представление группы артистов в народных костюмах, которые пели и плясали, а потом вовлекали в свои пляски посетителей – русских и немцев.

Зажигательные ритмы и гортанные звуки песен подействовали на Нину. В конце концов, отпуск удался, думала она, хлопая в ладоши. Будет, что вспомнить. Молодой усатый турок в шароварах с широким поясом вытащил ее на середину круга, и Нина неловко, но весело подражала местному танцу. Потом пила крепчайший кофе, пробовала восточные сладости, вдыхала аромат кальянов. Все было прекрасно.

Вечер закончился за полночь. Нина вышла в бархатную южную ночь. У ресторанчика образовалась маленькая толпа – это немцы давились, стараясь занять места в последнем дешевом маршрутном автобусе. Нина в толпу не полезла, пошла к остановке такси. Около нее оказался молодой парень. Он улыбнулся ей: «Здорово вы плясали». Потом предложил: «Возьмем такси на двоих? Вы в какой гостинице?» Выяснилось, что их гостиницы рядом, и они поехали в одной машине.

Парня звали Олег. В темноте Нина его плохо разглядела, но, кажется, он был недурен собой – стройный, светловолосый, улыбчивый. Он о чем-то болтал с Ниной, она невпопад отвечала, глядя, как огни фар выхватывают проплывающие мимо деревья и редкие постройки. В открытое окно машины лился коктейль местных запахов; за деревьями темным провалом виднелась прибрежная полоса, а за ней угадывалось море с блестками волн, над которыми висела огромная желтая луна.

Было уже поздно, но о сне не хотелось и думать. В ее голове и теле стучали ритмы турецких плясок, она всей грудью вдыхала ароматы ночи и была почти счастлива.

«Хочешь, пойдем, искупаемся?» – предложил Олег. Нина и не заметила, как они доехали. Расплатившись, они вылезли из такси; машина скрылась, а они остались на узкой дороге под темными платанами. В одной стороне была ее гостиница, в другой – его; вбок и вниз отходила гравийная дорожка к морю. Олег взял ее за руку, полуобнял за плечи. «Смотри, какая ночь. Вода сейчас как парное молоко. Пойдем, окунемся», – сказал он, с улыбкой заглядывая ей в глаза. Возвращаться в опостылевший номер ей в самом деле не хотелось, а хотелось шалить, хулиганить. «У меня с собой нет купальника», – сказала она со смехом, сама не веря, что это она говорит – что все это происходит с ней. «А у меня нет плавок», – с таким же смехом ответил Олег.

Они действительно окунулись – на минуту. А потом долго занимались любовью на оставленном кем-то лежаке. Над головой было черное, южное, усыпанное звездами небо. Планки лежака врезались в ее едва зажившую спину, море плескалось в двух шагах, и в ритм с прибоем в нее входил мужчина, которого она знала всего полчаса. «Сумасшедшая, развратница», – сказал ей голос совести, но этот голос быстро умолк. Что могла противопоставить совесть южной ночи, морю и дикой, без всяких стеснений, любви на лежаке?

Нине было хорошо. Сначала было просто приятно – все вместе: и вид звездного неба, и теплый ветерок, и объятия мужчины, кожа которого была соленой от морской воды. Голова ее была пуста, она отдалась ритму, который ее новый любовник создавал на пару с прибоем. Потом ей стало не просто приятно – внизу живота, в бедрах и ягодицах возникло какое-то новое ощущение. Сначала слабое, оно стало быстро нарастать. Все ее тело напряглось в предвкушении чего-то небывалого, что должно было произойти в следующую секунду…

Но в следующую секунду Олег со стоном сделал последнее резкое движение и, отпустив ее, пристроился рядом на узкий лежак. Нине было мало, поднявшаяся в ней волна ощущений не хотела спадать. Она ждала продолжения, но мужчина, вскользь поцеловав ее, закурил сигарету и сказал: «Ну, что, идем баиньки?»

Олег проводил ее до ее гостиницы. Он предложил встретиться следующим вечером, сходить куда-нибудь, потанцевать. «А потом – на пляж», – с улыбкой подумала сумасшедшая развратница Нина. Олег еще раз поцеловал ее и исчез в темноте. Проводив глазами красный уголек его сигареты, Нина поднялась к себе. «Как бы узнать его завтра», – думала она, хихикая, когда принимала душ.

