Умница

Нина, несколько лет проработавшая в инвестиционной компании, знала о банках побольше отца и не обольщалась насчет их милосердия или хотя бы здравого смысла. Но как она ни ломала голову, ничего принципиально другого она придумать не могла – выходило, что оставалось уповать на отсрочку, которую банк мог им великодушно предоставить. Только, конечно, нельзя было приходить в банк с голыми руками – нужно было принести подробный бизнес-план, из которого железно следовало бы, что этот бизнес банку выгоднее поддержать, чем уничтожать.

Разработкой такого бизнес-плана, сроком на пять лет, и занялась Нина. Тут бы ей очень пригодился совет Игоря, который был экспертом именно в оценке эффективности инвестиционных проектов, но Игоря она не видела с тех пор, как захлопнула за ним дверь, а позвонить ему, попросить о встрече было немыслимо. Игорь решил бы, что она пытается его вернуть, а она вовсе этого не хотела. Она больше не желала пускать в свою жизнь никаких мужчин – никогда.

И с бизнес-планом она могла справиться без Игоря, ума хватало. Беспокоило ее другое. Наведя справки о банке, который их кредитовал, она выяснила, что это было одно из многих мелких и темных финансовых учреждений, возникших в конце прошедшего века неизвестно откуда и делавших деньги неизвестно на чем. В последние годы часть из них старались «отмыться», прибиться к легальному бизнесу, но люди в них работали те же, и психология у них была та же, что в бурные девяностые. Те, для кого Нина сочиняла по вечерам свой бизнес-план, могли просто не понять, что в нем написано, а если бы и поняли, то вряд ли пятилетняя перспектива могла их в чем-нибудь убедить. Как голодная собака верит только в мясо, они верили только в наличные деньги, и не когда-нибудь, а сейчас.

Был еще запасной вариант: получив отказ в своем банке, можно было с этим бизнес-планом пойти в другой, в надежде найти там более профессиональных и разумных людей. Разумные люди в другом банке, оценив перспективы бизнеса, могли дать компании долгосрочную ссуду, чтобы она расплатилась по краткосрочным, но тогда эти разумные люди непременно постарались бы отнять компанию или, по крайней мере, стать ее совладельцами. Нина считала, что на такой вариант нужно было соглашаться, конечно, постаравшись сохранить контроль над компанией за собой.

Однако жизнь опять показала, что у нее в запасе всегда есть сюрпризы, способные расстроить планы и расчеты маленьких людей.

Как-то в субботу Нина и отец сидели в офисе вдвоем: отец у себя в кабинете, а Нина, с бумагами, за столом секретарши в приемной. Вдруг дверь распахнулась, и вошли трое. Один был среднего роста, худощавый, в хорошем пальто, двое других – шкафообразные громилы в кожаных куртках. Первый, скользнув по Нине глазами, что-то сказал громилам, и те остались в приемной, а сам он прошел к отцу.

Нина знала, что отец никого не ждал. Желая выяснить, в чем дело, она вскочила было, но один из громил поднял ладонь, похожую на совковую лопату: «Сиди». Нина осталась на месте. Она лихорадочно соображала: что это, ограбление? Эти двое – явно криминальные типы. Но никаких денег в офисе нет, что у них с отцом тут брать?

Нина немного успокоилась, когда из кабинета отца донеслись голоса – вроде бы, разговор был спокойный, на налет не похоже. Что ж, может быть, это какие-то странные клиенты, решила она. Хорошо бы они дали компании заказ, на котором можно быстро заработать, – тогда пусть будут хоть черти из преисподней. Она вернулась к своим бумагам, но не могла сосредоточиться, все время прислушивалась к голосам за дверью, стараясь уловить, о чем идет речь.

Один из гостей опустился в кресло рядом с Ниной. Кресло жалобно заскрипело. Громила осклабился Нине и произнес: «Гы-ы…» Нина ему явно приглянулась. Вместе с креслом он придвинулся к ней, намереваясь перейти к активным ухаживаниям. Однако другой – видимо, он был старшим, – бросил: «Завязывай, слышь». Романтически настроенный громила тут же поскучнел, отодвинулся, вынул из кармана куртки какой-то журнал с картинками и углубился в него.

Потом Нина заставила отца передать ей во всех подробностях разговор, который у него состоялся с нежданным визитером.

Пришедший был довольно молодой человек, одетый в дорогие, хотя и дурно подобранные вещи. У него на лице не было шрамов, на руках не были видно татуировок, и пахло от него не тюремной парашей, а французским одеколоном, но все-таки у того, кто оказывался с ним рядом, в голове сразу проносилась мысль о чем-то страшном, уголовном, и по спине проходил холодок.

Бандит занял стул рядом со столом отца и с минуту ничего не говорил. Он оглядел кабинет, потом достал портсигар, вынул коричневую папиросу с перекрученным концом, закурил. По кабинету поплыл дымок со странным запахом.

Наконец бандит посмотрел на отца. Глаза у него были скверные – больные, ненормальные, они как будто не могли ни на чем сфокусироваться, взгляд их все время прыгал. Однако при этом бандит прекрасно видел и замечал все, что ему было нужно.

Отец не выдержал, поднялся со стула.

– Объясните же, наконец, в чем дело…

Тот сделал жест рукой, в которой дымилась папироса:

– Сядь, не мельтеши.

Отец подчинился, да и любой подчинился бы на его месте. Когда актеры в кино изображают бандитов, они для достоверности кричат, хрипят, сквернословят и корчат страшные рожи. Однако в жизни те, кто на самом деле убивает людей, как будто это заурядная работа, не нуждаются в крике и ругани, чтобы произвести впечатление. И посетитель отца не кричал.

