Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом истории

Но тут их взгляды неожиданно разошлись. Ибо Черчилль, если можно так выразиться, оказался бо? льшим сионистом, чем сами сионисты. Дело в том, что идею немедленного раздела Палестины поддержал Хаим Вейцман, «предпочитавший образование маленького государства прямо сейчас перспективе создания большого государства в относительно отдаленном будущем» (156). Вейцман, так сказать, предпочел получить синицу в руки, нежели журавля в небе. О чем он и заявил на известной встрече с Черчиллем и «тиграми сионизма» в 1937 году. Черчилль же категорически протестовал против такой минимизации требований и требовал от евреев ждать своего часа, целенаправленно проводя ту же политику массовой иммиграции, и «держаться, держаться, держаться». Он считал, что имеющее быть там созданное еврейское государство должно включать в свой состав всю Палестину, от Средиземного моря до реки Иордан. Время подтвердит его правоту.

В этом споре на стороне Черчилля оказался и поддержал его своими соображениями весьма специфический исторический персонаж – еще один лидер сионистов Владимир-Зеев (Вольф Евнович) Жаботинский, встречу с которым Черчиллю за две недели до дебатов по разделу Палестины организовал Джеймс де Ротшильд в своем поместье. «Если Вейцман был общепризнанным, всем известным и дипломатичным лидером главенствующего направления в сионизме, то Жаботинский являлся харизматичным главой воинственно настроенного нетерпеливого крыла „ревизионистов“ и его молодежного подразделения – Бейтара» (160). Гилберт, правда, забыл разъяснить, что такое Бейтар – еврейские террористы, кровавые боевики, негласная сионистская армия. И сам Жаботинский, организатор первого еврейского «отряда самообороны» в России (таких же боевиков, попросту), затем создатель сражавшегося с турками Сионского корпуса, а ныне глава крайне радикального Всемирного союза сионистов-ревизионистов, жил с руками по локоть в крови. Весной 1920 года англичане даже приговорили его к 15 годам каторги за организацию боевых вылазок евреев против арабов, но после амнистировали. В отличие от дипломатичного легитимиста Вейцмана, Жаботинский исповедовал силовое давление как на арабов, так и на британские власти в Палестине. Свои взгляды он изложил в культовых статьях «О железной стене» и «Этика железной стены» (1924). Будучи к тому же убежденным противником коммунизма и социализма, Жаботинский вполне закономерно заслужил у своих оппонентов прозвище «фашист». В 1930 году британские власти были вынуждены запретить Жаботинскому въезд в Палестину, после чего «он направился в Восточную Европу, заражая еврейские массы лозунгом образования еврейского государства по обе стороны Иордана и призывая к массовой эмиграции. Он надеялся направить в Палестину таким путем до полутора миллионов иммигрантов» (160).

Обогатившись, как пишет Гилберт, новыми аргументами от Жаботинского, Черчилль своей речью в палате общин 21 июля 1937 года сумел убедить парламент не принимать «продиктованного отчаянием» решения о разделе Палестины. Результат вполне удовлетворил оратора, ведь он, по сути, создал первоначальные границы Израиля в максимальном варианте. Желая умиротворить сионистов, Черчилль спустя неделю в разговоре с бароном Мелчеттом, который одновременно дружил с ним и с Вейцманом, настаивал на том, что раздел Палестины был бы ошибкой и что он друг сионизма и «сделал бы все возможное, чтобы помочь им; но он не собирается быть бо? льшим сионистом, чем сами сионисты» (167—168). Парадокс: Черчилль лучше понимал и последовательнее отстаивал интересы евреев, чем даже сам Хаим Вейцман!

Отказ от раздела Палестины жестко ставил сионистов перед необходимостью наращивать там удельный вес евреев, добиваться изменения своего положения меньшинства, расширения своего контроля над всей территорией. А это можно было сделать только увеличивая поток иммигрантов. Погромы «Хрустальной ночи» с 9 на 10 ноября 1938 года и новый подъем антисемитизма в Германии сильно поспособствовали этой задаче. Все сионисты использовали этот козырь для пополнения еврейского населения Палестины. И ради этого готовы были даже сотрудничать с Гитлером (подробности ниже).