Назавтра она проснулась в прекрасном настроении. Все ее тело было как на пружинах, хотелось двигаться, плясать. После завтрака она сходила на пляж, искупалась. Увидев новокузнецких знакомых, весело поздоровалась, сказала, что отлично провела время в ресторанчике на холмах. «Вы прекрасно выглядите. Что с вами случилось?» – простодушно спросил производитель чугунных оград. «Ничего. Просто отдохнула», – рассмеялась Нина и попрощалась с семейством. Отходя, она видела, как супруга чугунного бизнесмена что-то с усмешкой объясняет ему, кивая в сторону Нины.

Нужно было как-то убить время до вечера, и Нина поехала в соседний городок, который славился своим базаром. Кстати, пора было подобрать сувениры для отца и… – и для его Лидии Григорьевны, будь она неладна. Базар был хорош – не базар, а целый город, с бесчисленными секциями-лавочками и немыслимым лабиринтом проходов между ними. Здесь стояла какофония звуков и невероятная смесь запахов – кофе, неведомых фруктов, сладостей и специй, кож, крашеных тканей и горящих печей, где что-то готовилось или раскалялся металл для чеканки, которую мастера творили тут же, на глазах. Русских туристов здесь любили (легко тратят деньги), сразу узнавали, зазывали к себе. В первые пять минут, поддавшись напору смуглых торговцев, которые встречали ее, как близкую родственницу после долгой разлуки, Нина купила какую-то шаль немыслимой расцветки и монисто, сделавшее бы честь любой цыганке. Потом, сообразив, что все это ей совершенно не нужно – дома носить это будет невозможно, – она спрятала кошелек подальше и потом уже только приглядывалась, твердо решив обойти весь базар. В конце концов она купила красивую вышитую феску для отца и вполне безвкусную брошь для Лидии Григорьевны, да кое-какие мелочи для институтских подруг.

Вернувшись в гостиницу и пообедав, она прилегла отдохнуть, чтобы набраться сил для вечернего прожигания жизни. Вместо ужина она ограничилась чашкой кофе и, с трудом дождавшись назначенного времени, вышла к месту встречи у входа в гостиницу – с шалью на плечах и звякающим монистом на шее.

Через полчаса ее веселое, проказливое настроение сменилось недоумением, потом досадой: ее любовник не показывался. Подумав, что, может быть, они не поняли друг друга, и Олег ждет ее на дороге, она побежала на то место, где накануне они высадились из такси. Олега не было. Какая-то другая парочка целовалась под платаном; при виде Нины они засмеялись и, держась за руки, скользнули по дорожке к морю. Выждав еще четверть часа, Нина побрела к себе.

Все обиды и огорчения последнего времени опять навалились на нее. «Что же это со мной? Почему меня бросают? Что я, хуже всех?» – думала она, со слезами на глазах разрывая в клочья ни в чем не повинную шаль.

Она заснула под утро, потом встала разбитая. Ничего не хотелось. Был последний день ее тура, на следующее утро у нее был билет на самолет домой. Это дало ей занятие – собирать чемодан; при желании с этим можно было провозиться целый день.

Однако после ужина она сказала себе: «Черта с два, у меня есть еще вечер». Надев самую короткую юбку, блузку, которая заканчивалась выше пупка, и свое роскошное монисто, она вышла на променад под фонарями, где днем гуляли семейные пары с детьми, а вечером курсировали одиночки, мужчины и женщины, в поисках своего кусочка личного счастья.

Это было унизительно, противно – вышагивать, изображая любовь к прогулкам на природе, в ожидании, что какой-то представитель мужского пола подойдет, заговорит. Мимо шли такие же любительницы прогулок, бросавшие друг на друга неласковые взгляды. Быть одной из них для Нины было невыносимо, и только спортивная злость заставила ее пройти весь променад три раза из конца в конец.

Она уже была готова сдаться, когда с ней заговорил какой-то парень. Невысокого роста, чернявый, вертлявый, он ей совсем не понравился, но выбирать не приходилось. Парень назвался Жорой; судя по выговору, он был откуда-то с юга: из Ростова или с Украины.

