Святые грешники

– Сосед меня взял насильно. Снасильничал надо мною прямо в огороде… Сначала бил. Потом повалил…

Его трясет от возмущения таким беспределом. По-хорошему ему надо эту информацию передать в органы. Но нельзя. Тайна исповеди. И он может только дать ей совет. Да ведь она в нем не нуждается. Позорище ей не нужно. Ну а вот кому рассказать, как не монаху? Обязан молчать.

Отец Анатолий выслушивает ее исповедь, не задавая лишних вопросов. Он не из тех страстолюбцев, что не так давно появились в церкви.

Есть такие, которые выдумывают так называемые генеральные исповеди и принуждают кающихся вспоминать самые невероятные грехи – как мысленные, так и плотские. Да, бывает, такие ставят наводящие вопросы, что бедные женщины сгорают от стыда. Потому что они даже и не знают о таких вещах, которые открывает им чернец. А сами исповедники, сладострастно копаясь в чужом грязном белье, испытывают, наверное, какое-то огромное удовольствие. Или, как бы это выразиться, сладострастие. Есть такие и у них в маленьком монастыре, где он теперь обитает.

Много лет прошло уже с тех пор, как майор Анатолий Казаков стал зваться просто отцом Анатолием. У монашествующих – фамилий нет. Начинал он свою церковную жизнь в знаменитой Псково-Печерской обители. Кажется, давным-давно он переступил порог того знаменитого места в надежде завязать со своим недугом и обрести наконец душевное успокоение в монастырских стенах. А теперь вот здесь. Но, видно, правду говорят. Куда бы ты ни пришел, в какую бы скорлупу ни спрятался, от себя не уйдешь. И все свои грехи и страсти принесешь с собою. Так и он. Пьянство он преодолел. Давно уже хмельного в рот не берет. Но вот женщины… Ох, эти женщины… Нет, он так себе ничего не позволяет. Но каждую ночь посещают они его в горячих и горячечных монастырских снах. Бабы эти.

Ольга. Вечно больная, замужняя. Лечил. Жалел. Маринка, которая развелась из-за него. А он ее отставил. Катерина – красавица, прелестница. Проститутка, которую он научил кончать. Машка – модель. Никак не могла найти верный подход к мужчинам. Не знала, как примоститься к мужику. Каким местом прилипнуть. Кларетта (так он про себя ее прозвал) – нимфоманка, готовая лечь под каждого. Ирина – лесбиянка, пытающаяся обрести свой женский статус. Катерина – сущий ребенок, хотя с вполне зрелыми женскими формами. Еще одна Ольга – хохотушка. Законница, помощник прокурора.

Всем он, чем мог, помогал. А имя им легион. Как бесам. И видно, желание это, сила мужская – последнее, что оставляет даже монаха.

Уж он и постится урочно и от себя. И молится на сон грядущий. А они словно смеются над ним. Будят, почитай, каждую ночь. Дразнят, бесовки. Может, мстят ему этим. За что? Да скорее всего за то, что имел он их. А не любил. А вот снайперша, та, с чеченской войны, что застрелил он тогда, ни разу не приснилась. Забылась, как сон.

Простила его Богородица. Отпустила.

А так-то проснешься ночью в горячечном сне в своей келейке. И на колени – молиться. Пока не отпустит. И утро. Вставать пора. На службу в храм. Потом послушание. Как говорит отец Парфений: «Лень – прародитель всех грехов. А если трудиться денно и нощно, то грешить некогда будет».

Хороший он человек, отец Парфений. Живет у источника. Доб рый, свойский. Улыбчивый. Но не все здесь такие. Люди разные. Есть и суровые. Есть просто несчастные. А главное – все одинокие. Душою одинокие.

Прежде чем попасть в эту тихую обитель, где и спасаются-то всего десятка два насельников, он кое-что повидал. И многому научился в этой новой для него церковной жизни. Одно время он даже трудился помощником у правящего архиерея. Но карьеры церковной не сделал. Хотя сначала хотел. Не сложилось. Может быть, потому, что здесь, в церкви, стал он много думать. А тут, как в органах, дан приказ – выполняй.

Но времени много. Жизнь течет однообразно. День похож на день. Вот и думается. Много думается. О разном. В том числе и о методах руководства.

