Книга живых

Помолчал. Продолжил:

– С этого момента вы, когда посмотрите друг на друга и увидите какой-нибудь телесный или духовный изъян, вы должны ясно осознавать, что это ваш личный изъян. Ибо, – Анатолий возвысил голос и поднял указательный палец вверх, – с момента совершения сего таинства венчания вы становитесь одним человеком. И что бы с вами ни случилось – беда или радость, – это ваше общее.

В древние времена был обычай – перед выходом из родительского дома молодые вместе выпивали общую чашу вина до дна. А потом разбивали ее. Это для того, чтобы больше никто из нее не пил. Потому что это только ваша чаша. Ваша общая судьба. Как говорил Христос – в Царстве Божием не женятся и замуж не выходят. Но те, кто здесь, на земле, и в этой жизни обвенчался, и в жизни будущей будут вместе. Поэтому сейчас я должен вас в соответствии с каноном спросить обоих… – помолчал торжественно. – Имеешь ли ты, Роман, намерение всеблагое и твердое взять в жены Дарью?

– Да! – тихо ответил парень и кивнул чубатой головой в знак согласия.

– Не обещался ли ты другой невесте?

– Нет!

А затем уже к Дарье:

– Имеешь ли ты, Дарья, намерение всеблагое и твердое взять в мужья раба Божьего Романа? Не обещалась ли ты другому жениху?

Громко и отчетливо ответила и она.

Отец Анатолий взял из рук Прохора разукрашенную венчальную корону. Поднял ее на вытянутые руки, перекрестил ею Романа. И водрузил корону-венец на его белокурую макушку. Села она плотно – только чуб торчал сбоку. При этом действе он трижды произнес венчальную формулу:

– Венчается раб Божий Роман рабе Божией Дарье! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Аминь!

То же действо он проделал и по отношению к Дарье. Только корону на голову не водрузил. Ее над головой невесты держала свидетельница-подружка (чтоб прическу не испортить).

Проговорил венчальную формулу:

– Венчается раба Божия Дарья, рабу Божьему Роману. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Аминь!

Затем наступила главная минута. Он трижды вознес тайновершительные слова, благословляя их:

– Господи, Боже наш, славою и честью венчай их!

А уж потом запел, зачастил:

– Господь наш… Иже еси на Небеси… Да святится имя Твое… Да приидет Царствие Твое… да будет воля Твоя… – и далее по тексту.

Получилось вроде неплохо, даже несмотря на отсутствие певчих.

Теперь надо было дать наставление молодым. И откуда что взялось? Он прямо разливался соловьем:

– Холостяцкая жизнь скучная, тоскливая. А сейчас у вас начнется жизнь новая, наполненная радостями. – В воображении Казакова даже пробежали картины тех радостей, что ожидают их. – …Поэтому в их предвкушении вам дается по три глотка вина из Каны Галилейской…

И снова пономарь – молодец, что бы он делал без него? – оказался рядом с серебристым сосудом на блюде. И отец Анатолий по очереди поднес насыщенное алое вино к розовым губам невесты и жениха.

Ну, а дальше – дело техники. Соединил руки молодых, наложил на них сверху свой омофор. И повел их три раза вокруг аналоя, где лежит Евангелие. Провел. Предложил поцеловаться.

Провел. Предложил поцеловаться.

И снова дал наставление о том, что предстоит им наиважнейшее дело в жизни. Но тут он говорил и чувствовал какую-то неискренность в своих словах. А почему? Да потому, что сам этого не испытал.

«Вот тут как раз священник и незаменим, – думал он, произнося свою речь. – А монах – он фальшивит».

Но все-таки закончил более-менее:

– Дорогие Роман и Дарья, я уже представляю вас на столетнем юбилее вашей свадьбы. Как стоите вы перед Богом и людьми в славе и величии. А вокруг вас – ваши дети, внуки, правнуки. И, как сказано в Писании о Давиде, сыновья его, как рассыпанные масличные семена, дали многочисленные всходы. Так и любовь ваша должна дать эти всходы. Чтобы смогли вы сказать себе в конце жизни: «Я не прервал великую цепь любви, цепь жизни». И умудренные и рассудительные, вы могли бы узреть свою молодую поросль.

Дарья! Береги своего мужа! Если его счастье станет смыслом твоей жизни – ты будешь счастлива всю жизнь! Умейте прощать. Ибо семейная жизнь – это терпение, терпение и еще раз терпение.

В заключение отец Анатолий дал в руки молодым два образа. И сказал сопровождавшей троице:

– Подойдите, поздравьте молодых!

Тоже поцеловал их, приобнял. Поздравил.

А у самого на душе и радость, и где-то на донышке маленькая горчинка. Потому что нет у него этих самых молодых побегов, которые остаются от нас на земле.

«Жил. Любил. А следа не оставил», – думал он о своем, разоблачаясь из парадного одеяния.

После ухода молодых они с Прохором погасили в храме свечи. Разложили по местам, сундучкам и коробкам венчальный реквизит. И разошлись по своим домам, где никто не ждет их. Не встретит ни ласковым словом, ни ворчливой бранью. Одинокие и бесприютные. Одно слово – бобыли.

V

«Утро начинается с рассвета. Здравствуй, необъятная страна. У монаха есть своя планета – это…» – отец Анатолий мысленно проговорил переделанный на свой лад любимый куплет из советской песни, вертевшейся у него на языке. Но сегодня так и не нашел более подходящего окончания его, чем «… это душ народных целина».

Он позавтракал, чем Бог послал от попадьи Улиты. И решил заняться хозяйством. То есть привести в порядок дверной замок в хате. Вчера вечером, вернувшись в курень, он очень долго возился с ним, но так и не сделал.

«Надо его хорошенько разработать. И смазать тем, чем «государство богатеет, и чем живет и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет…» – процитировал он по ходу дела пушкинскую строчку из «Евгения Онегина». И приступил к поискам этого простого продукта. Масла.

В доме его не нашлось. И он отправился на поиски в сарай, где в старые добрые времена, судя по всему, хранился хозяйственный инвентарь: косы, вилы, грабли, плуги…

Поднимаясь по ступенькам в пропахший прелым сеном и высохшим навозом сарай, он неожиданно споткнулся и чуть не упал из-за подломившейся доски. Ругнулся, удержался и, потирая ступню, которой слегка досталось, недоуменно воззрился на открывшуюся ему картину.

Под лопнувшей доской внутри ступеней лежало что-то, аккуратно завернутое в полуистлевшую рогожку. Отец Анатолий достал этот увесистый сверток и начал разворачивать. Под рогожкой была серая шерстяная шинель с некогда «золотыми», а теперь позеленевшими пуговицами и погонами.

Внутри нее лежал коричневый кожаный чехол. Он сунул руку внутрь. Нащупал что-то твердое. Стал доставать.

Через секунду в его руках была казачья шашка с ножнами.

– Ишь ты! – произнес он удивленно.

Затем взгляд его снова упал на раскуроченную ступеньку. Там было еще кое-что. Точнее – небольшой узелок.

Достал и его. Развернул. Это была икона. И туго скатанная пачка ветхих от времени денег. И еще – металлический нагрудный знак в виде креста. На его концах – цифры: вверху – «1917», а внизу – «1918». На перекладине отлито старорусским шрифтом «Чернецовцы».

Он долго разглядывал свои находки. Пока не пришел пономарь Прохор.

– Смотри, какие интересные вещи! – сказал отец Анатолий. – Больше ста лет пролежали. А выглядят как новые.

– Странная какая-то икона, – заметил Прохор, разглядывая образ.