Они поболтали о том о сем, без большого энтузиазма. Жора оживился, когда услышал, что Нине на другой день уезжать. «Это надо отметить, отметить!» – настаивал он радостно. Он не мог пригласить ее в свой номер – у него был сосед, – так что оставалось ей пригласить его к себе. Ей эта мысль не нравилась – ей вообще уже ничего не хотелось, – но нужно было доводить начатое до конца.

По пути Жора прихватил в баре бутылку самого дешевого вина. В номере они разлили вино в толстые гостиничные стаканы, выпили. Говорить было не о чем, и Нине хотелось поскорее со всем покончить. «Я пойду в душ, сейчас вернусь. А ты ложись», – без всяких церемоний объявила она, уже не удивляясь своему поведению.

Когда она, завернутая в полотенце, вышла из душа, представитель мужского пола по имени Жора уже лежал в ее постели. Они допили вино. Инстинкт громко говорил Нине, что не стоит ей ложиться с этим Жорой, но из какого-то злого упрямства она легла.

Инстинкт не ошибся, ничего хорошего в этом не было. Жора был ей неприятен. Ничего похожего на давешнюю ночную пляжную любовь с Олегом – ни звезд, ни прибоя и никаких захватывающих ощущений в ее теле. Ничего. Кроме того, ее скоро почему-то стало клонить в сон, и она отключилась, даже не дождавшись конца Жориной возни.

Пробуждение было скверным. У Нины болела голова, но хуже было чувство, что она совершила какую-то серьезную ошибку, за которую ей придется платить. И она тут же убедилась в этом: ее чемодан был распахнут, вещи валялись кругом, сумочка вывернута наизнанку. Ее обокрали. Чернявый Жора с юга был гостиничным воришкой, который обирал одиноких дамочек, ищущих приключений. Что-то подсыпал ей в вино и обокрал. Он учел то, что ей нужно было уезжать, и у нее не было времени его разыскивать, поднимать скандал. Нина закрыла лицо руками и застонала от унижения и стыда.

Однако до отъезда оставался всего какой-нибудь час, и стонать было некогда. Слава Богу, Жора не забрал ее документы и билет на самолет – очевидно, хотел, чтобы она улетела. Он даже оставил ей двадцать долларов – на автобус до аэропорта.

Уже сидя в самолете, Нина никак не могла прийти в себя, была как оглушенная. Все случившееся было так на нее не похоже, не из ее жизни. «Вот уж, действительно, съездила за границу. Сменила обстановку», – подумала она и вдруг вспомнила дурацкое монисто. Жадный Жора прихватил его с собой. Почему-то мысль об этом показалась ей такой смешной, что она истерически расхохоталась на весь салон, вызвав удивленные взгляды пассажиров и озабоченность стюардессы.

Прилетев, она сразу вышла на работу, постаравшись вычеркнуть Турцию из памяти. Игоря она не встретила – тот за это время перевелся в другое подразделение компании. Видно, и ему расставание с Ниной далось не очень легко и не хотелось с ней каждый день видеться. Впрочем, Нина обнаружила, что ее это уже не так волнует – чувства притупились, все как-то отдалилось, можно было жить дальше.

Но за турецкие приключения ей предстояло заплатить еще раз. Сначала она не обращала внимания на появившиеся неприятные симптомы, но через неделю была вынуждена обратиться к врачу. Анализы подтвердили: треклятый Жора – или романтический Олег? —наградил ее неприличной болезнью. На Нину будто потолок упал. Врач успокаивал ее: «Ну что вы, дорогуша, так убиваетесь? На вас прямо лица нет. С кем не бывает? Поверьте, это пустяк, это лечится. Через две недели будете как новенькая». Нина не могла объяснить циничному балагуру-врачу, в каком ужасе она была, как противна сама себе.

Она прошла курс лечения, потом обратилась в другую, платную клинику и, хотя анализы говорили о полном выздоровлении, настояла на повторном курсе.

Теперь Нина была уверена, что уже никогда ни с одним мужчиной иметь дел не будет, на личной жизни был поставлен жирный крест. «Просто это не мое, – сказала она себе. – Сколько еще нужно доказательств? Кому-то – все эти фигли-мигли, кому-то – профессия. Мое дело – профессия, карьера».

А скоро ее захватили другие, связанные с отцом события, и ей пришлось надолго забыть о своих переживаниях.