«Беда архиерейская, – считал отец Анатолий, – видеть недостатки людей, искать их и принимать решения на основе этой информации. А нужно видеть и плюсы, и минусы человека. На плюсах строить работу и взаимоотношения, а не на минусах. Где-то поддержать, подстраховать и проконтролировать. Стратегия на минусах приводит к тому, что за одни и те же недостатки иных хвалят, а других гнобят».

В общем, люди есть люди. Делают ошибки, а потом исправляют. Ничто человеческое им не чуждо, отцам церкви.

В молодости его архиерей, когда был семинаристом, сильно любил одну девицу. И, в общем-то, не собирался быть монахом. А хотел стать священником, жениться, завести деток. Но девица не дождалась его. Выскочила замуж за другого. Вот с такого горя молодой парень и принял постриг. Ушел в монастырь. А теперь жалеет о том, что нет у него детей. Пресечется его род. И некому будет вспоминать о нем. Не будет его кровинушки на земле.

Так что в каждой избушке есть свои игрушки. И свои, как говорится, скелеты в шкафу.

Еще в тот период времени, когда он собирался делать церковную карьеру, отец Анатолий пошел учиться. И заочно окончил духовную семинарию. Тему дипломной работы избрал для себя достаточно близкую. Каким должен быть настоящий пастырь. И настоящий инок. Пришлось поусердствовать. Проштудировать отцов монашества, начиная от Василия Великого, Антония Великого и заканчивая нынешними. Особенно запомнилось ему наставление святителя, касающееся тех, кто уже ступает на путь иночества: «Прошу, пусть не делает (избравший этот путь жизни) сего без испытания, пусть не воображает себе жизни удобосносной, спасения без борьбы, а лучше пусть наперед упражняется в благоискусном терпении скорбей телесных и душевных, чтобы, ввергнув себя в неожиданные борения и потом не имея силы противостоять встретившимся испытаниям, опять со стыдом и посрамлением не устремился назад к тому, от чего бежал с осуждением души, возвращаясь в мир и делаясь для многих соблазном, подавая всем повод заключать о невозможности жить во Христе».

Диплом он тогда защитил. А карьеры не сделал. И может быть, потому, что кроме цитирования святых отцов древности он понял еще одну истину, не очень приятную, но зато точную: если в древней церкви пастыри выбирались самою общиной из своего состава, то теперь такого нет. И не представляется возможным. И церковь как иерархическая структура подвержена тем же недостаткам, что и обычные замкнутые корпорации такого рода. То есть, конечно, карьеры здесь делаются по-другому. Духовный рост и рост карьерный зачастую никак не связаны друг с другом. И, как говорится, соблюдение восьмидесяти основных нравственных правил, которые вывел еще Василий Великий, не гарантирует тебе, что ты станешь епископом.

Видно, такие вольнодумные замечания проскакивали у отца Анатолия не раз и не два. А может, кто донес. Что тоже не исключено. Но на посту помощника он не удержался. На прощание состоялась откровенная беседа с правящим архиереем:

– Твой уровень, Анатолий, – клирик многоштатного прихода! Поэтому тебе надо еще расти и расти…

На что новоиспеченный монах заметил:

– Владыка! Мы все условно пригодные в руках Господа. Ты, с точки зрения выборщиков, недостоин быть патриархом, а сам считаешь по-другому. Кто-то считает, что патриарх недостоин этого места. Наши мнения – это одно! А воля Божия – это другое!

Поговорили! Как чистой росой умылись. И родниковой воды напились.

После этого пробыл он какое-то время монахом в Оптиной пустыни. Но не прижился. Шумной она ему показалась. Не монастырь, а какая-то корпорация. Как наедет народишко на машинах. Заполонит всю гигантскую стоянку. И в храмах не протолкнуться. И во дворе у кладбища – как на торжище. Нет благоговения и тишины. Не понравилось отцу Анатолию и излишнее усердие при возвеличивании недавно убиенных насельников монастыря. Кто убил? За что? Не докопались! А часовню уже отстроили. И едва ли не святыми их сделали. Как-то не очень вяжется все это со смирением. И воздержанием, приличным в таком случае.

В конце концов оказался он здесь. Место тихое. Беленький монастырский корпус с зеленой металлической крышей. Ни стен, ни башен. Только купол над храмом да колокольня со звонницей выдают его принадлежность к церкви. А так – прямо санаторий в лесу. Кстати говоря, в советское время этот монастырь и был отдан сначала под санаторий. А потом долго служил турбазой, с которой делались длительные вылазки на природу.

