Рассказы и повести

– Сомыч, есть возможность подзаработать слегка, чтоб нам эта неделя не слишком долгой показалась. Устроим тотализатор.

– Запросто. Покажи кого, я его в момент утилизирую!

– Сом. Не надо никого утилизировать. Короче. Я пью спирт, у этого хитрозадого гамадрила растёт пачка денег. Твоя задача, – следить чтоб это чудо никуда не приныкал часть денег, а в оконцовке забрать у него половину. Сомыч. Повторяю. По-ло-ви-ну. Дошло? Ну и под занавес, доставить мою тушку до места постоянной дислокации.

– А почему ты пьёшь? Давай я. Я больше выпью!

– Тогда тотализатора не получится. Интрига исчезнет. Любому же понятно, что ты и ведро любой отравы выжрешь, и не поморщишься.

Тем временем, хозяин куда-то сбегал, и стали подтягиваться участники «тотализатора». Устроитель что-то объяснял, давал читать какие-то листочки, видимо с описанием «жутко ядовитой жидкости», принимал ставки. Принимались они на одно, после какого по счёту стакана яда, бледнокожий самоубийца откинет лапки. Судя по записям на доске, начальные ставки были распределены следующим образом: На то, что беломордый откинет лапки после первого стакана, почти никто не поставил. Ставки на второй стакан, делились примерно поровну. А вот ставки на третий стакан радовали, все были уверены, что Веник после третьего стакана не выживет. Про четвёртый стакан, не велось даже речи.

В общем всё получилось как надо. Наливал стаканы Венька, конечно не полностью, только по 100 граммов. После каждого выпитого стакана, Веник мастерски изображал почти агонию. К четвёртому стакану, ставки выросли до небес. Веник выпил и его, встал и пошёл пошатываясь к двери. Витька выхватил у хозяина свою долю валюты, догнал Веника на улице, и подхватил того на руки, когда тот собрался улечься посреди улицы.

Вернувшись в особнячок, Сом вывалил на стол кучу валюты, затем оттаранил Веника в одну из комнат. Бойцы между тем, уже поделили свои обязанности, и разбежались кто куда. К вечеру все вновь стянулись в особнячок. Натащили выпивки, вкусной еды, и даже успели перезнакомиться с местными красотками, которых также привели на междусобойчик. Не забыли и про Веника. Выделили ему самую красивую, и единственную белокожую девушку. Завели её в комнату, где тот отсыпался от трудов праведных, попытались его растолкать, но не вышло. Девушка, которую звали Жюли, всех вытолкала вон, знаками объяснив что нефиг им больше здесь делать.

Утро выдалось жутким. Проснулся Веник от страшной сухости во рту. Попытался подняться, увидел что в постели не один. Рядом пристроилась светлокожая брюнетка, сладко посапывая под боком. Венька постарался осторожно высвободиться. Не вышло. Брюнетка потянулась, повернулась к Венику, оплела его руками.

– Но-но! Не балуй. – Проскрипел Веник пересохшим ртом.

Девушка послушно отстранилась, накинула на себя какую-то тряпочку, и выпорхнула в дверь. Кряхтя, и матерясь вполголоса, Венька кое-как оделся, и вышел в общий зал. Там уже собрались все, и потихоньку оттягивались, кто пивком, кто соком. Заметив вышедшего, подтянулись к нему, стали забрасывать его вопросами, высказывать одобрения… В это время вновь появилась девушка, уже одетая и подкрашенная. Все примолкли. Девушка легко подбежала к Венику, чмокнула его в щёку, утёрла пальчиком, оставшийся след от помады. Что-то прощебетала, и выпорхнула во входную дверь.

Опять посыпались вопросы, восторги, комментарии. Звуки в ушах Веника, как-то стали, то приглушаться, то становиться опять резкими. Краски стали какими-то расплывчатыми и блёклыми, и Венька потерял сознание.

Вновь Веник очнулся уже в госпитале в Союзе. Врачи рассказали ему, что вначале его в санчасти советской военной базы с того света вытащили. Потом уже сюда попутным бортом переправили, и уже здесь, над не приходящим в себя Веником, три дня шаманили. Ещё сказали, что спасло его дикое количество алкоголя в крови, он замедлил течение болезни, иначе и до санчасти бы не дотянул.

