Настоящее чудо

Я в зомби не верю, потому что знаю точно – зомби не бывает. Есть люди, которые хотят жить как зомби, и есть то, что можно считать ложью о зомби, хотя статус этого утверждения, опять же утверждаю, зависит от точки зрения.

Последние семь месяцев, уже после смерти Марты, я следил за ним в полную силу, изучал привычки и манеру речи, походку и распорядок дня. Слушал, с кем он говорит и о чем, потому и могу теперь так подробно рассказывать о его жизни.

Она, как тебе уже наверняка понятно, не потрясала разнообразием. Из человека, которого некогда интересовало неизведанное и нераскрытое, он превратился в самого обычного человека. Даже хуже, он превратился почти в эталонного зомби, и это было до того мерзко, что если бы не сделка с дорогой подругой, я ни за что бы к нему не приблизился.

Человек выглядит человеком благодаря мелочам – кто-то часто моргает, а кто-то хрустит пальцами. Кто-то одергивает полы пиджака, хотя тот сидит нормально, а кто-то присвистывает, когда задумывается. Это можно назвать невралгией, но если в человеке нет ничего нервного, то он становится пугающе однообразным: улыбка, вызванная потоком внутренних мыслей, почесывание затылка, щелкание пальцами во время разговора, закусывание губы, крошечные признаки жизни, свидетельства того, что ты – настоящий человек, а не какой-нибудь робот или зомби.

Когда он говорил, то часто прищуривался, будто пытался где-то разглядеть памятку с нужным текстом, а спускаясь по эскалатору в метро часто стоял спиной вперед, хотя это было запрещено. Любил что-нибудь держать в руках, ручку например, или кошелек. Когда руки были свободными, он не знал куда их деть и постоянно то пихал в карманы, то вытаскивал, то сцеплял пальцы, то скрещивал руки на груди, будто не понимая, как они вообще могут быть свободными.

Любил разговаривать сам с собой. Точнее, не столько разговаривать, сколько коротко резюмировать какую-нибудь из своих мыслей.

– Похоже все, – говорил, закрывая рабочий файл, который больше не понадобится в ближайшее время.

– Пора ложиться спать, – говорил по вечерам, когда часовая стрелка циферблате на стене подползала к одиннадцати, минутная к шестерке, а коньяк в стакане заканчивался.

Я смотрел на него, когда он спал или сидел на стуле на кухне, делая себе бутерброды на завтрак. Шел вместе с ним до метро, задерживаясь, чтобы избежать неловкой ситуации с тобой. Наблюдал за его работой. И чем больше сравнивал с другими людьми которых знал – яркими, инициативными, полными идей, теми, с кем я привык быть рядом и восхищался, и кто, на протяжении всей человеческой истории, развивал мир, тем больше убеждался, что мне его совсем не жаль. Тридцать три года, ни друзей, ни жены, ни интересов, ни амбиций – пустое место, о котором только коллеги и говорят, будто оно очень хорошее. Кроме работы у него не было ничего, чем можно держаться за эту жизнь, и по сути, Жонглер, при всей своей внешней благообразности, образе уважаемого человека, он – полный неудачник, растерявший свои возможности, из человеческого оставив себе только прищуривание, разговоры сами с собой и тому подобное. Почему же он тогда жил?

Позволь, я же и отвечу: по естественной привычке. В людей, как и в других живых существ, например амеб, вложена естественная необходимость поддерживать в себе жизнь, иначе бы эта изначальная затея с ДНК не привела ни к чему. Однако желание жить не делает человека человеком, так как в этой необходимости он не отличается даже от амебы.

Вот так, Жонглер.

13

После работы, если не было других дел, а другие дела случались все реже, он сразу шел домой. Но так было не всегда: переехав сюда, он, вместе с супругой, одно время гулял по улицам, разглядывая местные достопримечательности. «Пропитываясь духом нового места», – как говорила жена, предпочитавшая заброшенные здания или запущенные скверы памятникам и музеям. Она говорила, что любит фотографировать что-то старое, хотя, как мы помним, фотографировала не так уж и много и не столь уж хорошо.

Потом, когда их отношения начали сходить на нет, супруга все чаще гуляла одна, а он сидел дома. Возвращался с работы, готовил ужин или ел готовый, смотрел в окно или новости по телевизору. Делал домашние дела, поддерживая порядок. Человек без любопытства, человек-прагматичность.

