Дневник инвалида

Дневник инвалида
Александр Кондратьев

История вымышленного (или нет?) персонажа, который не готов смириться с инвалидным креслом после серьезной мотоаварии. Автор, практикующий врач, отправляет читателя в противоречивый мир травматологии, ужасный и прекрасный, рациональный и абсурдный, где передовые технологии граничат с разрухой, а здравый смысл – с безумием.

Содержит нецензурную брань.

Александр Кондратьев

Дневник инвалида

Я лежу уже несколько часов и пытаюсь уснуть. Из открытого окна пахнет ранней весной. Время 2.45. Обычно оживленная дорога почти пустая в это время суток, и лишь изредка я слышу звук проезжающих машин. Я чувствую раздражение. Это из-за бессонницы. Из-за того что не сплю, лезут всякие мысли, от этого становится скверно.

Психолог посоветовал записывать все, о чем думаю, что я сейчас и делаю, хотя не уверен, что это поможет. Смотрю в потолок, слушаю часы и анализирую последний год своей жизни. Как в дурацком кино, в один миг моя жизнь превратилась в драму, и виной всему был мой новенький 1000-кубовый Дукати монстр – зверь, а не мотоцикл. Сейчас он уже не новенький и восстановлению не подлежит, а я все еще надеюсь восстановиться, хотя руки порой опускаются… точнее, рука.

Уснуть опять не смогу – это уже ясно. Перелезаю на новый вид транспорта – сидячая каталка. Парни из мотобанды подарили ее на день рождения, коляска реально крутая, с увеличенным аккумулятором, заряда хватает почти на 50 км, размеры небольшие – удобно в малогабаритке. Ребята из мотобанды притащили ее мне сразу после выписки, пытались меня развеселить, много говорили, мечтали о поездке на Байкал, но главной темой была она – коляска Оптимус 2000. Реально стоящая вещь, особенно после увеличения емкости аккума и замены движка, ну а изюминкой всей этой чудо-техники была кастомная боковая панель с надписью «Дукати монстр». Вот суки.

* * *

– Вставай, алкаш! – Было обидно это слышать, тем более что сейчас я был не пьян.

Я лежал в подъезде на полу рядом с перевернутым Олимпусом 2000.

– Достал уже тут валяться! – сосед взял меня за плечи и усадил обратно на каталку.

Ночью я пытался выехать на улицу. Три этажа на узком лифте я преодолел без проблем, уже привык, но финальные шесть ступенек в подъезде с неудобным пандусом поддавались раз через раз.

– Тебя куда, на улицу или домой? – спросил сосед.

Ночью я упал, лицо саднило, куртка и штаны были грязные, кровь запеклась на виске.

– На улицу, – спокойно ответил я.

Ответил спокойно, но в душе все кричало от беспомощности. С обреченным вздохом сосед выкатил меня из подъезда.

Было уже утро, в подъезде я, похоже, пролежал часа три и думал про Машку, вспоминал ее длинные волосы, запах духов и руки, крепко обнимающие меня за торс. В той аварии она не выжила. Горечь снова подкатила к груди, глаза намокли, я сидел на улице, глядя на дворника, и закуривал сигарету. Надо выпить.

У Олимпуса был переделан пульт управления только под левую руку, очень удобно, когда твоей правой руки нет от середины плеча. Я поехал в сторону гипермаркета в шести кварталах от дома.

– Здарова, Хэлфмэн! – это был Саня, только он называл меня так, не знаю почему. Видимо, он ехал на работу и увидел меня. – Куда едешь, надеюсь, не за алкашкой? – Саня ехал рядом на своем четырехсоткубовом Сузуки бандите и передразнивал меня подгазовыванием.

– Куда я еду, это мое личное дело, – зло ответил я, – я свободный человек, если захочу, выйду из дома хоть ночью и пойду гулять, если захочу – схожу в магазин, что хочу, то и делаю, какие-то проблемы? – с вызовом спросил я.

Саня привык к моим выпадам и держался спокойно:

– А если ты захочешь, например, сходить в ближайший магазин, который не оборудован пандусом для калек, а не ехать через полгорода в гипермаркет, сможешь? А если захочешь вернуться к реабилитологу или психологу, вернешься?

– Ты что, меня учить вздумал?! Ты не знаешь, каково? мне! – Саня был моим лучшим другом, но порой он был просто невыносим. Мы были одноклассниками и дружили с ним с детства, у нас были общие друзья и интересы. У него были маленькая дочка и жена, которая, кстати, тоже когда-то училась с нами в одном классе.

Я ничего не ответил, на эту тему мы говорили не один раз, и он меня не хотел понимать. Я поехал быстрее.

Как он не понимает, что не могу я спокойно жить с парализованными ногами, без руки и без Машки. Что мне надо сделать, забыть? Смириться? Продолжать радоваться жизни? Это просто смешно. Машка умерла, а я убийца. Убийцы и калеки радуются жизни?

– Стой, Хэлфмэн! – Саня ехал за мной и кричал что-то, а я разогнал свой Олимпус до сорока километров в час и просто хотел уехать от всего этого. Как жаль, что всего сорок километров в час.