Из-за заражения крови, и дикой, почти смертельной температуры тела, разладилась работа каких-то важных органов, и комиссовали Веника из армии вчистую. Перед выпиской, пришли его навестить, уже бывшие боевые товарищи. Среди обычных в таких случаях, фраз поддержки, вдруг вылез голос Витьки Самохина:

– Веник! Иблисов сын! Колись что с Жулькой сделал?! Всю неделю к нам ходила, сама не своя. Сначала по дому, как привидение шарахается, потом забьётся в уголок, сидит и поскуливает, ну чисто щеночек масенький, – «Вени-и-и-ик! Вени-и-и-ик!».

Бежали годы. Разными они были в жизни Веньки, бывшего разведчика и диверсанта, с боевым прозвищем «Веник». Были плохие годы. Были очень плохие. Были такие, что казалось бы уже хуже и некуда. А бывали минуты, когда казалось что всё… Край… Хватит.

Именно в такие минуты, Венька вдруг застывал на мгновение. Взгляд его затуманивался. Губы трогала лёгкая улыбка. И вновь вспоминалась ему та душная ночь в Аддис-Абебе, и прекрасная девушка со сказочным именем Жюли…

Снимок

На стене над диваном, в простенькой деревянной рамочке висел чёрно-белый снимок. Фотограф случайно поймал момент, когда Она увидела кого-то за его спиной, махнула ему рукой и весело засмеялась. Светлые волосы растрепались от ветра, подол ситцевого сарафанчика облепил её ноги, а яркая улыбка и призывный жест руки, как будто кричали – «Ну что ты там стоишь?! Иди скорей сюда!».

Он смущённо топтался у порога, понимая, как нелепо он выглядит в своей дешёвенькой старой болоньевой куртке и кургузых индийских джинсах. Не делая попытки пройти дальше, он смущённо забормотал:

– Это… Завтра мне в армию уходить, – при этих словах он стянул со стриженой «под ноль» головы, цигейковую шапку. Смешно оттопыренные уши налились пунцовой краской, – Вот зашёл попрощаться. Ещё сказать хотел… давно хотел, но всё как-то никак… ты мне с первого класса самого, очень нравишься. Можно я писать тебе буду? Ты не думай, я не прошу чтоб ты отвечала. Я рад буду, если напишешь. А если нет… то тоже ничего. А ещё фотографию хотел попросить. Я видел, когда у тебя день рождения был. Я случайно попал. Меня товарищ привёл, а ты не заметила. Ты тогда альбом показывала. И там фото. Как на стене, только меньше. Можно?

Она достала из серванта фотоальбом, быстро пролистав его, нашла нужную фотографию. Подошла к нему, и передавая снимок, неохотно предложила:

– Может быть пройдёшь? Расскажешь как вы тут, в деревне. Я год здесь не была, отвыкла уже.

– Нет, что ты. Меня дома ждут. Дядья собрались, родня всякая. И тебе мешать не хочу. Пойду я.

Он писал ей почти каждый день. Ночью закрывался в умывальнике, ставил перед собой её фотографию и описывал как проходит его служба. Если был в карауле, то писал или под грибком, в свете раскачивающегося от ветра фонаря, или в карпоме, когда его смена ложилась спать. Он никогда ей не жаловался, старался описывать всё в шутливой форме. Он мечтал что однажды напишет так хорошо, что ей захочется вдруг ответить ему. Чтобы не помять и не испачкать её фотографию, он уговорил штабного писарчука закатать снимок в пластик. За работу он отдал писарю единственное своё богатство – часы подаренные дядей. Но не жалел ни о чём, ведь теперь даже сырость не могла испортить её изображение.

Когда после учебки их перебросили в Афганистан, он писал ей про горы. Какие они красивые в разное время суток и года. Писал про быстрые холодные реки в ущельях. Смеялся, описывая ишачка Ваську, приблудившегося на их блокпост. И про толстую, старую и беззубую эфу, которую они с ребятами подкармливали разведённой сгущёнкой, и ловили для неё тараканов.

