Дубовый дым

– Ну… не они же сами ставят, а им.

– Правильно. Только я чего думаю: если человек великий, даже заслуженный, что ли, то ему вообще памятник не нужен. А у нас почему-то все наоборот.

– Это как?

– А зачем ему памятник ставить, когда его все и так знают? Это если человек маленький, незаметный, тогда памятник точно нужно ставить. Получается, что боятся, что человека забудут, вот и ставят. Пушкину, Толстому разве памятники нужны? Ты как думаешь, их через сто и даже тыщу лет помнить будут?

– Пушкина? Ну а как же!

– Вот! И безо всяких там памятников. Толстой – он молодец. Он, наверное, вперед меня догадался.

– Ну, уж сравнил!

– А чего? У Толстого знаешь, какая могила?

– Ну… могила и могила. Чего ты.

– А могила такая – в лесу холмик, и все.

– И все?

– И все. Ни оградки, ни надписи – ничего. А весь мир знает – это Толстой. Ему хоть золотой памятник сгороди, он ему ничего не прибавит. А то по радио говорят: известный поэт такой-то, или – популярный певец такой-то. Это кому он известный? А посмотришь – человек за этим обязательно пустой окажется. Это они себя со страху, что их забудут, такими называют, и обязательно чтоб памятник им был – это они прямо во сне спят и видят.

– А ты-то… – Надежда зевнула. – Сам чего не спишь, а видишь?

– Я-то? Я – вот чего. Я, Надь, как помру, ты мне никаких памятников с ребятишками не ставьте.

– Батюшки, чего он надумал – помирать.

– Да не помирать, а… чтоб знала мою волю последнюю. У нас ведь на кладбище никаких статуй не ставят, и правильно, но и эти косые памятники – не дело. Ты мне, Надь, заешь что… Поставь крест простой.

– Вона – крест. А как же ты, Коля, когда ты кандидат в партию.

– А что «партия?» Мы же светлое будущее строим. Разве заповеди «не укради», «не убей» партия отменила?

– Эх, светлое. Лужу бы вон на улице засыпали, сколько себя помню, после дождя не проехать по улице, вдоль забора ходим, уж весь обтерли. Хлеб бы привозили почаще да посвежее, мне ведь и свеженького другой раз хочется. Ладно, спи… поставлю я тебе крест.

Николай успокоился и замолчал и, уже задремывая услышал, как Надежда вдруг дернула носом.

– Ты чего, Надь?

– Коль, ты мне тоже, ладно?

– Чего?

– Крест поставишь, если помру.

– А как же. Трехметровый, с резьбой. Денег на материал не пожалею. Самый большой дуб на материал переведу, кондовый.

Надежда шлепнула его:

– Вот чумной, оглашенный. Поговори с ним! С тобой прямо серьезно нельзя поговорить!

Оба засмеялись, переходя на шепот, чтобы не разбудить детей.

Анестезия

Зуб у Михаила разболелся страшно. Хоть на стенку лезь. Приехал с вахты домой, только-только дела на две свободные недели распланировал, а тут на тебе – зуб! Видно, пока из Москвы ехал, зря не пересел подальше от неплотно примыкавшей двери в автобусе, от которой шел морозный дух – даже снег залетал. И места-то свободные были, да жалко было уйти с переднего места; редко такое бывает, что первые места достаются. И он, боясь пропустить самое интересное, сидел впереди и внимательно глядел всю дорогу на бегущие навстречу, деревья, столбы, дорожные знаки, домишки придорожных деревень. Вот и насмотрелся – застудил, не иначе.

– От ведь костяшка чертова! – ныл Михаил и стучал по коленке кулаком с побелевшими пальцами.

Ночью было особенно невмоготу. Все один и тот же кошмар снился, будто весь мир в этот зуб превратился и он уже и не хозяин зуба, а хозяин вселенной, сидел у красной стратегической кнопки и думал: а не взорвать ли этот мир к едрене фене, чтоб с болью покончить разом. Аж пот пробил, когда во сне решал – нажать или еще чуть подождать, но задним числом и во сне думал: а как же люди-то? Их же тоже разнесет. И страдал от этого. Просыпался в холодном поту, осознавая, что весь болящий мир снова вмещался в один этот зуб и взрывать мир не надо. На секунду от этой мысли легчало. Но только на секунду. Потом ноющая боль, как магнитом, снова притягивала все мысли к этому единственному зубу.

– Ох, и мамочки же мои родные, – тихо пристанывал Михаил и осторожно ощупывал языком больной зуб. Язык сам все время лез к больному зубу, как страдающий товарищ, без конца спрашивающий друга своего: ну как, не полегчало тебе? Но от этого напоминания становилось только хуже. – Вот же ж и зараза-то!

– Не легче? – спросонья спрашивала жена.

– Да не легче, не легче! – уже в голос и с раздражением говорил Михаил.

– Съездил бы в район. Не мучился бы.

– «Съездил, съездил»!

Ехать, действительно, надо. Только какой же зубной там ночью работает? Вчера, тоже после ночной боли, днем вроде как отлегло, да и дела закружили – не до зуба было. Он уж подумал – ну все, поноет – перестанет. А он – только еще хуже. Да ночью!

И он ходил, не зажигая света, по дому и сам на это злился: спят ведь, а он, хоть и с зубом мается, а свет не включает – их бережет. А они спят без задних ног. И уже от этого сам на себя злился, смотрел на улицу. За окошками ночь стояла ясная, молочно облитая лунным светом. Зеленоватым, каким бывает молоко в банке. Да что ему эти тихие ночные красоты! Опять подкатывало так, аж сердце заходилось.

– У-ух!.. От ведь, болячка чертова!

Жена встала, зажгла свет, молча искала что-то на полке, и он, с надеждой на страдающем лице, глядел на нее, заспанную.

– Ты чего? – У него вышло из-за зуба: «Ты тево?»

– А! Все одно не сплю. Гляну, где-то шалфей был.

Она достала коробку, из нее – пакеты с травками.

– На вот шалфею. Чайник вскипяти, две ложки чайных в кружку всыпь и залей крутым кипятком. Постоит с полчаса, остынет – через марлечку процеди и пополоскай. Запомнил? Или мне самой?

– Да иди ложись, сам соображу. – Михаил опять отвлекся, вроде даже как полегчало – о нем же беспокоятся. Жена пока стояла, медленно, сонно моргала, раздумывая – идти лечь или самой заварить.

– Шур, а у нас водка есть? Может, его лучше на водке настоять и пополоскать?

Жена тут же перестала моргать – Михаил два года как бросил пить и водки в доме не водилось.

– Еще чего – водкой! Держался, держался – а тут начнешь «полоскать» – потом тебя не остановишь.

– Да ничего страшного. – Михаил, действительно, держался уже два года, как ездил на заработки. Но тут ведь для дела – утешал он себя. – Вроде как настойка получится. Поубивает там всякие бациллы.