Рыбий глаз

Бабушка не обернулась, лишь подхватила рюмку с наливкой с клеенчатой скатерти, на которой виднелись маленькие лужицы той же жидкости. Она пригубила противной сладкой жижи (Андрейка как-то втайне отпивал из небольшой стеклянной бутылки любимого бабушкиного напитка) и только затем ответила. Ответила тихо и проникновенно:

– Да вот, внучек, сижу… жизнь вспоминаю… и ты давай тоже, – она указала ему на соседний стул. Он тихонько присел, стараясь не скрипеть старым, видавшим виды стулом.

– Оно ведь, внучек, знаешь, как бывает, жизнь вспоминается порой, та, что прожил… что ни за какой пост, ни за какие деньги или знакомства не вернешь. Что хорошее было – не повторишь, а что плохое – не исправишь. Как есть, так и есть уже – так и останется навсегда.

Андрейка постарался сделать, насколько мог, понимающее выражение лица, хотя в душе ему было не по себе от таких разговоров. Они были непонятны и пугающи и в простой детской душе не создавали ничего, кроме смутной тревоги и страха.

– И знаешь что, внучек? О чем ни вспомни, все одно – грустно становится. Хорошее ли, плохое. Все от того, что не вернуть. Умом понимаешь, а мысль все равно туда стремится, словно медом намазано. И чего ради? Вася мой говаривал, дедушка твой, – в одну реку дважды не войдешь – чего и вспоминать, а я не внималась. Умный был мужик, я только сейчас понимаю. А тогда все смеялась над ним. А теперь вот сижу… кукую.

Андрейка хотел бы сказать, что-нибудь ободряющее, что-нибудь хорошее, чтобы бабушке полегчало, и она бы посмеялась над собой и над ним, после чего они бы пили чай и смотрели телевизор, но не было пока еще слов в его голове, тех, что нужно, тех, что смогут помочь. Поэтому он просто промолчал, с тревогой вглядываясь в пьяненькое, морщинистое лицо бабушки.

– А когда по молодости, знаешь, еще не так страшно… это потом скажется. А вот на старости лет… эх, – она снова пригубила из рюмки, на этот раз почти ее опустошив.

– Эх, помереть бы уже! Нет мочи, никакой! – она всплеснула руками, и из глаз ее побежали две тоненькие слезы.

У Андрейки против воли затряслись губы, а к горлу подступил колючий ком.

– Ты чего? Чего говоришь такое? Зачем? – он накрыл своими руками ее ладони и посмотрел на нее жалобно и вопросительно одновременно.

Бабушка перешла вдруг на шепот, низкий и пугающий.

– Потому что тебе не понять… всем вам, чего натерпелась за жизнь, а теперь вот этого мне? Теперь об этом мне горевать?

Андрейка, как ни старался скрыть рыдания, шумные и сопливые вздохи его так и пробивались наружу. Казалось ему, что бабушке только того и надо было, и при каждом всхлипе она словно бы расцветала, впитывая страдания, словно его невинные слезы были удобрением для ее старой больной души.

– Что случилось-то, бабушка? Скажи мне! – Андрейка не в силах более сдерживаться, рыдал уже взахлеб. Только теперь бабушка подняла на него взор и смотрела спокойно, как будто даже с легким удовлетворением.

– А ты не знаешь? В самом деле? – Андрейка отрицательно покачал головой.

Бабушка посмотрела на него, силясь понять, обманывает он ее или нет.

– Клавдии внук, Женька, тот с кем вы подрались… – бабушка опустила пустой взгляд на скатерть и молчала, но Андрейка уже все понял. Конечно, понял. – Умер он, Андрейка, в общем. Утром еще. От аллергии, от пыльцы задохнулся. Он астматик был, ушел гулять, а баллончик дома оставил.

Андрейка ничуть не удивился услышанному. В душе его ничего не екнуло и не похолодело в этот раз. Не потому, что ему было не жаль Женю – было и даже очень, просто, наверное, он не мог пока осознать происходящее, к тому же нельзя было сказать, что это была неожиданность. Хоть и желал бы ошибаться. Он надеялся, что вот-вот бабушка широко улыбнется, толкнет его в плечо и окажется, что это всего лишь одна из ее особо глупых шуточек. Но этого не происходило.

Бабушка, не найдя никакого эмоционального отклика от внука, уткнулась лицом в ладони и тихонько всхлипывала, редко сотрясаясь всем телом.