Но однажды он не смог ей больше писать. В тот день Он подорвал себя гранатой, чтоб не попасть в плен. Но предварительно спрятал снимок под камень.

Моджахеды равнодушно проходили мимо истерзанного трупа. Переворачивали пинками трупы других солдат, осматривая не осталось ли чего ценного. Молоденький пуштун случайно задел камень, под которым лежала фотография. Озираясь по сторонам, чтоб не заметил кто-нибудь из старших, схватил снимок и спрятал его под халат.

На привале его поставили в дозор на горном склоне, и пока солнце не спряталось за вершинами гор, он вынул фото и стал его рассматривать.

– Всё же красивые женщины у гяуров. Зачем нужна эта война? Вот до войны, сын старосты их деревни уехал учиться в СССР. Женился там и остался жить. Я бы тоже смог. А может быть и с этой девушкой, что на фотографии, встретился бы. Хотя, если бы не война, то гяур который взорвал себя гранатой, был бы жив. И если эта девушка так ему улыбалась, то у них всё было бы хорошо.

Он не успел додумать свою мысль. Чья-то сильная жёсткая ладонь зажала ему рот, и холодная острая сталь ножа пронзила его сердце.

– Ну-ка чурек, что ты там разглядывал, – произнёс молодой мужчина в камуфляже, поднимая залитый горячей кровью снимок. Обтёр его о халат мёртвого пуштуна, взглянул, – Фотография! С кого-то из наших снял, сука! – затем сунул снимок в карман разгрузки.

Прошло много лет. Двое мальчишек шли по улице после уроков. Оба только недавно переехали в это село. У одного отец, выйдя на военную пенсию, купил здесь дом. А у другого мать, похоронив бабушку, осталась жить в родном доме.

– А правда что твой отец воевал в Афганистане? – спросил один.

– Да. Он там от командира взвода до командира десантно-штурмового батальона дослужился. Если хочешь, давай зайдём. Я покажу тебе награды, отец не запрещает мне их трогать.

В доме мальчишки долго перебирали боевые ордена и медали, затем стали рассматривать фотоальбом. На одной из страниц, среди фотографий однополчан владельца альбома, лежал чёрно-белый снимок с улыбающейся девушкой.

– А почему эта фотография здесь? – спросил один. Затем приглядевшись, охнул, – Ой! Это же моя мама! У нас на стене точно такая же фотка висит! Только размером больше! Можно я возьму её, чтоб маме показать?! А завтра верну!

Вечером Она разглядывала закатанную в пластик фотографию. Она лишь смутно помнила, как подарила её своему однокласснику, уходившему в армию. За эти годы в её жизни было столько событий, что она совершенно забыла о том странном случае, и о смешном лопоухом пареньке.

– А ведь он обещал писать мне, – вспомнила Она, – если он писал, то мама обязательно сохранила его письма.

Среди старых вещей Она нашла большую стопку писем в серых армейских конвертах. Всю ночь и весь следующий день она читала их, охая над описаниями горных вершин и стремительных рек. Смеясь над проделками игривого ишачонка, и сочувствуя старой беззубой змее. Иногда она начинала тихо плакать, роняя слёзы на пожелтевшие страницы. Ведь она всю жизнь мечтала встретить того, единственного и любящего, и не рассмотрела. А он любил её тихо и беззаветно где-то в дальнем далеке, разглядывая её снимок. И думал о ней, царапая огрызком карандаша письмо, в свете едва тлеющей аккумуляторной лампочки.

На следующий день раздался стук в дверь, и в комнату вошёл высокий седой мужчина. Он не проходя дальше, топтался у порога, растерянно бубня:

– Это… Мне сын рассказал, что хозяйка фотографии нашлась. Вы не подумайте чего плохого, я её у духа забрал. А он видимо с тела одного из наших бойцов взял. Их двенадцать было, мальчишек тех. Я искал чья это фотка, даже домой каждому писал, но никто не знал. Так она у меня и хранилась.