Глава 5

Отец проработал на Симоняна два с лишним года, когда все в их компании стало быстро меняться, и не к лучшему. Симонян, прежде появлявшийся в отцовском офисе от случая к случаю, вдруг зачастил, стал копаться в отчетности, подробно расспрашивать об активах компании, состоянии дел. Потом объявил отцу: «Извини, старик, придется поджаться. Время трудное», – и распорядился распродать большую часть имущества, сохранив только самое необходимое, уволить половину сотрудников, отказаться от ряда проектов.

Отец был обескуражен. Он был убежден, что компания на подъеме, и рынок будет только расти, так что впору не экономить, а расширяться. На его вопросы Симонян отрезал: «Сказал же, время трудное!» – но потом, видя, как расстроен отец, смягчился, похлопал его по плечу, сказал ободряюще: «Не бери в голову. Все образуется». Но отец оставался в крайнем расстройстве и недоумении.

Спустя некоторое время Симонян оформил на компанию крупную банковскую ссуду и тут же перевел средства на какой-то другой свой счет. Отцу он ничего не объяснил, сказал только, что вернет деньги в компанию, как только сможет. Потом взял еще одну ссуду и еще одну. Объем задолженности превысил критическую величину: с тем урезанным бизнесом, который оставался у предприятия, оно уже было не в состоянии погасить долги, замаячило банкротство. В банке это заметили, и когда Симонян явился туда за очередной ссудой, ему отказали и заставили подписать протокол об ускоренном погашении накопленного долга.

Когда из банка Симонян приехал в компанию, его было не узнать: от его вальяжности и лоска ничего не осталось – теперь это был загнанный, затравленный человек. У них с отцом состоялся решающий разговор. Симонян признался, что попал в отчаянное положение, ему позарез были нужны деньги – любые, до последнего рубля.

До отца наконец дошло, что Симонян готов пожертвовать предприятием. Когда-то отец вложил двадцать лет своей жизни в строительный трест, и все превратилось в дым. Но то было понятно: тогда вся страна разваливалась, не то что какой-то трест. Теперь, проработав два с лишим года в симоняновской компании, отец прикипел к ней, как прежде к тресту. Он трудился не покладая рук, постоянно прихватывая вечера и субботы. Все работники компании были обучены и испытаны им лично, за каждого он мог поручиться; все проекты и технические решения были его проектами и решениями. Но у этой компании был владелец, который решил ликвидировать ее из-за каких-то своих проблем.

Отец сообщил Симоняну то, что тот знал и сам: продавать было больше нечего – их устаревшее оборудование могли взять только по цене лома. Главная ценность компании была в ее кадрах, их квалификации и опыте, но это рыночной стоимости не имело. Правда, можно было что-то выручить, если продать другим фирмам оставшиеся проекты. Кое-чего стоила аренда офиса и склада: то и другое было оплачено вперед, и эту аренду можно было кому-то переуступить. «Но это значит, что нечего будет возвращать банку. Это называется вывод активов, подсудное дело», – заметил отец мрачно. Пропустив это замечание мимо ушей, Симонян спросил, сколько времени уйдет на переоформление проектов и аренды, и сам же ответил себе: «Не меньше месяца. Не имеет смысла…»

Симонян посидел молча, барабаня пальцами по столу, потом посмотрел на отца задумчиво и вдруг выдал: «Слушай, Евгений, купи у меня компанию. Дешево отдам». Отец опешил. «Но… – пробормотал он. – Как это?.. Да и какие у меня деньги?» Симонян смотрел на него пристально. «Я же сказал: дешево отдам», – повторил он. И назвал цену.

Сумма была по меркам Симоняна небольшая, но для отца – огромная, немыслимая. Во всяком случае, так ему показалось в первую минуту. Но, видно, Симонян в таких вещах разбирался лучше. «Сколько я тебе заплатил зарплаты за все время?» – спросил он и сам назвал точную цифру. «Значит, у тебя отложено примерно…» – он опять назвал цифру, от которой отец вздрогнул – именно столько у него было на сберегательном счету. Симонян продолжал рассуждать: «Заложишь квартиру, продашь машину. У жены что-нибудь есть? Шуба, камушки? Понимаю, жалко, но прикинь: такой случай бывает раз в жизни». Выходило, что если отец продаст и заложит все, что можно продать и заложить, то нужная сумма набиралась. И за это отец мог получить выпотрошенную, обвешанную долгами компанию, которой светило банкротство. «Только мне нужно быстро», – уточнил Симонян.

