Чеченские рассказы. Большая сборка. Война и мир

Пока Миша добирался до конца ряда, солнце набирало жар и ползло в небе. Теперь солнце висит над его спиной, немного сбоку, и Миша выбивает в земле свою расплывчатую тень, – как раз под правую руку она – удобно. Но за тенью не угонишься – двигаешься же сам, не стоишь на месте. Сейчас ещё нет двенадцати – его дедушка научил определять время по солнцу. Дедушка – самый умный и добрый человек!

Когда дедушка завёл одного Лахно (и фамилия противная – как Махно) в сад и всё ему показал (он всем всё показывает) – где какой виноград самый у него лучший посажен, а тот ночью залез и всё самое лучшее выкопал. А потом приходит – как ни в чём не бывало.

Дедушка всё равно его пустил и снова всё рассказывал и показывал. Бабушка говорит: «Зачем ты принимаешь этого подлеца!?» А дедушка говорит: «Да почему подлеца? Человек просто не подумал». И правильно, Миша сам знает, что, если хорошо подумать, никогда не захочется украсть.

– Эй! Сева! Как ты там? Устал?

– Неет. Просто отдыхаю.

– Сейчас я свой ряд закончу и к тебе приду на помощь.

Миша остановился, размазал по лицу пот, сорвал бобку винограда. Зелёный ещё, кислятина – «Кардинал». И опрысканный. Выплюнул. Надоело уже сапать до чёртиков! Но немного уже осталось. Потом дедушка другой план придумает. И чего это бабушка на обед не кричит?.. Рано ещё… Вдруг что-то налетело, взвилось у ног, навалилось на грудь мохнатое, дышит. Полкан!

Пёс отцепился от цепи, проскакал по грядке с синенькими и перцами (скандал будет!) и в три прыжка налетел на Мишу. И теперь они обнимаются, и Миша его гладит.

– Ну, ну… Не прыгай!

Но Полкан всё равно прыгает от радости и топчет всё вокруг и Мишину работу.

Это большой пёс – почти как овчарка, только уши у него висят и он бурый. Умный и злой, но своих никогда не трогает и больше всего любит Мишу. Севу вообще-то он цапнул раз за палец. Но Сева просто его сам боится. А с ним построже нужно. Это же собака!

Миша ухватил Полкана за ошейник и повёл привязывать. По пути заглянул в нутрииную клетку, – попрятались нутрии, спят, что ли?.. Одна Ночка, вечно голодная, грызёт палку, – они её в своё общество не принимают – тоже у них всё, как у людей.

– Гав!

– Вечером будешь, Полкан, гулять, разгавкался тут!

– Гав, гав.

– Будто ты сам не знаешь?.. Не дай бог ещё бабушка перцы увидит твои. Ух и влетит тебе!

Понятливый пёс поджал уши и легко согласился на пристёгивание к цепи. Миша сразу отскочил от него, а Полкан бросился на всю длину цепи, проверяя её прочность, – раз, другой, зевнул и улёгся в холодок.

Дедушка идёт мимо с ведром гравия – сажает за малиной новый куст винограда.

– Что, сорвался, Миша?

– Ага. И перцы потоптал.

– Ты, Миша, возьми сейчас и аккуратно там сапкой скрой следы преступления, а то будет всем нам на орехи.

– Сейчас. А вы что делаете?

– Сажаю «Надежду». Вы уже кончили там с Севой?

– Нет ещё.

– Дедушка, в сад ещё одну собаку надо, чтоб виноград не воровали…

– Миша, дети! Обед!..

Радостный Миша, позабыв об устранении следов собачьего преступления, взбежал по ступенькам в дом, а дедушка прибавил шаг, чтоб побыстрей отнести ведро, и ничего не ответил Мише про ещё одну собаку.

3

Эскадрилья «Де Хэвилендов» сметена ударом фугасных бомб. На пригорке разворочены и отброшены орудия зенитной батареи. Уцелевшие зенитчики, пригибаясь, бегут ко второй линии окопов. Кусок обшивки, вырванный из фюзеляжа, кружится в воздухе и падает на распаханную воронками взлётно-посадочную полосу.

На смену бомбардировщикам приходит тяжёлая артиллерия – обе линии окопов превращаются в мелкие бугорки. Прямым попаданием разбит блиндаж, и пехотная рота порвана в клочья. Уничтожена батарея мортир, снаряды ложатся возле НП, попадают в медпункт и разносят повозку с доктором-китайцем.

Грохот канонады стих внезапно, и мёртвая тишина застыла над дымящимися воронками. На позициях нет ничего живого, и только два танкиста из врытого по башню танка катаются по земле, сбивая пламя на загоревшихся комбинезонах.

Но вот в разрушенных окопах зашевелилось, задвигалось, места убитых и раненых занимают пехотинцы, укрывавшиеся в блиндажах, на флангах устанавливают два станковых пулемёта. Разобравшиеся по ячейкам стрелки выставляют дальность на прицелах винтовок, выкладывают на берму бутылки с горючей смесью.