Шайтан и Калуга

Сёмка Калугин, не был плохим солдатом. Был бы плохим, не пережил бы штурм Грозного. Хоть и схлопотал он тогда осколок и контузию, от взрыва мины. Отлежал своё в госпитале, и снова в свою часть вернулся.

Сейчас его взвод, на блокпосте стоял. Хороший блокпост, спокойный. Деревни вокруг мирные. В ближней деревне кафе есть. Где шашлыки вкусные делают, так контрабасы иногда ходят туда, когда минобороны зарплату перечисляет. Сёмка тоже ходит туда, он тоже контрактник. Никогда он не хотел кадровым военным стать, но вот пришлось. Первый год он как и все, мечтал домой вернуться. В голубом берете, в камуфле с акселями. А вот когда в отпуск съездил после ранения, оказалось что возвращаться-то ему и некуда. Деревня, в которой он вырос, и до Сёмкиного призыва на ладан дышала. Колхоз давно уже развалился, фермы порушили, технику растащили. Клуб, в котором раньше и дискотеки проводили, и в котором библиотека была, тоже разломали и растащили. Даже школу, которую Сёмка успел закончить, и ту закрыли.

Из родителей, у Сёмки только мать была, отца он и не помнил совсем. Так мать к себе сестра Сёмкина забрала. В город. Муж её, зять Сёмкин, успел ещё при советской власти квартиру получить, в неё мать и забрали. И Сёмка в отпуск туда приехал. Квартира хорошая конечно, двухкомнатная. И санузел раздельный. Но тесновато. Сестра, зять, трое детей ихних, да мама Сёмкина. Когда Сёмка приехал, на ночь для него в коридоре раскладушку ставили. Вот и понял Сёмка, что ехать-то ему и некуда. В деревне работы нет, а в городе… А что в городе? Там профессия нужна. А Сёмка только одному успел научиться, – воевать. Но не только из-за этого Сёмка контракт подписал. Даже не столько из-за этого. Главной причиной, что Сёмка на сверхсрочную остался, – это Шайтан. При чём здесь татарский чёрт? А это и не чёрт вовсе. И не татарский. Собачёныш это, который к Сёмке полгода назад прибился. Овчарка между прочим…

– Калуга!!! Ёш твою в меть!!! Опять на массу давишь! – Громкий шёпот, вырвал Сёмку из задумчивости. Это сменщик его, он пришёл Сёмку на посту сменить. Ну а вы наверное поняли, почему Сёмку распиздяем считали? Не поняли? Задумывался он часто. Причём в самое неподходящее время. Нет, вы плохого не подумайте. Службу он исправно тащил. На старом блокпосту, вовремя тревогу поднимал пару раз, отбивались от чехов. А вот проверки всякие, регулярно его врасплох заставали.

– Зёма! Опять ты на пиздюлину нарываешься! Ну мечтал бы, в блиндаже, на здоровье! Нахрена на посту-то?! – Это Пиф переживает. Корешок Сёмкин. Не земляки они вовсе. Пиф, вообще татарин, а вот сдружились. Почему он, – Пиф? Рифкат его звать. Рифкат Самигуллин. Сокращённо Рифкат, – Риф. Но ребята, первую букву его сокращённого имени, на английский манер называют. Вот и получилось, – Пиф. Кстати, собачёныша, Шайтаном назвал Пиф, когда он его новые берцы изгрыз. А когда генерал проезжий, приказал Шайтана пристрелить, то Пиф со своим ПК, из блиндажа вышел. Ленту стал проверять. Ну мало ли? Может как подавалась проверил? А Сёмка, в две эфки запалы вкручивал. Тоже проверял. А ну как в бою плохо вкручиваться будут?

Гранаты Сёмка любит. Когда после учёбки, в часть попал, его два дембеля сильно избили. Так он дождался когда в палатке они только втроём остались, и у РГДэшки кольцо выдернул. Один дембель обоссался. А второй «Ма-а-ама» кричал. Тоненько так. Они же не знали что граната учебная.

– Иди отоспись. Завтра у Матюхи днюха, он у ротного отпросился, в кафешку сходим. – Матюха, это Димка Матюшев, тоже дружбан Сёмкин.