Пятна на солнце

– Пашутин. Слушаю вас, – представился он.

– Здравия желаю, товарищ майор, – сказал Сорокин. – Мне сейчас доложили, что к нам в подразделение прибыла комиссия и что проверка связана с гибелью Покровского. Зачем она нужна, если все это произошло на ваших глазах?

– Если прибыла, значит, так нужно. Я должен быть уверен в людях, с которыми мне придется работать.

– Но эти люди уже прошли не одну проверку, зачем же их снова проверять?

– Не нужно меня в чем-то убеждать. Это мое решение, и я не обязан его с тобой согласовывать. Я смотрю, ты по-прежнему начинаешь обсуждать приказы старших начальников. Я не Сидоров и терпеть твои выкрутасы не намерен, – неожиданно взревел он.

Он положил трубку и посмотрел на притихшую секретаршу, которая застыла в дверях. Она проработала в наркомате около тридцати лет и никак не могла привыкнуть к этим неожиданным взрывам эмоций у нового начальника.

– Чего стоишь, дура? Что, нечем заняться? – обратился он к ней.

Женщина пулей вылетела из кабинета. Оставшись один, он взял в руки газету «Правда». На первой странице сообщалось о попытке войск Волховского и Ленинградского фронтов прорвать блокаду немцев. В случае удачи эти два фронта деблокировали бы город и окружили бы значительную часть соединений немецкой армии «Север». В конце сводки Совинформбюро сообщалось о кровопролитных боях в районе населенного пункта Мясной Бор.

«Похоже, не прорвут блокаду, – почему-то подумал Пашутин. – Начинать неподготовленное наступление – очень опасная затея нашей Ставки».

Словно испугавшись своих умозаключений, он с опаской посмотрел на стены кабинета, словно те могли прочитать его крамольные мысли. Чтобы немного успокоиться, он встал с кресла и подошел к окну. Шел снег, крупные снежинки медленно кружились в непонятном танце. Он вспомнил детство, снеговиков, которых они лепили вместе с Ульяновым Володей.

«Где это все? – подумал он. – Жалко, что человек не может вернуть наиболее приятные моменты своей жизни».

От воспоминаний, его отвлек телефонный звонок: звонил дежурный по наркомату, который сообщил, что к нему прибыл капитан Сорокин.

«Это даже хорошо, что прибыл сам, – подумал Пашутин. – Надо развязывать этот гордиев узел. Вместе нам не работать, это однозначно. Держать его около себя, пожалуй, не стоит: трудно сказать, что он завтра выкинет. Умные люди неудобны и опасны, кажется, так говорил Менжинский, а может, кто-то и другой, какая разница».

Вновь зазвонил телефон, Пашутин снял трубку.

– Да, пусть войдет, – произнес он и положил ее.

* * *

Сорокин вошел в кабинет и остановился в дверях.

– Что случилось капитан? – спросил его начальник отдела. – Почему вы покинули место работы без моего разрешения.

– Мне нужно с вами поговорить, товарищ майор.

– И о чем же?

– О наших с вами взаимоотношениях. Мне не совсем понятны ваши претензии ко мне. Вы позволяете себе кричать на меня, швырять трубки, намекать на что-то. Эта никому ненужная проверка. Я не могу работать, когда мне не доверяют.

– Ишь ты, как заговорил, – произнес Пашутин. – Ты забыл, с кем разговариваешь и кому выставляешь условия? Может, на фронт захотел?

– Вы меня фронтом не пугайте. Я хорошо знаю, что это такое.

Сорокин продолжал стоять перед Пашутиным, который сидел за столом. Предложения присесть Пашутин не сделал, так как хотел сразу же обозначить свою роль в этом споре. Слова подчиненного вновь разожгли в нем нескрываемую ярость. За какие-то пять минут он высказал Сорокину все, что думал о нем: что он плохой оперативник и плохой начальник, и так далее и тому подобное.

Капитан молчал, так как понял, что начальник все равно его не услышит.

– Почему вы молчите, капитан? Это благодаря головотяпству ваших сотрудников немецкому резиденту удалось уйти от ответственности. Могу сказать больше, операция, которая так успешно начиналась, была провалена вашими сотрудниками.

«Он, наверное, уже доложил руководству наркомата о гибели резидента, – подумал Александр, глядя на красное лицо своего начальника. – Теперь он хочет создать общественное мнение, что вся вина в этом лежит на нем, на капитане Сорокине».