Перед Черчиллем же встала новая важнейшая задача: добиться британских санкций на расширение иммиграционной квоты. «В ходе дебатов в палате общин 24 ноября Черчилль произнес убедительную речь… Цитируя ежегодные отчеты с данными о переписи населения, предоставляемые в Лигу Наций, Черчилль отметил, что за прошедшие пятнадцать лет, в период между 1923 и 1938 годом, прирост арабского населения составил 300 тыс. человек, а еврейского – 315 тыс. человек. «Поэтому мне кажется, что… правильным решением было бы установление правила, согласно которому еврейская иммиграция в Палестину не должна быть меньше роста арабского населения» (192).

Хитрый трюк! Это означало бы быстрый рост удельного веса евреев, поскольку их прирост в процентном отношении был бы гораздо выше. Те же 300 тысяч для арабов относительно небольшая, а для евреев – огромная цифра. На словах получалось, что Черчилль предлагает ограничить уровень иммиграции (и так это поначалу и восприняли обидевшиеся на него сионисты) [33 – По признанию Черчилля, «Великобритания просто не могла позволить себе открыто заявить во всеуслышание, что на территорию Палестины будут прибывать пришельцы, которые станут вытеснять отсюда тех, кто жил здесь столетиями» (341). Это было им сказано в январе 1949 года. Но понимал-то он это всегда и знал, что делал, тоже всегда, хотя только теперь в этом косвенно признался!]. А что на деле? На деле под видом квотирования он предлагал вдвое увеличить поток евреев-мигрантов по сравнению с фактическим: «Такая политика, по расчетам Черчилля, должна была привести к тому, что численность ежегодной еврейской иммиграции должна была быть ограничена цифрой от 30 000 до 35 000 человек. Это было значительное число, в три раза превышавшее действительные размеры еврейской иммиграции за 1937 год, которая составила лишь чуть больше 10 000 человек, и в два раза больше иммиграции за 1938 год, составившей 15 000 человек» (194).

А поскольку некоторые парламентарии выразили беспокойство, что арабы не согласятся и на урезанную иммиграционную квоту, то Черчилль в своей циничной манере, не колеблясь, прибег к шантажу и давлению: «Если арабы откажутся прийти к какому-либо соглашению, то иммиграция тогда вообще не будет ограничена никаким определенным пределом… Если согласия с их стороны не последует, то мы будем для обеспечения своей безопасности полагаться на другие факторы. Однако тогда у нас не будет установлена верхняя планка численного уровня иммиграции» [34 – Позиция Черчилля по этому вопросу всегда оставалась твердой и неизменной. Например, 27 апреля 1942 года в меморандуме военному кабинету У. Черчилль в очередной раз подчеркнул: «Я не смогу ни при каких обстоятельствах согласиться с абсолютным прекращением иммиграции в Палестину по требованию арабского большинства» (237).] (194).

* * *

Спрашивается, на какие «другие факторы» собирался полагаться Черчилль? Только ли на британские вооруженные силы? Нет. Как уже говорилось выше, проблема создания собственно еврейских вооруженных сил давно стояла на повестке дня у сионистов, ввиду разрастания арабо-еврейского противостояния, вызванного иммиграционной еврейской лавиной.

Однако задача вооружить евреев для борьбы с арабами должна была иметь благовидное обоснование. Оно нашлось через год, сразу после начала Второй мировой войны, в беседе новоиспеченного первого лорда адмиралтейства Уинстона Черчилля с Хаимом Вейцманом, приглашенным на обед непосредственно в адмиралтейскую резиденцию. На встрече Черчилль предложил, чтобы Вейцман «подготовил список необходимых условий» в связи с возможным участием палестинских евреев в военных усилиях Великобритании. В ответ Вейцман указал, что 75 тыс. молодых еврейских мужчин и женщин в Палестине уже «зарегистрировались для национальной военной службы, чтобы сражаться в составе британских вооруженных сил там, где это может понадобиться». Черчилль спросил, вооружены ли они, и, получив отрицательный ответ, сказал, что «он должен вооружить их». Если евреи будут вооружены, сказал Черчилль, то можно будет вывести британские войска из Палестины (206—207).

Вот так и договорились. Вторая мировая война отлично сгодилась как предлог для вооружения палестинских евреев. О том, как и против кого потом будет использовано это оружие, речь, конечно же, не шла. Но умные собеседники прекрасно понимали, что ни отнять оружие по миновании надобности, ни указывать евреям, против кого его повернуть, никогда уже не получится, коль скоро 75 тысяч человек сольются в первоначальную еврейскую армию. Тем более если британские войска окажутся выведены из Палестины для переброски на фронт. Блестящие умы!

