Прошлое в настоящем

Неожиданно движение всей процессии прервал громкий крик, тут же еще несколько голосов закричали. Идущие остановились и, как будто, присели от неожиданно меняющейся обстановки. Грохнул выстрел, второй. Автоматная очередь. Опять выстрелы. Снова очередь, еще и еще. Пленные красноармейцы в колонне, почти все, как один, прижались к земле, едва что не полностью сев на нее. Многие начали судорожно вертеть головами, ловя малейшие изменения возле себя.

Солдаты возле политрука заерзали на земле.

– Тихо, тихо, тихо! – негромко произнес тот.

В шуме выстрелов и криков, прямо мимо кустарника, за которым лежали политрук с бойцами, пронесся кто-то из сбежавших от немцев пленных. Он споткнулся, кувыркнулся и упал за соседний куст.

Со стороны дороги, за деревьями еще некоторое время слышались крики и выстрелы. Колонна пленных ждала. В ней не было изменений. Все конвоируемые, на радость конвойных, оставались на месте, не следуя примеру того, кто только что покинул их, рискуя собственной жизнью.

Немцы, вскинув оружие, метались вдоль дороги, по-звериному озираясь по сторонам, в готовности открыть огонь по всему, что покажется им опасным или подозрительным. Но никто из них не двинулся в глубь леса, все остались возле пленных, предпочитая охранять их и себя, одновременно.

Лежащий за соседним кустарником беглец громко дышал, постепенно шум от него начал стихать. Кольцов приподнялся на руках, осмотрелся, повернул голову в направлении дышащего и, резко бросился в его сторону. В три скачка, сделанных менее чем за секунду, он оказался возле бывшего пленного. Молниеносная борьба сменилась шепотом политрука:

– Тихо боец, свои, тихо, мы свои. Не дергайся, – Федор навалился на парня. Одной рукой он крепко тому закрыл рот, другой обхватил его шею.

Солдат обмяк под телом Кольцова. Тот разжал ему челюсть, убрал руку от горла и, держа свою ладонь у него между лопатками, прижимая тело к земле, лег рядом и тихо начал говорить, одновременно озираясь по сторонам:

– Я политрук Красной Армии. Зовут меня Кольцов Федор Игнатьевич. Ты кто? Документы есть?

Боец повернулся на бок, заморгал. Широко открытыми глазами он смотрел на политрука, потом осмотрелся вокруг и, только убедившись в успехе своего побега и отсутствии погони, с улыбкой начал отвечать трясущимся голосом:

– Красноармеец Лукин Григорий Яковлевич, 1923-го года рождения, – заикался и захлебывался воздухом солдат.

Кольцов, одновременно глядя на него и в просвет между кустарником и деревьями на поляну, жестами указал ему прижаться к земле и говорить как можно тише.

– Я из батальона связи. Мы связь должны были устанавливать, – продолжал он, – а тут такое. А мы вешки готовили для проводов.

На красноармейце не было ничего, кроме брюк, гимнастерки и ботинок. Ремень, головной убор, амуниция отсутствовали.

– Документы есть? – повторил Кольцов, явно не надеясь что-то получить в ответ.

– Только билет комсомольский. Я его спрятал. Остальное фрицы забрали. Даже фотокарточку брата. Знаете, какой у меня брат?

– Я знаю, что ты в плен сдался! – отрезал политрук и продолжил: – Вот брат узнает! Представляешь, как он обрадуется?

Он, словно ударил глазами беглеца, взглядом осадив его так, что тот вдавил голову в плечи, будто бы присутствовал не в лесу, распластавшись на земле, а был на допросе у хорошо осведомленного следователя.

Лукин, почти уткнувшись лицом в траву, тихо начал рассказывать:

– Я не сдался. Взводный приказал, когда ротного миной убило. Сука он очкастая! – боец стиснул губы. – Он самый последний за нами в колонне шел. Верно, пытался с фрицами о чем-то договориться. Как бы я его сейчас. А у нас и воевать то не с чем было. Одни кирки, пилы, топоры, да лопаты. Батальон связи, одним словом. Винтовки только у отделенных, «Наганы» у комсостава. С чем воевать то? – он повернулся в сторону Кольцова.

Политруку не чем было возразить красноармейцу Лукину. В его роте то же было плохо с оружием и, чуть ли не два десятка солдат были только с длинными палками с приткнутыми к ним штыками от трехлинеек. Предполагалось брать оружие у павших в бою товарищей или захватывать у врага. Федор вспомнил, как накануне наступления ему пришлось присутствовать на совещании политработников дивизии, где выступал один из высоких партийных чинов Красной Армии, член военного совета. Ни где еще ему не приходилось видеть такое количество автоматического оружия, как в батальоне охраны этого высокого чина. Целый батальон, полностью укомплектованный по штату, крепких, плечистых и хорошо обмундированных солдат был вооружен одними автоматами и самозарядными винтовками. Вся часть передвигалась на новеньких ленд-лизовских машинах, которые еще довольно редко встречались на военных дорогах. Кольцов анализировал увиденное в тот день и сравнивал состояние транспорта в своей дивизии, где почти не было автомобилей, а только сплошная лошадиная сила, да повозки. Анахронично смотрелся на этом фоне приданный дивизии накануне наступления артполк, в котором были грузовики, трактора и тягачи, одним из которых управлял младший сержант Михаил Климов.