Основной современный принцип экономии энергии – не делать ничего, кроме обязательного: работы, еды, сна и личной гигиены.

Если бы в тот день я не написал ему, а потом не позвонил, он поступил бы точно также, как и всегда – вернулся бы к себе, поел, и пил бы после коньяк до самого сна. Но я позвонил, и свет в нем, жалкий, пародия на настоящий, чуть разгорелся. А его хватило, чтобы по дороге домой он все-таки свернул со своего привычного маршрута.

К тому времени снег валил настолько сильно, что практически парализовал уличное движение. Выйдя из метро, он словно окунулся в другое измерение, в котором с тротуара угадывались темные чудовища машин, хоть и грозно сверкавшие глазами-фарами, но обреченно стоящие в пробках, как в одной длиннющей упряжке, спешащие домой люди под снегом казались смутными, размытыми фигурами-тенями, гораздо сутулее обычных людей.

– Ну и апрель, – сказал он сам себе, шагая по улице и втянув голову в воротник плаща, – природа просто сошла с ума.

И тут ему припомнилось, как в юности, среди прочих чудес, которые предположительно происходили среди них, была и такая теория: если погода кардинально отличается от типичной для этого времени года, то это может являться признаком пространственной аномалии.

– Грубо говоря, – бормотал он, понемногу вспоминая, – погодные явления во многом зависят от давления. В областях пониженного давления образуются циклоны, в областях повышенного – антициклоны. Это естественный процесс. Но бывает и так, что погода резко меняется, потому что давление резко меняется из-за соприкосновения миров, вызывая природное возмущение. Именно в это время проще всего увидеть что-нибудь необычное.

Эту чушь рассказывал приятель из компании мистиков. В качестве эксперимента, в свое время, он даже предлагал проверить одну городскую легенду:

Легенда была японской и, согласно ей, в непогоду нужно было войти в лифт многоэтажного дома, по очереди проехав в нем на этажи номер четыре, два, шесть, два и десять, при этом так, чтобы за это время никто не зашел в кабину, иначе вся магия сорвется. Проехав этажи в нужном порядке, требовалось спуститься до пятого этажа. Там в лифт должна будет зайти женщина, с которой нельзя разговаривать, так как она – уже не человек и может догадаться о том, что ты об этом знаешь. Это будет верным признаком того, что находишься на верном пути. После нужно нажать на кнопку первого этажа, но лифт поедет не вниз, а вверх. Там, где он остановится и откроет свои двери, и будет другой мир. Приятель утверждал, что единственным человеком в том месте будет только доехавший. Или доехавшие. И еще, о том как вернуться назад – никто не знает.

Последнее явно ломало всю идею легенды.

– Если никто не знает как вернуться, то откуда известно, что способ работает? – спрашивали его, а приятель, в ответ, злился оттого, что красивая история не выдерживает пытливого скептицизма.

– Откуда мне знать? – говорил он, – это же японская легенда, я ее не выдумывал. Наверняка какой-нибудь способ есть, только о нем не рассказывается.

Приятель и еще пара человек, а один раз даже тот, к кому вскоре я пойду в гости, пытались провернуть этот ритуал в разных домах в непогоду, но всякий раз безуспешно. Чаще всего все портилось на женщине с пятого этажа. Впрочем, приятель говорил, что женщина однажды-таки заходила.

– Я думал, что умру от страха, – говорил он. Но так как проверял он в тот раз в одиночестве, то никто не мог подтвердить или опровергнуть его слов. К тому же, кнопка первого этажа все-таки остановила его от проникновения в другой мир таким изощренным способом.

– Что-нибудь нетипичное… – пробормотал он, подходя к дверям здания, где жил и вдруг остановился.

Дом за его спиной, тот самый, который он разглядывал вечер за вечером, за хлопьями снега высился монолитной громадой, тускло светил лампами из окон и казался совершенно ирреальным, будто выросшим из другого мира.

Он оценивающе посмотрел на него снизу вверх. Сорок один этаж, включая технические.

– Ну… почему бы и нет? – пробормотал и пошел через дорогу.