«Черчилль добавил, что верит, что если евреи будут вооружены, то „арабы придут к соглашению с ними“. Это были ободряющие слова, сказанные с искренними намерениями…» (207). Ларчик открывался просто: куда бы арабы делись перед лицом вооруженных евреев!

Но кабинет не терял головы, и первая попытка Черчилля вооружить евреев Палестины сорвалась. Однако он уже четко обозначил свои намерения, а отступать не привык. И тут случлось то, что должно было случиться: 10 мая 1940 года Черчилля назначили премьер-министром. Характерную реакцию это сообщение вызвало на Ближнем Востоке. По воспоминаниям некоего Бена Гейла, находившегося в тот момент в Тель-Авиве, на лекции преподаватель вдруг прервался, чтобы зачитать вслух поступившую записку: «Чемберлен отступил. Теперь Черчилль стал премьер-министром». В ответ на это «в большом зале все встали и горячо приветствовали сообщение. С Черчиллем у руля появлялась надежда и у евреев Палестины» (216). Конечно, они хорошо знали, who is who.

Вооружению палестинских евреев противился министр по делам колоний лорд Ллойд, который боялся «наихудшей возможной реакции арабского мира». Но Черчилль возражал ему как премьер и как министр обороны: «Наша главная и практически единственная цель в Палестине в настоящее время заключается в том, чтобы высвободить одиннадцать батальонов отличных регулярных войск, находящихся там. С этой целью евреи должны быть как можно скорее вооружены и соответствующим образом организованы для того, чтобы образовать силы самозащиты Палестины… Мы не вправе оставить их безоружными, когда наши войска уйдут, а они должны уйти как можно скорее».

Его позицию неожиданно поддержал лорд Лотиан, британский посол в США, приславший телеграмму, сообщавшую, что американские евреи хотят, чтобы палестинские евреи были организованы в вооруженные отряды под командованием британцев. «Если Палестина подвергнется нападению и евреи не смогут защитить свою страну, это вызовет прискорбную реакцию американского еврейства» (217).

На первое время был найден компромисс: 20 тыс. евреев-добровольцев влилось в британскую армию, но эти пятнадцать батальонов были отправлены в Египет против немцев и итальянцев. (Воображаю, как обрадовались арабы Египта таким защитникам! Нет, чтобы их отправить на европейский фронт…)

В 1941 году Вейцман вновь стал настаивать на создании «отдельной еврейской армии, со своими знаками отличия и собственным знаменем», обещая сформировать целую дивизию в составе 12 тыс. человек. Это не были пустые слова. К тому времени у палестинских евреев уже была своя вооруженная до зубов боевая организация «Хагана», действовавшая с 1920 года нелегально, подпольно, но эффективно [35 – Британские власти наложили на деятельность Хаганы запрет, однако это не помешало ей организовать эффективную защиту еврейских поселений. С образованием еврейского государства Хагана стала основой Армии обороны Израиля.]. В 1938 году она превратилась в военное крыло Еврейского агентства, руководимого Вейцманом, так что тот знал, что обещал Черчиллю. В мае 1941 года Хаганой были созданы две «ударные роты», год спустя их число было доведено до шести. Весной 1941 года бойцы Хаганы под британским командованием осуществили ряд диверсионных рейдов в Сирию. А когда в 1944 году в рамках британской армии была, наконец, создана Еврейская бригада, многие участники Хаганы влились в нее. Были у евреев наряду с Хаганой и иные вооруженные формирования, действовавшие не спросясь у англичан [36 – Черчилль как-то заметил по поводу одной из таких структур: «Конечно, арабы им не противники. Люди из „Иргуна“ – просто гангстеры» (331). Имелся в виду Иргун Цваи Леуми, еврейская подпольная террористическая организация, совершавшая теракты как против арабов, так и против англичан, которых члены организации уже считали «нелегальными оккупантами» еврейской территории.].

Однако кабинет твердо противился созданию регулярной еврейской армии, и Черчилль в марте 1941 года сообщил Вейцману, что решение этого вопроса вынужденно откладывается, но при этом заверил его в том, что «никогда не подведет» старого друга (229).