Политрук посмотрел на часы, встал, оглянулся, всматриваясь в просветы между деревьями, и прислушался:

– Так, товарищи красноармейцы, – произнес он, – товарищ младший сержант, – обратился он к Климову, – передайте «Наган» старшины товарищу Лукину. Мне нужно, чтобы каждый из вас имел личное оружие.

– А можно я ему винтовку дам. Я как-то к винтовкам не приучен, – ответил тот.

– Можно. Кстати, винтовка исправна? – политрук взглянул на Климова.

– Да в порядке она, только затвор весь в песке, потому как смазки на нем много. Счищать надо, – Михаил еще раз повертел винтовку в руках и, пригнувшись зашагал к Лукину.

Кольцов поправил на себе гимнастерку и фуражку, убрал за спину командирскую сумку:

– Товарищ Свиридов, проведите разведку в направлении дороги, там, где немцы шли. Только очень осторожно, повторяю, осторожно. В бой не вступать ни в коем случае. Вы меня поняли? До полукилометра в каждую сторону, не более.

Красноармеец закивал и тут же, нагнувшись, побежал в сторону опушки леса.

Федор посчитал, что больше некого отправлять в разведку. Один из его новых подчиненных механик-водитель, не привыкший к оружию; другой и вовсе с топором и пилой воевал, ставя столбы да вешки для протягивания проводов для связи. Но действовать и приучать к этому своих бойцов он все же считал нужным и обратился к Климову:

– Проверьте противоположную сторону леса. Углубитесь метров на триста. Дальше не нужно. Скоро темнеть начнет. В темноте немцы соваться не будут. Ночевать здесь и будем.

Михаил кивнул и зашагал в лес, нервно озираясь по сторонам и, одновременно, поправляя на голове пилотку.

– Красноармеец Лукин, вы сами откуда? Давно в армии? – политрук попытался непринужденным разговором привести в чувства находящегося в полушоковом состоянии бойца.

– Из-под Брянска я. «Ремеслуху» перед войной кончил. Меня монтером зачислили в бригаду, что в район Бреста отправили. Монтером я был, – медленно вел свой рассказ Лукин, делая долгие паузы между предложениями, – мы там телефонную станцию налаживали. В командировке были. Там и войну застали. Шли потом вместе с беженцами. В середине июля я только дома оказался. Деньков десять с отцом и братом в колхозе поработал, а потом их призвали, всех. Я то же напросился, что б и меня то же призвали. Так повестку на четвертый день получил, не смотря на то, что мне восемнадцать только в декабре стукнуло, – Лукин сидел, прислонившись спиной к дереву и, не моргая, смотрел в одну точку.

Через несколько минут, почти одновременно, вернулись из разведки оба бойца. Знаком Климов дал понять политруку, что все в порядке. Свиридов доложил по всей форме о выполнении боевого задания. В руке он держал брезентовую сумку с красным крестом на клапане:

– Вот, подобрал там. Только в ней немного перевязочных пакетов и бритва опасная. Больше ничего нет, – боец протянул сумку политруку, – там санинструктор убитый, у него взял.

– Немцы много пленных положили? – спросил его Кольцов.

– Я только троих нашел. А санинструктор дальше лежал. На нем кровь уже спеклась. Видать, раньше убит был.

О! – Климов, сидя на траве, разглядывал только что вытряхнутое содержимое подобранного ранее вещмешка. Перед ним лежали свернутые тряпки и солдатская шапка, которую младший сержант отбросил от себя, едва взяв в руки: – Тьфу ты, вшивая вся!

Климов поочередно разворачивал свертки ткани, периодически встряхивая пальцы от попадавшихся насекомых:

– Прежний хозяин, по ходу, портяночками запасся.

Он раскрыл одну из портянок и, увидев там несколько крупных темных сухарей, заметил:

– Есть чем поужинать!

Его лицо сразу же расплылось в улыбке.

– Раздайте всем. Там как раз где-то по два каждому. Разрешаю прием пищи, – тихо скомандовал Кольцов.

Климов, развернул очередную портянку и с еще более растянутой улыбкой на лице развел руками:

– Ну, надо же, у нас и табачок есть теперь!

– А курить разрешается, товарищ политрук? – спросил Свиридов, с опаской гладя на командира, ожидая, что строгость и предусмотрительность последнего настолько значительны, что все возможные удовольствия, кроме приема скужной пищи, попадут под заперет.

– Курите, пока еще светло. В темноте не разрешаю. Мало ли что, – ответил Федор, не отрывая взгляд от содержимого вещмешка.