Но пришли иные времена. И турбазу вернули церкви.

Вид отсюда, особенно с колокольни, великолепный. Сплошь лес и реки. Народ мирный. Обитель тут отвечает за все. Окрестные жители ходят в монастырский храм – молиться, причащаться, исповедоваться. И эта тихая, однообразно-монотонная жизнь убаюкала. Что в мирской жизни сущая мелочь, здесь – событие.

Закончив свои служебные дела, Анатолий направился в братское общежитие, чтобы проведать старичка-монаха, который доживал последние годы здесь в тишине.

Бывший капитан, во время войны разведчик, он мирно коротает остаток лет в этих краях. И беседы с ним для отца Анатолия важны в смысле понимания жизни и Божьей воли.

А старичок интересный. Такой, как будто откуда-то из русской народной сказки вынырнул – старичок-боровичок. По имени Лука. С очень умными и чрезвычайно глубокими глазами. И бесконечными историями и присказками, которые он неторопливо, слегка заикаясь, рассказывает отцу Анатолию или забредшим послушникам.

Всегда он всем доволен. Ни на что не ропщет. И как кажется Казакову, ведет жизнь уж слишком простую и какую-то, как определил для себя отец Анатолий, «травяную». Дадут поесть – поест. Скажет спасибо. Забудут – тоже не обидится.

И за все, за любое, даже малейшее для себя услужение все время благодарит Господа Бога. Повторяя раз за разом: «Слава Тебе, Господи!»

Отец Анатолий, примеряя на себя будущую, маячащую где-то там, далеко за горизонтом, старость, думает, что он таким вот божьим одуванчиком вряд ли будет. А будет, судя по всему, он дедом ворчливым и требовательным.

От этого старичок Лука кажется ему еще более притягательным. Хочется ему понять, таков ли он на самом деле – безропотный и смиренный. Или все-таки где-то там, в глубине души, не остыли еще желания. И, стало быть, не святой он человек. А притворяется.

Но такой «удачи» ему пока не выпадает. И сегодняшний разговор с дедушкой Лукой все о том же. О военных воспоминаниях и о жизни в церкви. Так как, судя по всему, других впечатлений у деда нет.

Анатолий вошел, присел на край кровати. Спросил:

– Как самочувствие, отец Лука?

– Да уж скорей бы Бог прибрал. Надоело коптить божий свет. Устал, – тихо так ответил тот. – Ну а у вас как дела? В монастыре что нового?

А надо сказать, что при замкнутой, практически казарменной жизни в тихой обители далеко от людей любое событие из внешнего мира подробно обсуждается и оценивается. Иногда даже пристрастно.

– Да вот позавчера умерла Ляля! – заметил монах.

– Это какая? Не цыганка?

– Ну да, она. В крещении Галина.

А разговор возник оттого, что в ближайшем от монастыря селе несколько лет назад пристроился на жительство цыганский табор. И многие цыгане оказались крещеными. Стали захаживать в храм. И конечно, стали темой для пересудов. Вот и сегодня о них вспомнили.

– Померла вот она, – говорит отец Анатолий тихо. – Сразу после службы. Была у меня на службе. Исповедалась, причастилась. Я причащал. Вышла из храма – стало плохо. Мой помощник – из мирских – посадил в машину и повез домой. У него на руках и умерла. В дороге. Почему умерла – точно не знаю. В прошлое воскресенье не приходила на службу, чувствовала себя плохо. А в это решила обязательно прийти. Кто-то говорит, что у нее астма и в баллончике кончилось лекарство. Иные говорят, что-то еще было. Как-то все по-русски – безалаберно… Но поразило меня другое. Не смерть. Когда я ее отпевал, мне показалось, что цыгане разыгрывают меня. Покойница лежала, как живая. И улыбалась. Я спросил у пономаря Саши…

– Это который семнадцать лет в тюрьме провел? – уточнил отец Лука.

– Ну да! Так я его спросил: «Смотри, она улыбается?!» «Да! – говорит он. – Она же после причастия, когда приняла в себя частичку Бога». Вот так вот. Отпел я почти сотню человек. Но улыбающуюся во гробе видел первый раз.

Старец покряхтел, подумал. Очевидно, о своем.

– Единственное, чем утешаюсь, что мы не можем прибавить себе ни одного дня жизни. Правда, и убавить не можем.

– Да!