– Давай, базарь, – сказал он спокойно. Это «базарь» было одним из немногих блатных словечек в его речи, в остальном он говорил почти правильным языком.

– Ч-что вы имеете в виду? – с трудом выговорил отец.

– Ты тут ходил под Симоняном? – спросил гость.

Отец приосанился.

– Я директор компании.

Гость кивнул. Потом, затянувшись папиросой, спросил:

– Ты знаешь, кто я?

Отец отрицательно потряс головой.

– Повезло тебе, – сказал бандит и добавил: – Но твое везение кончилось.

– Ч-что вы имеете в виду? – опять спросил отец.

– Твой Симонян задолжал деньги уважаемым людям. Много денег. И соскочил, гад.

– Но… Он же погиб, – проговорил отец.

– Я и говорю: соскочил. Ловкий был, крыса. Ну, давай, излагай, что тут у тебя за халява. Думай, как платить будешь.

Отец был парализован страхом. Потом он спрашивал себя, почему он так испугался, и мог ли он повести себя иначе, но признавался себе, что, повторись этот разговор, он был бы так же раздавлен. У него в кабинете сидел настоящий, крупный хищник, рядом с которым он, отец, был овцой, и ничто не могло изменить этой расстановки сил.

Отец хотел было сказать, что он теперь владелец компании, но прикусил язык, поняв, что это бессмысленно. Для бандита он был человеком Симоняна, и точка.

Помямлив, он стал рассказывать, что Симонян обескровил компанию, и денег в компании нет. Хуже того, они по уши в долгу перед банком, и им грозит банкротство.

– А ты не врешь мне? – спросил бандит и заглянул отцу в глаза, отчего у того сжалось нутро. – Вижу, что не врешь. Ах, Симонян, Симонян…

Бандит недовольно раздавил папиросу в пепельнице.

– А что за банк? – спросил он.

Отец назвал.

– А, знакомый гадючник, – сказал тот. – Ладно, я там побазарю, они от тебя отстанут. А ты давай, трудись. Зарабатывай бабки. Учти, платить все равно придется.

– Я к тебе бухгалтера пришлю, – добавил он. – Но это так, для порядка. Ты ведь меня не кинешь? Не соскочишь, как Симонян?.. Помню, Симонян говорил, что ты семейный, так что куда уж тебе…

Гость поднялся и направился вон, но обернулся.

– Эта, в приемной сидит – дочка, что ли, твоя? Похожа.

У отца дернулся кадык и сжались кулаки.

– Ладно, не напрягайся. Никто ее не тронет. Ты теперь подо мной ходить будешь, а я своих людей не обижаю, – сказал бандит почти ласково и вышел, закрыв за собой дверь.

На следующий день явился бухгалтер от бандитов. Звали его Самуил Яковлевич. Познакомившись с отцом и Ниной, он сразу объявил им:

– Я вижу, что вы хорошие люди, и я вам скажу как родным: не доверяйтесь мне. Я у господ бандитов на крючке и все буду им докладывать, уж вы меня простите. А кому вообще можно доверять, хотел бы я знать? Я прожил на свете шестьдесят лет и скажу вам: нельзя никому, даже себе.

Он был болтлив, на любой случай у него была присказка, история или анекдот, но когда отец задавал вопросы о его преступных покровителях, бухгалтер замолкал и как-то съеживался. Было видно, что он напуган основательно, раз и навсегда. Только спустя время, в минуту откровенности, он сказал отцу: «Вы хотите знать, что может заставить старого еврея служить бандитам? Дети, что же еще. Сынок Аркаша. Молодые – все нетерпеливые, им подавай все сразу. Аркадий связался не с теми людьми, залез в долги, и вот… – Самуил Яковлевич горько вздохнул. – Нам бы уехать, у нас есть родные в… – нет, я вам не скажу, в какой стране. Только кто же нам позволит? Вот, Симонян тоже хотел уехать…»

При этом бухгалтером он был превосходным, и когда не рассказывал анекдоты и не пил чай с пастилой, которую очень любил, он давал отцу и Нине очень дельные советы. Однако его миссия была все-таки в том, чтобы следить за делами компании и докладывать обо всем главному бандиту, которого, как выяснилось, звали Михаил Антонович, а в своем кругу – Миша Пермяк. Видимо, Самуил Яковлевич доложил все, как было, потому что Миша Пермяк в компанию больше не наведывался, а наведался в банк. Это стало ясно по тому, что отцу оттуда позвонили, пригласили зайти, чего раньше не случалось. Его принял заведующий отделом промышленных кредитов. Глядя куда-то мимо отца, он сказал, что банк принял решение переоформить две подлежащие погашению ссуды компании как долгосрочный долг, и сунул отцу бумаги на подпись.

Это был царский подарок. Компания получала необходимую передышку, забрезжила перспектива выживания. Однако вместо радости в компании царила гнетущая атмосфера. Отец не мог отойти от пережитого страха после общения с Мишей Пермяком, да и положение, в котором он теперь оказался, не давало ему ничего забыть. Побыв недолго хозяином собственной, хотя и разоренной компании, он стал теперь подручным бандитов, которому позволяли работать только для того, чтобы он добыл для них деньги.

Отец был раздражителен, подавлен. Даже его всегдашнее средство от всех печалей – работа – не помогало. Он то лихорадочно хватался за дела, то запирался на целые дни в своем кабинете, никого не желая видеть. В такие периоды Нина все больше брала на себя – правдами и неправдами выпрашивая выходные у себя на службе, целые дни проводила в компании.