Спадает завеса пыли и дыма, а за ней уже слышен гул моторов и топот копыт. На ожившие окопы за шестью танками Второй танковой бригады прорыва идёт Первый гвардейский казачий полк. Три его сотни (гнедая, караковая и рыжая) рысью несутся вперёд плотной единой массой.

В горлышке фольварка конница не может развернуться в лаву. Два станковых пулемёта тут же отсекают её от танков. Под пятью вырвавшимися вперёд всадниками падают лошади, два всадника вылетают из сёдел. Лошадь под бравым сотником встала на дыбы, и сотник еле удерживается в седле.

Казаки спешились, залегли, закрывшись уложенными на землю лошадьми, открыли огонь из карабинов и льюисов; а два тяжёлых танка при поддержке четырёх лёгких ползут вперёд. Стрельбой с остановок танки пытаются уничтожить две конные артупряжки, подлетевшие из тыла. Орудия разворачиваются под разрывы снарядов, ведут меткий огонь. Два тяжёлых танка вспыхивают одновременно, но сметены и расчёты храбрых артиллеристов.

Лёгкие танки напоролись на мины. В тяжёлом танке сдетонировали боеприпасы. Страшный взрыв рванул в клочья его корпус, взлетела башня, повертелась в небе и рухнула в окоп, задавив сапёра-резервиста. Единственный лёгкий танк, обогнув подбитые машины, пробрался через минное поле, ворвался на насыпь и стал утюжить гусеницами траншею.

А за дымом, тянувшимся от пяти подбитых танков, за залёгшей с лошадьми казачьей кавалерией, уже надвигались пехотные цепи. В первой волне шли штрафники; за ними, плотными рядами трёх рот, гренадеры Второго ударного батальона.

Прорвавшийся танк раздавил станковый пулемёт, выбил расчёт второго пулемёта. Сопротивление сломлено, потрескивают только редкие винтовочные выстрелы. Падает, оседая, штрафник в лётном шлемофоне, утыкается в землю второй, с винчестером.

Гренадеры, стиснув зубы, прибавляют шаг, их офицеры бросают окурки папирос. Никакого «ура» – гренадеры идут молча, как каппелевцы. Впереди их спокойно, как на кроссе, бегут штрафники.

Рядовой Пружинер, из третьей роты Метисского батальона, был оставлен наблюдателем в окопе. Он чудом уцелел в авианалёте, а с началом артподготовки укрылся в блиндаже на фланговой позиции. Когда в его ячейке поставили пулемёт, Пружинер переместился левее и бил из винтовки в кавалеристов, расстреляв восемь обойм.

Он хорошо видел, как от его выстрела вылетел из седла один казак, и потом уткнулись два, залёгшие за лошадьми. Это Пружинер двумя выстрелами выбил из цепи лётчика-штрафника и другого штрафника в хаки.

Когда на насыпь ворвался танк, поливая окопы сумасшедшим огнём курсового пулемёта, Пружинер нырнул в окоп и ходами сообщения переместился во вторую линию. Там в ячейке танк длинной очередью вжал его в дно окопа. Пружинер упал на убитого стрелка из роты диверсантов. У откинутой руки диверсанта лежала бутылка с горючей смесью. Бутылка скатилась с бермы окопа, но не разбилась. В окопе валялся и вдавленный в землю коробок охотничьих спичек.

Пружинер не видел, как танк выехал на вторую траншею, как провернулся, раздавив в окопе стрелка, а потом развернулся в сторону вылезшего из земли огнемётного расчёта. Как от пули, пробившей шланг, вспыхнули двумя факелами огнемётчики. Не видел Пружинер, как в первой линии отстреливался от наседавших штрафников славный командир третьей роты капитан Квант.

Когда Пружинер решился выглянуть из окопа, перед ним всё так же был этот проклятый лёгкий танк. Но танк стоял на месте и бил из пушки куда-то далеко через голову Пружинера, а Пружинер как раз оказался в мёртвой зоне.

Пружинер дрожащими руками поджёг паклевый фитиль, высунулся из окопа и бросил бутылку на броню под башню. Тут же Пружинера тупо ударило в грудь, в голове его помутилось, блеснул острый свет и погас вместе с сознанием.

В окопах первой линии орудовали штрафники. Потеряв полсостава своей роты, теперь они безжалостно добивали раненых. Гренадеры Второго ударного батальона по ходам сообщения занимали вторую траншею, устанавливали пулемёты и бросали линию связи.

Но не нужны были пулемёты и связь. Некому было вышибать гренадер лихой контратакой. Не было больше Метисского батальона и батальона крепостной пехоты. Не было роты отборных диверсантов – последнего резерва Империи. Использованные как обычная пехота, в рваных коричневых камуфляжах, диверсанты лежали во всевозможных позах на дне окопов и размётанные на бруствере.

Нет больше артиллерии – тяжёлой, противотанковой и конной. Нет авиации и инженерно-сапёрной роты. Нет медицинского взвода и батареи зенитчиков.

За ворота осаждённого города отошёл лишь Бессмертный эскадрон жёлтых улан. Командир его, благоразумный граф Д’Орнамент, не решился атаковать пехоту на сильной фронтальной позиции.

4