Дубовый дым

– Какая настойка! Бациллы какие-то придумал. Спирт все полезное в шалфее поубивает.

– Ладно, иди, это я так. Заварю.

Жена ушла. Михаил что ни делал – ничего не помогало. Становилось только хуже: и от теплого, и от холодного, и от горячего.

– Чего ж ему, гаду, надо? – думал Михаил о собственном зубе, как о враге. И все лез пальцем в рот, осторожно трогая его, морщился и бормотал: – Шатаисса, гад.

То ложился – уже на диван, чтоб не мешать, то вставал, глядя в окошко – не светает ли? Измучился, ожидая рассвета как надежду на свое освобождение.

Утром, чуть свет, завел машину, поехал в район.

На остановке в Кирилловке стояла знакомая бабка. Михаил остановился, окликнул.

– Баб Мань! Ты в райцентр?

– В ево.

– Садись.

Бабка села, пригляделась:

– Постой, в потемках не разберу – кто ты. А! Мишка, что ль! – радостная, узнала его, и сразу стала рассказывать: – Вишь, автобус-то нынче не пошел. То ходит, то не ходит. Чего ему вздумается, то и делает. Хочет – поедет, а не захочет – не едет. А мине на сашу?, до остановки-то, два километра с моего конца идтить. Пока поросеныку дала да курям, да досуляла по снегу-то, а он, видать, уж и ушел. А может, и вовсе его не было. А я думаю: раз наладилася, то вертаться не с руки. Остановка на саше? пустая, стою одна, усё гадаю – ай был он, ай его не было, ай поедет, ай не поедет. А ты – спаси, Христос – остановилси, не прохлестал мимо. А трое прохлестали. Дай бог тебе здоровьичка.

Говорить было больно, Михаил лишь пробурчал, прижав руку к щеке:

– Да вот это не помешает, баб Мань.

Бабка повернула голову, глянула на его сморщенное лицо.

– Ай зуб у тебе?

Михаил кивнул.

– Дак ты у больницу! – обрадовалась бабка. – От как бабке подфартило-то. Не сам ты ехал, Мишка, Господь тебя послал. Мине тоже ж надо у больницу. Только туда, а обратно мине зять отвезёть. Я давеча была там с рукой – чевой-то тянеть ее, ночию аж гудить – места сабе не найду. Она ж у мене была поломатая – корова, молодая-то, брухалася и мене наподдала. Теперича надо, сказывали, регент пройтить. А без полюса вовсе не примають. Вот бабка приехала – здрасьте вам, пробо?ю у больницы поклонилася не солоно хлебамши ды развернулася, ды назад подалася. Полюсы энти выправлять. Хорошо – дочка мене другим днем проведывала, она и выправила энтот полюс. У ней там скрозь все знакомые начальники. В два дня выправили. Зять заезжал, завез его мине – бумажка у-такусенькая, желтинькая да маненькая: поехали, говорить, довезу. А мине куды ехать? Как раз свинья поросилася. Слава богу, управилася, вот везу к им таперича полюс энтот.

Михаил напрягся. Похлопал по карману – паспорт с полисом у него остался дома. Они уже въезжали в райцентр, и назад ехать не было смысла – на прием записывают только с утра.

– А что – без полюса руку не лечат?

– Нет! Что ты! И разговаривать не стали – иди, говорят, выправляй полюс, тогда и регент будет, и руку лечить будем.

«Ну, это у бабки история другая – ей рентген нужен, обследование, а мне только вырвать – на три минуты делов», – успокоил он себя.

– Да-а… Зу-убы, – сочувствуя, протянула бабка. – Эта дела кажному знакомая. Не приведи господь! У мене – гляк-ся! – болеть нечему. – Бабка раскрыла пустой рот с розовыми деснами. – Усе первелися, подчистую. Уж года как чатыри. Ничего, поманеньку сухарики мочу, када хлеба не привозят. А прежде какие врачи были? Заболит зуб – и света белого не видишь. И кизяки мочили, прикладывали, и шалфеем полоскали. А дед мой покойный у войну-то, сказывал у его товарища так-то зуб разболелся, он спирту кружку налил и деду-то мому говорит: я ету кружку сейчас усажу, а ты молотком зуб тюкни – и все. Так ведь и выбил зуб, молотком-то. На что только люди ни идуть с зубами-то. Когда болит – и не навоюешь и делов никаких не управишь. Страсть Господня – ети зубы. А я, грешница, другой раз думаю: был бы у мене хоть зубок один, усё б им чевой-то точила.

Подъехали к поликлинике – снег у входа был едва притоптан, и это обрадовало Михаила. У регистратуры, действительно, стоял лишь один человек. Стали с бабкой. Михаил разглядывал светлый коридор с плакатами между белыми дверями – во всём этом светло-больничном виделась ему надежда на освобождение от неотвязной боли и желанный покой. И он уже смотрел на двери, в которые он только что входил, и представлял, как совсем скоро, через какое-то время, он будет выходить – свободный и здоровый. Волновала только мысль о полисе.

«Ничего, – успокаивал себя Михаил. – Договоримся. Не люди, что ли».

Голос за окошком сначала долго объяснял бабке – что ей надо делать и куда идти – бабка была глуховата. Но вот бабка отошла, подошла и его очередь. Он заглянул в окошко. Там сидела девушка, вся какая-то беленькая: беленький халатик, беленькая шапочка, беленькие волосы. Даже оправа очков была тоненькой и беленькой.

– Следующий, – не глядя на Михаила, привычно сказала она.

– Дочка, мне только зуб глянуть. Так болит, что хоть…

– Фамилия.

– Савельев. Михаил. Иванович. Я с пятьдесят первого.

– Год рождения мне не нужен.

Девушка стала искать в ящичке на букву «С». «Не нужен – подумал Михаил. – Чего ж ей интересоваться. Старый. – И он вздохнул, просчитав свой возраст. – Конечно, был бы я помоложе, ты б тогда…»

– Боль острая?

– Еще как! Прямо…

– Давно были?

– Где?

– У зубного.

– О! Да уж, наверно… – Михаил стал вспоминать – да все равно не упомнишь. – Давненько. Сто лет не был.

Девушка перебирала карточки своими тонкими пальчиками с яркими, почти кровяными, ногтями.

– Последний раз был, еще колхозы тогда были. – Михаил сунул голову в окошко. – У нас был «40 лет Октября». Его еще называли: «40 лет без урожая». Я еще тогда там агрономом…

Пальцы девушки приостановились, она перевела глаза выше дужки очков.

– Вы мне мешаете.

Ноготки ее опять зашевелились. Михаил отодвинулся от окошка. «И как она их не сломает, – думал Михаил о ее длинных красных ноготках. – Ни копать ими, ни стряпать – махом сломаются». И ощутил неприятную боль, вспомнив, как ломаются ногти. Посмотрел на свои, покрытые черепашьими морщинами, руки и ногти – твердые, почти костяные, с темными ободками по краям.

Пальцы девушки опять приостановились.

– Та-ак. Савельев. С Тихого?

– Так точно, хутор Тихий.

Карточка легла на стол. Пальцы с ноготочками одной руки прошлись теперь по разграфленному листу, вторая держала ручку.

– На десять двадцать вас устроит? Врач Хомутов в четвертом кабинете.

«Слава богу, без полюса! – с облегчением подумал Михаил. И обрадовался – на часах было половина десятого. – Меньше часа потерпеть!»

– Конечно! А то я двое суток, как тот эквилибрист на стенке.