Театральные подмостки

– Кота в мешке не утаишь… – важно сказала Ольга.

Лев Сергеевич раздумчиво на меня посмотрел и говорит:

– Анализируешь сейчас, значит… Правильно, анализ – вещь полезная… По полочкам разложить не мешает, по коробочкам, по мешочкам… Каждую укупорку подписать, ярлычок привесить… Наше актёрское ремесло завсегда строгого разбора требует. Только, смотри, в самоедство шибко не ударяйся, тебе другое понять надо.

– Правильно Лев Сергеевич говорит, актёрское мастерство – для тебя уже неактуально. А играл ты не хуже других – не кори себя… – захлёбываясь от сарказма, говорила Ольга, но увидев моё глуповатое обиженное лицо, тут же добавила примирительно: – А мы, Ваня, тебе и покушать принесли. Отпраздновать-то надо. Синичка твоя передала… Пускай, говорит, Ванечка мой покушает горяченького, а то он, наверно, голодный сидит. Праздник всё-таки… Борщ она тебе вкусный сварила, вот здесь в термосе, а ещё котлетки, блинчики и всякая вкуснятина…

– Да, самая вкуснятина в лице водочки… – добавил Алаторцев. – Вкусная – пальчики оближешь… Есть и вкусное вино, если хочешь.

– Какая синичка? Кто это? – растерялся я.

– Ладно, рассказывай. Ксению, любимую свою, не помнит… – нахмурился Лев Сергеевич. – Артист!

Вот так новости! Ещё и любимая! Что за шутки?

Ольга наиграно фыркнула и, молча, поставила статуэтку Оскара на серёдку стола. Лев Сергеевич взгромоздил на стул свою большую сумку и вымахнул из неё пузатый термос. Ольга тут же давай помогать, стала выкладывать из сумки всякие свёртки, контейнеры, вымахнула и большую бутылку вина, потом другую… А напоследок, к моему несказанному удивлению, выворотила большой тюк шерсти, который на вид оказался ещё больше самой сумки.

– А это, Ваня, тебе от меня, как ты и просил… – мило прочирикала она и положила шерсть на тумбочку возле стены.

– Мне бы в клубочках лучше. А эту ещё и прясть надо.

– Ничего, у тебя время полно.

Я покачал головой и вдруг почувствовал, что очень хочу есть. Такой волчий голод обуял, что сразу и про Синичку, и про Ксению забыл, и про всё на свете. Да уж, голод не тётка. В тустороннем мире, видимо, всегда так: есть вообще не хочется, но стоит только еду увидеть, и сразу аппетит появляется. Особенно у тех, наверное, кто недавно преставился. Привычки сразу не изживёшь; хоть и душа, а кусать охота. А я уже девять дней ничего не ел, схватил загогулину колбасы и отхватил сразу треть.

– Ой-ой, Ваня, изголодался, бедненький… – жалостливо всхлипнула Ольга, вышатывая зубами бутылочную пробку. Откупорила и по стаканам нам водку разлила, себе – вино.

– Шутка ли, на девять дней в театре закрыли, – вздохнул Лев Сергеевич, задумчиво разливая борщ по тарелкам. – Ужас!

Я невольно посмотрел в зрительный зал – там появилось с десяток зрителей. Всё это были девушки и молодые женщины. Смущённый и озадаченный, я растерянно потянулся к рюмке с водкой и машинально выпил. Сразу охмелел сильно, словно целую бутылку в нутро отправил.

Гости мои так рты и раззявили.

– Ну, Ваня, даёшь! – ахнула Ольга. – Ты тут совсем одичал: нас не мог подождать!

Лев Сергеевич понимающе покачал головой и услужливо снова наполнил рюмку.

Я воровато глянул в зал, а там уже под сотню зрителей, и все, не отрывая глаз, на меня пялятся. Ждут каких-то высоких творческих откровений, а я текст не знаю…

– Это я от радости,– обнимая осоловевшими глазами дорогих гостей, сказал я. – Вы не представляете, как я вам рад! Хоть вы вспомнили…

– Как же не помнить? – сказал Алаторцев. – Сейчас вот перед спектаклем по рюмочке за твою заблудшую душу выпили. Не чокаясь…

– Спасибо, Лев Сергеевич. И тебе, Олёша, от всего сердца.

– А ты не ёрничай. Дело сурьёзное: как только поминают, так сразу здесь души и встречаются.

– По-другому мы бы к тебе не пробились, Ваня, – добавила Ольга.

– Верю… А что же мои родные меня совсем не вспоминают?

Гости мои переглянулись, и Лев Сергеевич неуверенно так говорит:

– Поминают, а как же… но, видать, нельзя вам пока видеться. А может, перепутали и за здравие выпили…

– К тебе, правда, никто не заходил? – удивилась Ольга.

– Вы первые. Первые живые лица после моей прекрасной смерти… Хоть бы какую-то собаку завести. В одиночестве слоняюсь и потихоньку с ума схожу.

– Ну… это… – замялся Лев Сергеевич.

Ольга его торопливо перебила:

– Ничего странного, покойникам покой прописан…

– Да ладно… – напустил я на себя равнодушие. – Ну, не нужен я никому… Не то чтобы обидно…

– Да погоди ты сопли распускать, – нарочито строго сказал Лев Сергеевич. – Родные к тебе рвутся, во все лопатки спешат… А нельзя, порядок такой… Сперва нужно все свои ошибки и промашки осмыслить, может, что исправить получится… А потом уже и родные к тебе натекут, и близкие, и дальние, и всякие разные.

– Хорошо бы… Может, хоть они объяснят мне, почему я умер, за что?..

– Тебе зачем это? – нахмурилась Ольга. – Много будешь знать, скоро состаришься…

– Я серьёзно.

– И мы серьёзно, – важно сказал Лев Сергеевич. – За что… Неправильный вопрос. Правильный – «для чего»?

– Какое уж теперь на этом свете «для чего»?

– И то верно. А всё одно есть смысл… Должен быть!

– Значит, не знаете. Так бы и сказали.

– Это мы-то не знаем? – фыркнула Ольга. – Да всё яснее ясного! Это и ежу понятно: надо тебе, Ваня, со своей любимой встретиться!..

– Боже упаси… А при жизни никак нельзя было?

– Получается, что нет.

– Забавно, и кто она?

Алаторцев украдкой подмигнул Ольге, придвинулся ко мне и этак участливо спрашивает:

– Значит, говоришь, посмотрел «Ревизора»… Ну что, узнал её?

– Кого?

– Ладно, Ваня, не притворяйся, рассказывай, – лопаясь от нетерпения, навалилась на меня и Ольга.