Его феноменальная настойчивость вновь одержала верх. По мере того как немцы и итальянцы продвигались по землям Египта все ближе к Суэцкому каналу, Британия, наконец, одобрила план самозащиты еврейской общины и позволила ей соорудить укрепления на стратегических высотах. Кроме того, 6 августа, после успешного наступления немцев, в Палестине «был объявлен призыв добровольцев, арабов и евреев, в результате чего был создан Палестинский полк. Добровольцев оказалось достаточно для формирования трех еврейских и одного арабского [37 – Замечу, что, будь политика Черчилля на Ближнем Востоке иной, арабских батальонов на службе Британии могло бы быть не менее тридцати. Поражает лицемерие, с которым Черчилль заявил как-то Вейцману об арабах: они-де „сделали для нас очень мало во время войны и во многих случаях только создавали нам проблемы. Он припомнит это, когда придет день расчета“. В том же духе писал он и Комитету начальников штабов, жалуясь на арабов (255). А чего же ждал сей кондотьер сионизма?! На что смел бы надеяться?!] батальона с британскими знаками различия и знаменами» (238—239). Это был шаг с далекими последствиями. Лиха беда – начало…

Когда в 1948 году свежеиспеченное государство Израиль формально озаботилось созданием своей армии, для этого уже было все давно готово. Проверка Израиля на прочность была осуществлена арабами немедленно по уходу англичан, сразу же, в мае 1948 года. Она показала: труды и заботы сионистов и Черчилля по милитаризации еврейской общины были не напрасны. Израиль выстоял.

Хотел ли того Черчилль, понимал ли он это или нет, но его политика в Палестине неизбежно привела со временем к бесконечной кровавой распре евреев и арабов, у которой нет и не может быть мирного исхода никогда.

В этой распре пострадали и сами англичане по русской формуле «в чужом пиру похмелье». Подробнее об этом я скажу в своем месте, здесь же только процитирую историка Вадима Кожинова: «Определенная часть находившихся в 1940-х годах в Палестине сионистских боевых структур воевала не только с арабами, но и – как сообщает в своей изданной в 1981 году в Мюнхене книге «Второй Израиль для территориалистов?» своеобразный еврейский идеолог Б. Ефимов – «продолжала вооруженную борьбу против английских властей, то есть они фактически участвовали в войне на стороне Гитлера, а некоторые из них даже вели с нацистами переговоры о создании еврейско-нацистского союза против Великобритании (интересно отметить, что крупнейшую из организаций, продолжавших войну против англичан, возглавлял будущий премьер-министр Израиля Бегин)» [38 – Подробно о работе В. В. Кожинова, посвященной Хаиму Вейцману, речь впереди.]. Задачу противостояния британским властям в целях выполнения программы сионизма также во многом выполняла пресловутая Хагана.

У порога нового еврейского государства

15 февраля 1944 года премьер-министр Британии сэр Уинстон Черчилль в очередной раз обедал тет-а-тет с Хаимом Вейцманом. Разговор, естественно, шел о судьбе еврейской общины. Коллеги-сионисты, с волнением ждавшие итогов, спросили потом Вейцмана, поддержал ли Черчилль их надежду на создание еврейского государства в Палестине. «Да, его позиция обычно всегда обнадеживающая, – открыл им Вейцман. – У нас нет причин для беспокойства, потому что у нас есть очень хороший ответ» (256).

А в ноябре того же года эта же пара политиков, сидя в имении Черчилля, уже обсуждала границы будущего Израиля по окончании войны. Это была, по словам Вейцмана, «длительная и очень дружественная встреча». Черчилль пояснил, что он, как и сам верховный сионист, стоит за включение пустыни Негев в состав еврейского государства: «Если бы евреи могли получить всю Палестину, – добавил Черчилль, – это было бы хорошо». Вейцман же сообщил Черчиллю, что они имеют в виду принимать около 100 тыс. евреев в год в течение примерно пятнадцати лет. Черчилль спросил, означает ли это что-то вроде полутора миллионов, на что Вейцман ответил, что «это действительно так – для начала» (277).

Только теперь Вейцман вполне раскрыл свои карты, но Черчилль вновь его всецело поддержал. Такое развитие событий виделось им обоим в качестве победного итога Второй мировой (Черчилль настаивал из дипломатических соображений: «ничто не должно решаться до конца войны», но по сути они обо всем уже условились). Что кто ни говори после этого, а мы понимаем, что Израиль был состряпан Вейцманом и Черчиллем. Хотя, конечно, не только ими, но ими – в первую очередь.