– Вы, наверное, догадываетесь, капитан, что после этого разговора мне будет трудно работать с вами и доверять вам.

– Что вы мне предлагаете, товарищ старший майор? Пустить пулю в лоб?

– Почему пулю? Я вам предлагаю написать рапорт с просьбой отправить вас на фронт. У меня есть связи в управлении кадров, которые помогут вам быстро туда отправиться. Думаю, что это лучший для нас обоих вариант. В противном случае я вынужден буду писать рапорт об отстранении вас от занимаемой должности и проведении служебного расследования, а чем оно может окончиться для вас, могу лишь догадываться.

Сорокин усмехнулся. Сейчас он понял – для чего с утра был разыгран весь этот спектакль: Пашутин хотел снять с себя ответственность за смерть резидента и автоматически переложить ее на его плечи.

– Скажите, товарищ старший майор, у меня есть хоть какая-то возможность обратиться с рапортом к руководству наркомата?

– Только с рапортом об отправке вас в действующую армию. Других вариантов нет.

На столе настойчиво зазвонил телефон.

– Позволите? – обратился Пашутин к Сорокину и поднял трубку. – Да, он сейчас у меня. Обратился с рапортом о направлении его в действующую армию: хочет снова служить у генерала Власова.

Сорокин хорошо слышал, о чем спрашивал майора кто-то из руководителей наркомата. В том, что это был человек высокого ранга, он не сомневался, так как Пашутин периодически вытягивался по стойке смирно.

– Что же сделаешь, товарищ комиссар, думаю, раз человек хочет на фронт, препятствовать ему не стоит. Нужно гордиться такими людьми, как он. Хорошо, я все понял. Завтра его рапорт будет у вас на столе.

Он положил трубку и вытер платком вспотевшее лицо.

– Бумагу и ручку возьмешь у секретаря. Жду твоего рапорта. Ты, наверное, понял, что два медведя в одной берлоге не живут…

Сорокин шел по темной московской улице. Написанный им рапорт, снял с его плеч огромный груз ответственности. Несмотря на негативный осадок в душе, он был рад тому, что больше никогда не встретится с Пашутиным, и это чувство вскоре стало доминирующим.

Вторая часть

Агония

Февральское солнце, сверкнув последний раз золотым лучом, скрылось за кромкой леса. Сорокин приоткрыл дверь железнодорожного вагона и спрыгнул с подножки на землю. Особый отдел дивизии, куда его направили для прохождения дальнейшей службы, прибыл в составе дивизии на станцию Череповец. Необстрелянная молодежь, что составляла основную часть мотострелковой дивизии, видимо, еще не совсем понимала, что их ожидает впереди. Многие из них шутили, громко смеялись, разглядывая безрадостные картины Вологодчины. Сделав несколько приседаний, Александр сразу понял, что ночная боль в ноге была неслучайной. Сорокин прихрамывая, подошел к группе бойцов, которые что-то громко обсуждали между собой.

– Разве это природа? – произнес один из них. – Вот у нас в Сибири, это да. Тайга на сотни километров, Байкал с его изумрудной водой, одно слово – загляденье. Если бы мне предложили выбрать фронт или остаться жить здесь, среди этих лесов и болот, то я наверняка бы выбрал фронт.

Стоявшие вокруг него бойцы как-то невесело рассмеялись. Заметив, что к ним подошел офицер, они замолчали и стали расходиться. Все они уже знали, что этот прихрамывающий капитан является сотрудником особого отдела дивизии, и знакомство с ним не сулило ничего хорошего. Заметив идущего по платформе офицера, Сорокин направился к нему.

– Капитан Сорокин, особый отдел дивизии, – представился он офицеру.

– Командир батальона, майор Бобров.

– Долго будем стоять? – поинтересовался у него Александр.

– Трудно сказать, капитан. Комендант станции тоже не знает, я у него уже интересовался. Говорит, что немецкие диверсанты разрушили пути. Ждут железнодорожников. А почему вы меня об этом спросили, капитан?

– Если до утра не справятся, это плохо, – в тон ему произнес Сорокин. – Утром немецкая авиация сравняет нас с землей. Похоже, вы еще не воевали, товарищ майор, а иначе бы подобных вопросов не задавали.