Вдруг на дорогу выбежала девочка лет пяти, все произошло очень быстро, она бежала за мячом, а я в последний момент успел уйти от столкновения с ней, свернул с дороги, выехал на проезжую часть, аж на вторую полосу оживленного шоссе. Саня врезался в меня, а потом в нас врезался КАМАЗ. Кажется, слегка пострадала еще пара легковушек. В тот миг все было как в замедленной съемке. Я видел девочку, завороженно смотревшую на аварию, ее маму, кричащую от ужаса, свой Олимпус, разлетевшийся на части, Саню, разложившегося на асфальте как большая тряпичная кукла. На удивление я тогда воспринимал все совершенно ясно и без эмоций. Сашка лежал в отключке, руки и ноги его были распластаны неестественным образом, его правое плечо точно было сломано, мне казалось, что он дышит. Мне очень хотелось, чтобы он дышал.

Водитель КАМАЗа, прихрамывая, подбежал сначала ко мне, осмотрел шальным взглядом меня и со словами «жесть» побежал к Саньку.

Я был абсолютно спокоен.

– Переверни его аккуратно на спину, одежду и шлем не снимай, жди скорую! – крикнул я ему.

– Скорую-то вызвали? – спросил я у прохожих. Я лежал на асфальте, облокотившись на локоть единственной руки, как будто любуясь закатом на пляже Индийского океана, как тогда с Машкой, и мне становилось все спокойнее. С ней мы просто гуляли по побережью, а вечерами вот так ложились и смотрели на закат. Она клала голову мне на колени, и мы могли часами просто молчать. Рядом с любимым человеком слова не нужны.

– Да, скорая уже едет, – дрожащим голосом сказала молодая девушка, мама той самой девочки, глядя куда-то ниже моего торса и боясь подойти. Я проследил за ее взглядом и увидел под собой огромную лужу крови, которая пульсирует, как будто из шланга, но не из шланга, а из огромной раны на моем левом бедре, из которой торчит кость, а нога развернута на 90 градусов в неположенном месте. Услышав звуки сирены, я подумал «быстро они» и отключился.

* * *

Когда я очнулся, я увидел перед собой мелькающие лампы, это был потолок, и меня куда-то везли по коридору. «Больница», – подумал я. На лице кислородная маска, в вене игла, капельница льется струйно. Слышу разговор двух докторов:

– Что здесь? – спросил, кажется, еле знакомый голос.

– ДТП, открытый перелом бедра с повреждением артерии, в операционной ждут, бригада готова, – этот голос был незнаком.

Обладатель знакомого голоса посмотрел в какие-то бумаги, потом на меня.

– Твою ж мать, это же Петров! Он у нас год назад лечился – хрустик, спинальник, ниже ягодиц ничего не чувствует, так и не восстановился, значит, странно.

– Что делать будем? Может, ампутируем сразу? И так, скорее всего, останется без ноги, а она ему нужна? Не пользуется же он ей, не ходит то есть. Так хоть жизнь спасем…

* * *

Первое, что помню после операции, это знакомый до боли писк кардиомонитора, повторяющий ритм моего пульса, а значит, я в реанимации. Странное чувство, как будто кроме сознания у меня ничего не включилось. Дышу, но не сам, грудная клетка как будто сама собой поднимается и опускается в нужном ритме. Во рту труба, в носу труба; ощущения знакомые – интубационная трубка и желудочный зонд. Значит, все-таки спасли. Как там Саня? Веки тяжелые, поднимаю еле-еле. Обычный, наверное, свет кажется очень ярким, режет глаза. Куда-то в шею капает капельница, в животе дренаж, в ноге – тоже, из ноги торчат какие-то железки, пальцы вроде обычного цвета, значит, ногу все-таки спасли.

Где-то рядом суета, слева от меня реанимируют больного. Из правой руки его тоже торчат железки, как у меня, видно, какой-то способ фиксации перелома, откуда-то из тела на уровне пояса торчат такие же железки – как будто внешний каркас, наверное, фиксируют кости таза. На голове повязка, вся в крови, из головы дренаж, на животе повязка и тоже дренажи. На кисти татуха, такая же, как у Сани… Черт, это же Саня! Я пытаюсь что-то крикнуть, приподнять голову, но отключаюсь.

* * *

Мои руки и ноги были привязаны, время тянулось невыносимо медленно, я чувствовал крайней степени изнеможение и невыносимую боль поочередно с наркотическим опьянением от лекарств, а зачастую и то, и то одновременно. Периодически слышу надоедливый писк кардиомонитора, чувствую, как меня перестилают, моют и вытирают дерьмо, обрабатывают пролежни на крестце, вытаскивают дренажи из живота, чувствую, как мне в желудок и легкие суют какие-то трубки через рот. Слышу разговоры медиков рядом с моей койкой:

– Повезло ему, что дежурил Романцев, другие бы ногу не спасли, да и хирурги молодцы, постарались. А мотобанда его и в прошлый раз помогала, и сейчас.

– Да, если бы не его братия, точно бы он помер. Помнишь, в прошлый раз они притащили столько антибиотиков, что даже остались лишние, им только дай задание, они всегда помогут.

– Да уж, везунчик.

Я пытаюсь что-то сказать, но нет сил открыть рот или веки. Я просто мешок.

* * *