Ближе к окончанию войны, как пишет Гилберт, «Черчилль продолжал искать решение, которое позволило бы создать сионистское государство, благодаря которому 517 000 евреев, живших тогда в Палестине, то есть меньше трети всего населения, должны были получить собственное государство, которое не зависело бы от милости враждебного арабского большинства и могло бы самостоятельно управляться хотя бы в рамках той части территории страны, которую надеялись получить представители еврейской общины» (286).

Эта тема волновала, конечно, не только евреев и Черчилля. В начале 1945 года Саудовская Аравия, Египет и Ирак вдруг забеспокоились насчет намерений Великобритании и США в отношении будущего Палестины. Но это беспокойство явно запоздало: число евреев выросло там к концу войны в 6,5 раза! Количество, по закону диалектики, перешло в качество. Создание независимого еврейского государства становилось закономерным и неизбежным следствием этого наплыва еврейских иммигрантов.

Против такого следствия пытался возразить король Аравии Ибн-Сауд, специально добившийся с этой целью встречи с Рузвельтом. Дело в том, что к концу войны стало ясно, что несмотря ни на какие мандаты Великобритания более не способна решать ни судьбы мира, ни даже судьбу крохотного клочка земли на Ближнем Востоке. Роль хозяина перешла на обозримую перспективу к Америке, и в руках Рузвельта были отныне те весы, на чашах которых колебалось будущее двух ветвей семитской расы. Это понимал и Черчилль, пытавшийся влиять на американского президента, и все другие участники ближневосточной драмы.

Рузвельту самому далеко не все было ясно относительно этой драмы, и он вовсе не был никогда сторонником сионизма, в отличие от Черчилля, зато был горячим поклонником арабской нефти, которую намеревался без проблем добывать для Штатов. Поэтому ему хотелось выслушать все стороны, и он начал обсуждение с того, что попросил у короля совета относительно дальнейшей судьбы «еврейских беженцев, изгнанных из своих домов в Европе». Король ответил: «Евреи должны возвратиться в те страны, откуда они были изгнаны, и жить там». И тогда Рузвельт заверил Ибн-Сауда, что он «не сделает ничего, чтобы помочь евреям в борьбе против арабов, и не сделает ни одного шага, враждебного арабскому народу», и что его администрация не изменит свою политику в Палестине «без полной предварительной консультации с евреями и арабами». Рузвельт предложил, чтобы король оказал поддержку дипломатическим миссиям арабских стран в Великобритании и Соединенных Штатах в выдвижении аргументов против планов сионистов, потому что, как сказал президент, «многие люди в Англии и Америке оказываются дезинформированными».

Иными словами, мудрый, искушенный политик Рузвельт предложил арабскому королю развернуть антисионистскую пропаганду в мировом масштабе. Без этого, он понимал, ничего изменить уже не удастся. Но недалекий, непродвинутый араб не понял, не оценил совет Рузвельта. Он ответил, довольно глупо, что такая работа могла бы быть полезной, но «важнее всего то, что президент только что сказал ему о своей политике по отношению к арабскому народу» (288—289).

Он не заметил даже, что Рузвельт умирает и ничем уже не сможет помочь…

А тем временем Черчилль не дремал и в то же время в том же месте также ждал встречи с Рузвельтом. В отличие от араба, англичанин сразу сообразил, что Рузвельт уже не жилец, что «жить ему осталось недолго». Свою задачу Черчилль понял верно: надо тянуть время. И немедленно направился через пустыню в «Отель дю Лак» на встречу с Ибн-Саудом, которого попросту обвел вокруг пальца, обманул, заверив, что Великобритания не допустит вооруженного нападения евреев на арабов: «Мы контролируем моря и легко можем лишить их снабжения. В то же время евреи должны иметь место, где жить, – другими словами, иметь возможность жить в Палестине. Он никогда не выступал за то, чтобы Палестина была превращена в еврейское государство, он лишь за создание еврейского национального очага в Палестине». Он-де надеется, что может рассчитывать на содействие короля, чтобы обеспечить «твердый и постоянный порядок при совместном проживании евреев и арабов в Палестине» (291).