Отец сказал, что подумает. Сказал из вежливости – он был уверен, что думать тут не о чем: компания обречена, и как бы он ни был к ней привязан, это была не причина, чтобы гибнуть вместе с ней. Не сумасшедший же он в конце концов, чтобы совать голову в петлю. Но где-то в глубине души шевелилось искушение, которое нашептывало вопреки здравому смыслу: «Это твой шанс. Не упусти его…» Впервые в жизни отец, честный и работящий, но не хваткий человек, оказался перед подобным выбором.

Он попросил Нину приехать к нему, и вместе с Лидией Григорьевной они устроили семейный совет. Нина выступила против этой авантюры. Она была в курсе того, что происходило у отца с Симоняном в последнее время, и считала, что компания обречена. Нина говорила жестко, не щадя отца, – была уверена, что так и нужно в подобной ситуации. Симонян просто хотел спихнуть на отца свои долги, и кончиться это могло тем, что отец и Лидия Григорьевна остались бы без гроша и даже без крыши над головой.

И тут Лидия Григорьевна впервые удивила Нину. Положив свою руку на руку отца, она сказала: «Решай, как считаешь нужным. Я с тобой».

Отец собрал деньги и выкупил компанию.

Все произошло стремительно, за какие-нибудь две недели. Когда деньги были переданы Симоняну и все документы подписаны, Симонян с отцом распили в офисе компании бутылку армянского коньяка – такого же, как тот, с которого началось их сотрудничество. Симонян был задумчив, говорил мало. Прощаясь, он вдруг обнял отца и сказал: «Все-таки мы неплохо покуролесили, а? Я ни о чем не жалею».

На следующий день в городских новостях сообщили, что на шоссе, ведущем в Шереметьево, в дорожно-транспортном происшествии погиб известный в определенных кругах предприниматель Симонян.

Наступило тяжелое, нервное время. Нина включилась в дела отца: после работы и по выходным ехала к нему в контору, сидела до ночи над бумагами. Скоро она уже знала всю бухгалтерию компании как свои пять пальцев. Даже не разбираясь в технических вопросах, она видела, что это хороший, крепкий бизнес; проекты были разумно сформулированы, сулили отдачу и открывали перспективу на будущее. Оставшийся после сокращения коллектив был похож на сжатый кулак: все работники были один к одному – опытные, надежные, преданные делу. Многие знали отца еще по строительному тресту, доверяли ему и были готовы затянуть пояса, чтобы пережить трудное время.

Через полтора-два года нормальной работы основные проекты были бы завершены. Вырученных средств тогда хватило бы, чтобы выплатить значительную часть долга и заложить новые проекты, контуры которых уже просматривались. Можно было бы снова набрать людей, расширить операции, и в считанные годы компания развернулась бы, как пружина, в основательное, доходное хозяйство. Но было одно «но», которым все перечеркивалось: сроки платежей по взятым ссудам наступали гораздо раньше, чем можно было закончить проекты, и взять деньги было неоткуда.

Нина начала борьбу за экономию – изучив под микроскопом абсолютно все статьи активов и расходов, включая самые мелкие, представила отцу список того, от чего можно было отказаться. Однако, хотя этот список делал честь ее профессионализму и дотошности, итоговая экономия оказывалась незначительной. Все ценное уже увел Симонян, который выжал компанию как лимон.

Теперь Нина видела отца почти каждый день, но при этом разговаривали они мало. Отец был сам не свой из-за последних событий и гибели Симоняна, о которой он не знал, что и думать. На всё у него был один ответ – работа; он еще больше погрузился в инженерные проблемы, пропадал на объектах, подменяя своих подчиненных. О том, как придется расплачиваться по ссудам, он просто отказывался говорить, как страус, пряча голову в песок. «Не волнуйся ты так, Нинок, – говорил он дочери с наигранным оптимизмом. – Все образуется. Когда надо будет, я пойду в банк, все объясню. Уверен, они дадут отсрочку – ну, не звери же они».