Рыбий глаз

Обычно густо усыпанный телами берег сейчас оказался еще почти пустым. Дети придут часом позже, а взрослые только после обеда. Сию минуту же на песке близ воды расположились двое. Андрейка узнал их издалека.

Это дед Семен и его внук Кирюша. Были они довольно интересной парочкой. Дед Семен во времена своей молодости числился членом ансамбля песни и пляски Российской армии и много лет кряду то тут, то там кружил вихрем на сцене во славу отечественной культуры. Чернявый, стройный и артистичный молодец со светлым, нестареющим юношеским лицом был в большом почете у женского пола. По всей необъятной территории страны, где гастролировал ансамбль, у деда Семена имелись внебрачные дети, коих он знать не желал, но в разговорах вспоминал о них с улыбкой и теплотой в голосе. «Сыночки и доченьки – везде, куда пальцем в карту не ткни,» – говорил он гордо, правда, только по сильной пьянке. Не брезговал он и замужними, за что однажды и поплатился.

Целую неделю ансамбль был проездом в очередном провинциальном городке. Чтобы развеять скуку, Семен закрутил интрижку не с кем-нибудь, а с молодой женой директора местного дома культуры. Слухи распространились мигом. И вот за день до отъезда посреди ночи к нему в гостиничный номер, который он делил с сослуживцем ворвались трое агрессивно настроенных мужчин уголовной наружности, один из которых, угрожая ножом сослуживцу велел тому молчать и не дергаться, а двое других принялись методично избивать Семена. Под занавес экзекуции Семену сломали обе ноги о железную спинку его же гостиничной кровати, после чего злоумышленники скрылись. Конечно, злодеев никто не нашел, да и не искал вовсе, а Семен еще целый месяц провел в городке, только теперь уже на железной койке местной больницы. Любовница отчего-то ни разу не пришла его навестить, зато единожды приходил сам директор ДК. Он принес ему целую сумку продуктов и просидел с ним не менее получаса, не дернув бровью, участливо спрашивал об инциденте, норовя узнать побольше деталей. В конце посещения, узнав, что из-за травм Семен больше никогда не сможет танцевать, покачал головой, похлопал больного и безутешного Семена по плечу и был таков.

Но конец одной истории – всегда начало другой. Сломленного и списанного в запас Семена пригрела на груди местная медсестра, которая вновь поставила бедолагу на ноги, после чего тому было уже не уйти от женитьбы. Семен выучился на автослесаря и тридцать лет прожил с новой женой, обзаведясь даже официальным дитем. После смерти супруги, которая погибла, выпав из окна, когда по весне мыла окна, он переписал квартиру дочке, а сам переехал жить в деревню, на свежий воздух. Здесь он вел активную жизнь, молодясь и бодрясь всем своим существом. Поджарый и подтянутый дед Семен обливался холодной водой, растирался снегом и по-прежнему имел моложавое лицо, почти без морщин. Занимался огородом и садом, по деревне ходил скоро и бодро, почти припрыгивая, и никто из деревенских не знал, как сильно у него по ночам болят покалеченные однажды ноги. И как он вытаскивает порой из серванта шкатулку, в которой лежит орден Красной Звезды – за заслуги в культурной деятельности и подолгу печально смотрит на него, вспоминая былое, ушедшее глупо и безнадежно навсегда.

Внук Семена – Кирюша – был полной противоположностью своего удалого деда. Он был помладше Андрейки ненамного, но внешне выглядел совсем маленьким. Он был упитанным, но таким рыхлым и обрюзгшим, что с трудом верилось, что такая фигура могла принадлежать столь юному существу. Выглядел он всегда уставшим и безынициативным, как будто ничто не трогало его, не впечатляло и не интересовало. В пронзительно синих глазах мальчика читалась постоянная скука и уныние. И любое действие, будь то движение мысли или тела, давалось ему с большим трудом, словно он превозмогал саму вселенную, давящую ему на хрупкие детские плечи. Вероятно, Кирюша чем-то болел, но Андрейке это было неизвестно. Дед Семен, хоть конечно любил внука, зачастую смотрел на него с плохо скрываемым раздражением и досадой, настолько темперамент мальчика был ему не по душе. Вот и сейчас он сокрушался по поводу того, что внук вместо того чтобы учиться плавать «по-настоящему», сидит в «лягушатнике», т.е. на мелководье. Кирюша, мало обращая внимание на увещевания дедушки, сидел по пояс в воде, время от времени поднимая со дна зажатый в кулачке мокрый песок, и подолгу рассматривал его – как он течет между пальцев, комками падает обратно в воду и превращается в мутное облачко, медленно оседающее обратно на дно.

Андрейка подошел к берегу и громко поздоровался с присутствующими. Дед Семен круто обернулся на голос и, увидев Андрейку, весьма удивился, что отразилось на его лице, Кирюша же слабо улыбнулся и распрямил кулачок в ладонь, в знак приветствия.