Лицемер и обманщик чудовищный! На время ему удалось затуманить сознание короля. Но через шесть недель Черчилль получил от Ибн-Сауда письмо, в котором тот настаивал, что образование еврейского государства в Палестине «станет смертельным ударом для арабов и постоянной угрозой миру. Еврейские амбиции не ограничиваются одной Палестиной. Их приготовления показывают, что они намерены предпринять враждебные действия против соседних арабских государств». Евреи готовятся «установить своеобразную форму нацизма или фашизма на виду у демократических стран и посреди арабских стран». Как в воду смотрел король! Но изменить ничего уже не мог…

Последнее усилие

Мировая война неизбежно шла к концу, а евреи – к созданию Израиля. Но в этом процессе на самом финише Черчилля ожидал личный крах, повлекший за собой перемену в его роли на Ближнем Востоке.

Черчиллю не дали самому довести дело евреев в Палестине до победного конца и пожать все надлежащие лавры, т. к. консерваторы и он сам потерпели фиаско на выборах летом 1945 года. Все вопросы взаимоотношений Великобритании и Палестины оказались в ведении нового премьер-министра, представителя британских лейбористов Клемента Эттли. Однако за всю жизнь сэр Уинстон сумел сделать для создания Израиля столько, что предопределил необратимость последствий и итоговый результат. Ему оставалось лишь в пух и прах критиковать лейбористов, втихаря потирая руки и перемигиваясь со своими еврейскими друзьями. Черчилль не знал ни о неблагодарности евреев в 1945 году, ни даже о попытках его взорвать (!) и продолжал работать и интриговать в их пользу изо всех сил.

Главная идея Черчилля в отношении Палестины состояла по окончании войны в том, чтобы устранить Англию от участия в решении этого вопроса и тем самым окончательно развязать руки сионистам. 6 июля 1945 года он написал министру по делам колоний Оливеру Стэнли и начальникам штабов британских вооруженных сил, послав копию этого письма министру иностранных дел Энтони Идену: «Я не считаю, что мы должны брать на себя ответственность за управление этим трудным регионом, пока американцы спокойно сидят и критикуют нас. Нам надо задаться вопросом, не следует ли нам попросить их взять все это на себя? Я считаю, что чем теснее они окажутся связанными с проблемами средиземноморского региона, тем мы станем сильнее. Во всяком случае, то обстоятельство, что мы никак не демонстрируем желание сохранять британский мандат в Палестине, очень нам помогает. Лично я не вижу даже малейшего преимущества для Великобритании от этого болезненного и неблагодарного занятия. Настала очередь кого-то еще» (305—306).

Если Соединенные Штаты не желают «прийти и разделить с нами бремя содействия делу сионизма, – разъяснял Черчилль палате общин 1 августа 1946 года, – тогда Великобритания должна немедленно заявить, что мы возвратим британский мандат Организации Объединенных Наций». В ответ на эту речь Хаим Вейцман писал Черчиллю на следующий день: «Я хочу надеяться, что судьба вручит вам решение нашей проблемы, которая к настоящему времени уже могла бы быть решена, а мы могли бы быть избавлены от многих несчастий» (320). Хитрецы все просчитали. Ведь евреи уже были готовы взять дальнейшую судьбу в свои руки. Как публично признал тот же Черчилль, «евреи-сионисты всего мира и палестинские евреи… больше не нуждаются в нашей помощи для защиты своего национального очага против враждебно настроенных местных арабов» (313). И они могли отбросить Великобританию, как ракету-носитель, выведшую их на заданную орбиту и ставшую мешающей лишней обузой.

Цинизм Черчилля был поистине безграничен. Теперь, когда его титаническими трудами Палестина превратилась в пороховую бочку, готовую вот-вот рвануть большой этнической войной, из которой должно было родиться новое государство евреев, он принялся убеждать свою страну в том, что Великобритании лучше уйти из региона. 31 января 1947 года он внушал парламенту: «Цена поддержания порядка в этом регионе составляет от 30 до 40 миллионов фунтов в год – денег, в настоящее время просто утекающих прочь». А сто тысяч солдат, расквартированных в Палестине, «составляют очень значительную часть нашей армии. Сколько еще времени они должны находиться там? И для чего находиться?» И впрямь: ведь теперь евреи могли и сами себя защитить. И бывший премьер резюмировал: «Я никогда не видел, чтобы была получена меньшая отдача за приложенные усилия, чем это происходит в Палестине» (224). Можно подумать, что в бытность его у руля империи это было не так!

Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Перефразируя Наполеона, скажу: стакан был уже полон, и наполнил его Черчилль, а кому пить – не его забота. После того как Англия четверть века несла немыслимые материальные, моральные и политические издержки из-за палестинского мандата, следовало отпихнуть ее от принятия решений, чтобы не путалась под ногами, а всю ответственность переложить на Штаты, нового хозяина мира. Умывая руки и призывая Великобританию прекратить всю возню в Палестине, когда дело уже зашло слишком далеко и до создания Израиля оставались считаные месяцы, Черчилль лишил свою страну даже моральной компенсации за те издержки, затраты, протори и убытки, которые она десятилетиями несла на Ближнем Востоке по его милости. Это была его последняя жертва евреям за счет Великобритании, жертва полностью бессмысленная (не для евреев, конечно). Бедная одураченная Англия – вот все, что можно тут сказать!

Несмотря на то что к власти пришли антагонисты Черчилля – и это был публичный афронт, пощечина, заслуженная оголтелым юдофилом от английского народа, его публичный провал, – тем не менее заложенные им основы еврейского государства были так велики и прочны, что дать задний ход англичанам уже не удалось, было поздно. Оставалось только одно: постыдная капитуляция, бесславный уход с ближневосточной арены. Это, конечно, лишь фрагмент общей картины капитуляции Великобритании перед Америкой, передачи ей всех сколько-нибудь значимых мировых инициатив, как и уход из Индии, из Египта, и др. Но и то, и это – наследие политики Черчилля, плоды его деятельности во время премьерства.

Черчилль и на этот раз победил, уже будучи простым депутатом парламента, лишенным власти, но не права голоса, которым так мастерски пользовался. «В результате дебатов 31 января 1947 года лейбористское правительство Великобритании приняло решение вернуть палестинский мандат в Организацию Объединенных Наций. Это решение кабинета было опубликовано две недели спустя» (325).

Палестинская политика Черчилля привела Англию к позорному финалу: она перестала вообще справляться с ситуацией и вынуждена была вернуть ООН свой мандат – от бессилия. Это стыд и срам; но Черчилль потирал руки: белый английский мавр сделал свое дело и может убираться ко всем чертям. Пусть стыдится Англия – но торжествуют евреи! Победа сионизма и Израиля – превыше всего!

Конечно, Черчиллю не было дела до репутации Британии, которую он же и поставил в дурацкое положение. Что до его личной репутации, то он с немалым тщеславием приписывал себе (тайно от общества, в котором родился и жил) заслугу глобального масштаба: «Нравится это нам или нет, но возникновение еврейского государства в Палестине является событием мирового значения, которое следует рассматривать с учетом его исторических перспектив. При этом речь идет о перспективе не в рамках жизни одного поколения или нынешнего столетия, а о перспективе в одну тысячу, две тысячи или даже три тысячи лет. Это тот стандарт времени, который очень плохо согласуется с присущей нам постоянной стремительной сменой настроений и с тем переменчивым временем, в котором мы сейчас живем. Создание Израиля – это подлинное событие мировой истории» (337). Черчилль в эти минуты мог считать себя демиургом.

Действие британского мандата на управление Палестиной закончилось 14 мая 1948 года. В тот же день Давид Бен-Гурион провозгласил создание независимого Государства Израиль. Как Советский Союз, так и Соединенные Штаты сразу признали Израиль. Нелепо и нелогично, но Великобритания отказалась сделать это – с опозданием взыграли имперские амбиции, когда страна поняла, что ее обдурили. Точнее, что ее нагло дурили все минувшие годы. По сути, непризнание Великобританией Израиля было равносильно признанию в собственной глупости, в постыдных просчетах. Непристойная попытка махать кулаками после драки…

Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не положил на это историческое полотно свой последний мазок. 22 января 1949 года он «страстно выступил» в парламенте по поводу непризнания Израиля. Настолько страстно, что «в конце дебатов, после того как все парламентарии выслушали речь Черчилля, было оглашено специальное заявление лейбористского правительства о том, что Великобритания собирается признать Государство Израиль» (342). А через девять дней после его выступления Израиль получил-таки от Англии подарок: официальное признание.

Черчилль додавил все же своих соотечественников. Вот тогда и настал его полный и подлинный триумф в долгой палестинской истории.

Глава II. Поджигатель войны

Вернемся теперь в довоенную Европу.