В холле было пустынно: три лифта, мягкая зона за пальмами в некрасивых пластиковых кадках и бородатый портье, посмотревший на него пустым взглядом; отделанное зеленым камнем, якобы малахитом, помещение и старомодные, под шестидесятые, лампы не вязались с хромированными блестящими дверцами лифтов. Сейчас через большие витринные окна не проникал свет, отчего казалось, будто мир за спиной начал пропадать, оставляя последним живым людям – ему и портье лишь холл и неизвестно как спасенные из общего апокалипсиса тропические растения.

Он обернулся и, как в последний раз, посмотрел назад – сплошная белая пелена снаружи.

С мягким звуком открылись дверцы лифта. Он встал под желтую электрическую лампу, нажал на круглую черную кнопку с красной цифрой «четыре» в центре и, спустя секунду, оказался заперт в блестящем коконе.

Из опыта строительства он знал, что дома строятся вокруг лифтовых шахт и лестничных клеток, являвшихся, по сути, позвоночником здания. Если проект по каким-то причинам не устраивал заказчика после начала работ, то было возможно изменить расположение комнат и коридоров, сместить окна, если, конечно, еще не были возведены стены, можно было даже предусмотреть новые санузлы. Смещение же лифтовых шахт и лестниц требовало пересчета нагрузок на все здание и почти всегда приводилось к его полной перестройке, потому и менялось лишь при самых крайних обстоятельствах.

И вот, по позвоночнику здания, он ехал на четвертый этаж. А как еще попасть в другой мир, если не по позвоночнику?

Двери открылись в коридор, освещенный тусклым искусственным светом. Он посмотрел на окрашенную жидкими обоями стену и табличку «Четыре» на ней, как раз на уровне глаз, и нажал на цифру «два» на стальной панели.

На втором этаже тоже оказалось безлюдно и, согласно плана, лифт двинулся дальше, теперь на шестой этаж.

– Нетипичное, – повторил он, – интересно, что может быть нетипичнее, чем попасть в другой мир?

И шестой этаж оказался пуст.

Это было бы даже забавно, – подумал он, оказавшись на десятом этаже и, когда никто не вошел и там, нажал на кнопку пятого этажа.

Предчувствие нехорошего, как в фильмах ужасов – и страшно, и хочется знать что будет дальше, кольнуло его только в тот момент, когда лифт начал мягко тормозить перед пятым этажом. Но он все-таки был скучным прагматиком, поэтому не прислушался к нему и оторопел, когда увидел, через открывшиеся двери лифта, женщину.

Да что там, я сам удивился.

14

Полгода назад ты встретила его бывшую супругу, а я наблюдал за этим.

Изучая его, я обнаружил, как часто он в своих мыслях обращается к бывшей жене. В мелочах: то задержит взгляд на ее фотографии, то положит руку на то место, где раньше она спала. Сам он, между прочим, по привычке продолжал спать на своей половине кровати. Это мелочи, которые говорили о многом. Несмотря на общую черствость к жизни в целом и несколько высокомерного отношения к ее роду деятельности, он любил свою жену вопреки холоду между ними в последний год супружества, и своим уходом она нанесла ему рану, и эта рана продолжала беспокоить. Этим нельзя было не воспользоваться, и я, конечно, воспользовался. Но позже.

А полгода назад его бывшая супруга вошла в фойе дома, где вы жили и, как ни в чем не бывало, поздоровалась с портье. Тому, надо сказать, как и бородачу из соседнего дома, было все равно: жена занесена в список жильцов и, стало быть, имела полное право здесь находиться. Он проводил ее взглядом, отметив про себя разве, что та довольно сильно изменилась.

Ты и сама помнишь, это действительно было так:

Она подстриглась, перекрасила волосы и загорела, будто приехала с морского курорта. Полностью изменилась и ее одежда: если раньше бывшая супруга позиционировала себя фотографом и выглядела так, как должно выглядеть Настоящему Фотографу – чуть растрепано, творчески, в удобной одежде, при этом создавая совокупное ощущение красоты, стиля и комфорта, какой обычно подмечают фотографы, – то ныне она больше походила на Женщину с Большой Буквы: юбка, колготки, полупрозрачная белая блузка под тонким пальто, в котором в ту погоду можно было дойти только до такси, аккуратные сережки. Из уютной превратилась в таинственную и недосягаемую.

На лице – подобающее образу безмятежное спокойствие.