– О, Андрей! Привет-привет. Давно тебя не видно было… все с повязкой ходишь? – начал было бодро Семен, но потом помрачнел. – Ой, беда с вами, с молодежью…Женьку третьего дня увезли в город хоронить, видишь, как жизнь поворачивается? Дружите лучше, пока молодые, жизнь и так непроста, чтобы друг другу ее портить.. эх.. – он только и махнул рукой.

Андрейка утвердительно кивнул головой, будто бы не слышал более правильных слов за всю жизнь.

– Я всю неделю с простудой провалялся в кровати, что хоть произошло то с ним, не скажете?

– Да вроде как, пошли они, это… Женька и Ванька, друг его, на дальние луга, то ли цветы рвать, то ли еще чего, да и начал он задыхаться, Женька, значитца, а лекарство не взял… говорят, горло распухло, как у жабы – дыхание не дает, вот и помер так. Ванька его тащил на себе до самой деревни, говорит, тот все хрипел-хрипел, и до Смирновых, что на краю живут, доволок, значит, а у него уже лицо синее, и глаза закатились. Вот так.

Андрейка печально опустил глаза. Ему и в самом деле было жаль Женю – он давно уже не держал на него зла и уж тем более не желал ему такой участи.

Дед Семен тоже выглядел опечаленным.

–Ваньку друга, ну знаешь его конечно… тоже жалко, в таком возрасте, чего доброго? На глазах, товарищ умирает. На всю жизнь скажется. За ним родители сразу приехали из Москвы, забрали его подобру-поздорову. Такие дела, Андрей.

–Такие дела, – подтвердил Андрейка, оставаясь спокойным и не подавая виду, какую важную информацию он только что получил из уст деда Семена.

Андрейка решил перевести тему для разговора, и обычно это было сложной и мучительной для ума задачей, но только не сегодня. Ему стоило лишь разок оглянуть с головы до ног Деда Семена, и прыткий ум, который сегодня в действительности помогал жить, нежели усложнял ее, выдал точный и ясный ответ:

– Семен, я погляжу вы с утра пораньше, а уже на реке. Честное слово, года, словно мимо вас проходят.

Дед Семен заулыбался широкой улыбкой, видно было, что слова Андрейки пришлись ему по вкусу.

– Приходим сюда пораньше – по холодку, пока вода не прогрелась, так для здоровья полезнее. Закаляться надо, ребятки, так вам скажу. Я вот с 76 года ни разу не простужался, если хочешь знать. Все благодаря обливаниям. Вот и внучка пытаюсь приобщить к этой культуре, а то, как же? Только тяжело ему, он у меня…– дед Семен на секунду замялся, подбирая нужный эпитет – спокойный очень, размеренный. В бабушку пошел…

Андрейка понимающе кивнул.

– А я вот проснулся поутру, смотрю, день какой чудесный зародился, и захотелось искупаться, для зарядочки, чтобы тело и дух взбодрить.

– Вот это правильно ты придумал! – одобрительно сказал дед Семен. – может, и моего растормошишь? А то он все брязгается у брега, словно головастик, большой воды сторонится.

– Почему нет? Вместе только веселее.

– Отлично! Кирюша, поиграешь с Андреем? – Кирюша ничего не сказал, лишь слабо пожал плечами, что, видимо, означало согласие.

– Ну, все тогда, юнцы. Общайтесь, а я, пожалуй, еще кроссу дам до того берега, очень уж вода хороша сегодня. И дед Семен круто развернулся и бодро вошел в реку, и по широкой дуге махая длинными руками, со скоростью моторной лодки, поплыл прочь.

Андрейка пару секунд восхищенно смотрел ему вслед, а затем и сам скинул с себя одежду. Вода даже у берега показалось чересчур прохладной. Тем не менее без сомнений он зашел чуть поглубже, там, где сидел Кирюша, и плюхнулся в воду рядом с ним. Бледный, совсем не загорелый за лето мальчик с легким интересом посмотрел на Андрейку.

– Ну чего, Киря, какие дела?

– Какие? – тихо спросил мальчик.

– Ну, чего нового, в смысле? Интересного?

– Для меня или для тебя?

Андрейка на секунду замялся, шар внутри него медленно переворачивался, ища новую опору.

– А-а-а, неважно. Не хочешь пойти поплавать? Можно доплыть до коряги на дне, та, что на середине и посоревноваться, кто сможет на одном дыхании дотянуться до нее. У меня еще ни разу не получалось за два последних лета, может, теперь сумею, как думаешь?

Кирюша только и отвернулся от него.

– Когда-нибудь точно сможешь…

Шар снова стал смещаться в сторону. Андрейка подождал секунду в надежде, что Кирилл все же ответит на первый вопрос, но тот уже вновь запустил руку под воду, чтобы зачерпнуть немного речного песка.

