Республика Татарково – 1. В тихом омуте

Шилин бывал не раз на приёме у Татаркова. Когда квартиру получал, когда получал дачный участок, когда хлопотал стиральную машинку, когда выписывал навоз с подсобного хозяйства. Если по первым трём бессчётное количество, то по последнему вопросу – только дважды.

– Паша, я не готов тебе сейчас ответить. Зайди где-нибудь через недельку-другую. Договорились?

Такое панибратское обращение, вызвало у Павла Павловича горделивое чувство. А директора в глазах присутствующих делало демократичнее, и вызывало к нему уважение, доверие.

В следующее посещение:

– Паша, думаем. Ты задал мне хорошую задачу. Ведь дерьма у нас там, озера. А почему бы и не на огороды, а? Жди.

От этой встречи Павел Павлович даже возгордился, – как же, стал невольным генератором идей.

Через неделю, боясь упустить весеннюю подкормку земли перед вспашкой, Павел Павлович съездил на велосипеде на подсобное хозяйство, и решил вопрос без всяких головоломок. Без большой зауми и заявлений. Переложил из своей сумки в сумку тракториста две бутылки самогонки, «жидкая валюта», и в тот же день навоз был доставлен ему на дачный участок.

Кстати, Татарков и по сию пору этим вопросом не разродился, – вспоминал Шилин, дожидаясь посещения гендиректора.

То, что Татарков к Шилину имел некоторую слабость, это прослеживалось. Видимо, их встречи на собраниях не прошли бесследно. Установилось между ними: со стороны директора – снисходительно покровительственное отношение; со стороны Шилина – товарищеское, подчинённое. И поэтому была надежда, что и на сей раз, эти отношения помогут ему в разрешении вопроса с пенсией.

В один из субботних дней, кстати, не рабочий, что на комбинате явление крайне редкое, Шилин, пройдя пересчёт, был пропущен Ниной Михайловной в кабинет к директору.

В кабинете Павел Павлович вышел первым на линию огня, и сразу же попал в поле зрения старого товарища.

Оказывается, Татарков был осведомлён о его хлопотах и, едва толпа ввалилась в кабинет, он заговорил первым.

– Паша, я в курсе. Работаем по твоему вопросу. Не скажу, что скоро решу его. Но для тебя всё сделаю, что смогу. Думаем. Потерпи. Ты меня знаешь.

– Знаю, Родион Саныч.

– Вот и договорились. Вот перед всеми обещаю – решим твой вопрос, – показал Тартарков пальцем на присутствующих людей, просителей и соискателей. – Пойдёшь на пенсию. Пойдёшь на заслуженный отдых.

– Спасибо, Родион Саныч.

– Пока ещё не за что. Я думаю, а ты работай.

Через три месяца заглянул в Отдел Кадров. Но не к Подгузнику, к заместителю его. С этой одиозной личностью встречаться не хотелось. («Одиозный» – какое красивое слово, даже материться не надо.)

Но не всё ведомо и уважаемым людям. В обход, видимо, её решается его вопрос.

Пытался что-нибудь выяснить у Нины Михайловны. Но и она была столько же информирована и на всякий случай предупредила:

– Потерпи, Паша. Раз директор сказал, значит, думает, как это дело лучше обстряпать. – И посоветовала: – Ты к нему лишний раз-то не суйся, не зли. А то схлопочешь себе по лысине.

Совет секретарши он принял к сведению и лысину не подставлял.

15

В конце года все же решил сходить на приём. Сколько можно ждать? Попытался затеряться в толпе посетителей и пройти в кабинет, но при пересчёте голов, Нина Михайловна его обнаружила. Видимо, лысина выдала, блеснула ярко.

– Ну, я же тебе говорила – подожди, – недовольно проговорила она, едва не прикрыв перед ним двери кабинета.

– Нина Михайловна, я только на два слова. Я – ему, он – мне. И всё!

– Ох, Пашка! Влетит и тебе и мне.

– Я только спрошу – и сразу отвалю.

Секретарша строго покачала головой и смилостивилась.

– Только тихо.

– Да что вы. Даже не чихну!

Это ещё подумать надо, кто там будет шуметь?..

Татарков вышел из-за стола, оглядев посетителей, тут же в уме отсортировал: на тех, кто пришёл трудоустраиваться, а кто из местных, по мелочным вопросам. Кому уже знал, что ответить, а кого поманежить. И старался перемежевать разговоры между «своими» и «чужими».

Женщины обычно топтались позади мужчин, видимо, надеясь на конфиденциальность и поговорить с директором после того, как он отпустит мужчин. Но тот их быстро выстраивал.

– Чего там прячетесь за мужиков? Давайте, давайте выходите. Не на смотрины пришли, наверно, а по делу.

Женщины, что побойчее, выходили. И он спрашивал, вначале без имен.

– Ты чего пришла?

Вопрос на пару секунд зависал в воздухе, и женщины, переглядываясь друг с другом, оторопело молчали.

– Я тебя, Светка, спрашиваю. Что там у тебя?

– Да я, Родион Саныч… – Светка, женщина лет сорока, подаётся вперёд, – да вот, по квартире.

– А сейчас, где живёшь?

– Вы ж знаете, на подселении. Нас четверо в одной комнате. Два парня, муж и сын, и мы, две… с дочерью.

– Ну, так и что?

– Так неудобно, знаете ли…

– А что тут неудобного? Мешаете друг другу? Так вы вон, какие две кобылы. Можете по утрянке, по зорьке, по травке пробежаться, росою подмыться. Оно даже полезнее будет. Ха! – густо хохотнул Татарков.

– Ай, ну и шуточки у вас, Родион Саныч, – елейно возмущенно отмахивается Светка, краснея от смущения перед присутствующими.

– Ладно, Светка, – снисходительно отвечал Родион Саныч. – Я действительно пошутил. Помогу. Тут в конце квартала распределение будет, постараюсь для тебя так и быть. Только ты своему начальнику цеха скажи, чтоб зашёл ко мне.

– Хорошо, Родион Саныч. Передам, Родион Саныч.

– Ну, иди.

Светка пунцовая и радостная выскакивает из кабинета.