– Так, может, поплывем вместе, проверим получится или нет?

– Ты плыви, а я и отсюда все вижу.

– Но тогда ты увидишь только, как я это сделаю, а сам не сможешь попробовать. Так и не узнаешь никогда.

Кирюша немного сморщил лицо и глянул куда-то в сторону, где предположительно должна была лежать на дне коряга.

– Я и так знаю, что она есть, эта коряга, и даже где находится, тем более что до нее, возможно-таки дотянуться. В остальном же нет ни интереса, ни необходимости. К тому же это всего лишь коряга, таких и на суше полно

– Ну и зануда.

– Ну, в общем да, но ведь дело то не в коряге, важно узнать, сможешь ты чего или нет.

– Важно для тебя или меня? Или для мертвяка Женьки?

Андрейка замолк. Его смутила столь грубая фраза в отношении трагически почившего. Но Кирюша был чудаком, а им такое спускалось. Шар внутри Андрейки провернулся еще в новой попытке найти ключ к сердцу странного паренька. Его ум безостановочно предлагал ему различного рода технические решения для выхода из сложившегося тупика общения. Кирилла можно обмануть, можно взять на слабо, разозлить или разжалобить, и это так или иначе сработает. Но почему-то он не хотел никаких манипуляций с чужим сознанием. Скучный и безыдейный мальчик отчего-то сейчас вызывал интерес своим специфическим мышлением, непохожим и даже противоположным «нормальному», общепринятому. Андрейка решил быть с ним честным.

– Интересно рассуждаешь, Киря, хоть и со скуки сдохнуть можно. Ну, знаешь, не мне тебя учить, дело твое. Все хотел тебе сказать… ты нормальный парень, никогда не смеялся надо мной, ну…понял? – сказал Андрейка и указал пальцем на повязку на глазу.

К удивлению Андрейки, Кирюша вдруг весьма оживился, лицо его вытянулось, глаза широко раскрылись, и на секунду в них мелькнуло что-то похожее на целеустремленность и концентрацию.

– А можно тебя попросить? Хочется посмотреть на твой глаз… вблизи. Я все издали только видел, очень уж необычный, люблю такое. Но если не хочешь, то не показывай.

Андрейка широко улыбнулся и хлопнул Кирюшу по плечу. Тот слабо улыбнулся в ответ, показав маленькие, судя по всему, несмотря на возраст, еще молочные зубки.

– Смотри, пожалуйста, жалко что ли? – и Андрейка отточенным движением откинул повязку на лоб.

И тут же улыбка сошла с его лица. А в следующую секунду мир снова стал серым и тягучим. Он вновь видел что-то потустороннее, но на этот раз все было иначе. Перед ним все также сидел карапуз Кирюша, только теперь, казалось, мальчуган был сделан из тонкого матового светлого стекла, внутри которого интуитивно угадывалась пустота. Полая стеклянная форма изнутри светилась мягким, холодным светом, рассеиваясь почти сразу за пределами стеклянной формы. Но самое необычное было в том, что вокруг лампы-Кирюши вились все те же знакомые Андрейке жирные точки, только теперь они были ярко-белыми и были похожи теперь ни на мух, а на сверчков. В отличие от агрессивных и резких темных собратьев они не пытались впиться в хрупкое тело Кирюши, а мирно кружились вокруг его свечения, завороженные зрелищем, словно моль от зажженной в ночи лампочки. Они витали в полной гармонии и согласии друг с другом и иногда даже объединялись в своеобразные хороводы, плывя вокруг Кирюшиной головы или запястий. Зрелище это было так приятно глазу, а мягкий свет так завораживал, что Андрейка подумал, что ничего более успокаивающего и располагающего он никогда не видел, и уже вряд ли когда-нибудь придется увидеть вновь. Он жадно впитывал глазами светлый образ, пытаясь закрепить в памяти увиденное, потому что внутренне чувствовал, что только этот свет может спасти его, его и весь этот злой и глупый серый мир вокруг. Что только он и может придать смысл и упорядоченность хаосу людских страстей и дарить надежду, и освещать путь, когда ты оказался во мраке дней. Казалось, что свет, исходящий из Кирюши, и был единственной однозначной вещью, опорой, на которую можно полагаться в этом обманчивом и ненадежном мире. Что только с его помощью ты можешь увидеть сквозь ржавый налет смыслов и толкований блестящую и первозданную поверхность всякого нечто, творения или концепции. Свет тот был мерой всех вещей. И это было чудесным, одновременно величественным и в то же время скромным явлением, зародившимся внутри маленького, болезненного мальчика.

Но вот секунда, еще одна – и белые точки стали пропадать одна за другой, проявляться цвета, а время уже привычно нестись с бешеной с непривычки скоростью.