– Это я виновата, – приговаривала она – прокляла его, сглазила… всему честному народу объявила об этом, а бедный парень взял да преставился. Ох, видит бог, не желала ему зла.

Мальчик хотел было рассказать ей все, что нет ее вины в том, что случилось и что, если хоть кто и причастен к случившемуся, так это он – Андрейка. Но бабушка, которая была изрядно пьяна и находилась в помрачении сознания, явно не была готова к таким откровениям. К тому же отчего-то Андрейка чувствовал, что с ней будет все хорошо, что скорбь ее не жальче и не плоше Болливудской трагедии, увиденной по телевизору в субботний вечер, и, как в кино переживания кончаются с первыми титрами, так и теперь пламенеющая тоска в ее груди догорит еще до первых утренних лучей.

Мальчик почувствовал себя нехорошо – его пробрал озноб, а тело разом разбила усталость. Он утер слезы, тихонько встал из-за стола и ушел в свою комнату.

Сегодня же к вечеру у него началась лихорадка, сковав тело болезненной немощью, а рассудок горячечным бредом.

***

Андрейка стоял посреди проселочной дороги. Она была точно такой же, как и всегда, разве что казалась несколько шире. И вообще все казалось расположенным чуть дальше друг от друга, чем обычно. Заборы казались повыше, и дома, прячущиеся за ними, были отодвинуты от дороги заметно дальше, и даже обычно теснящиеся окна в избушках теперь раскинулись широко. Вероятно, так сказывался оптический эффект из-за того, что все дома, дорога и вообще вся деревня была окружена со всех сторон толщами холодной, темной воды так, словно кусок суши со всеми жителями погрузили на дно океана. Даже небо было не видно, и все окрестности сливались в единый темно-синий фон, прямо как в пасмурную погоду в Москве, когда не разберешь где низ, а где верх, потому как есть только серое полотно асфальта под ногами, которое, загибаясь где-то у горизонта, уходит в небеса, покрывая твою голову светонепроницаемым куполом.

Андрейка задрал голову, пытаясь продраться взглядом через наслоение тяжелой воды туда, где, по поверью, на поверхности плещут волны, согретые теплым солнечным светом. Но куда там, условное небо было непроницаемым, и даже пузырьки воздуха, исходившие от дыхания мальчика на высоте в пару десятков метров, терялись в холодной мгле. Быть может, поверхности вообще не существовало, и вздумай он подняться кверху, то очень скоро просто рассеется в пустоте и сам станет лишь частью бесконечной темноты.

Здесь же, на «дне», все оставалось по-прежнему, все законы движения и механики не нарушались водной средой. Андрейка попробовал сделать шаг, и он получился легко, как и обычно. И даже как будто бы еще легче, более плавно и быстро. Он зашагал по дороге, и оказалось, что, действительно, движение его сильно ускорилось, словно он парил в миллиметре над дорогой или скользил по льду. К тому же движение полностью подчинялось его желанию – он чувствовал, что есть силы ускоряться почти до бесконечности.

Вскоре он будто бы летел над землей, без всякого труда разбивая водяную ткань пространства на своем пути, которая, в свою очередь, совсем не была против и не создавала почти никакого сопротивления. Он смотрел по сторонам, заглядывая мимоходом в знакомые дворы, но не видел там людей, лишь низкие темные тени, почти без очертаний проплывали в окнах, возились на огородах и в хозяйственных пристройках.

Это было весьма странно. Он видел каждую трещинку на срубе дома, каждый цветок в палисаде и даже каждую порхающую бабочку над его лепестками, но люди были лишь бесформенной массой, неузнаваемой и непонятной. В какой-то момент мальчик даже остановился в недоумении, пытаясь понять, почему так происходит.

Он попробовал даже протереть глаза, но, когда он попытался осуществить задуманное, правая ладонь его наткнулась на матерчатую повязку. Он так привык ней, что перестал ее замечать. Андрейка отогнул повязку на лоб, и тут же мир, словно под влиянием новой силы, действующей на него, изменился, неохотно открывая то, что ранее было скрыто от посторонних.

Картинка в раз приобрела некоторую целостность, при этом став более усредненной. Теперь Андрейка мог различать людей, их движения, походку, одежду, даже лица. Но мелкие детали, доступные до сих пор, стали неразличимы, сливаясь в пятна с довольно общими очертаниями и линиями. Если раньше каждая травинка имела свою уникальную форму, то теперь трава существовала лишь как сине-зеленая масса под ногами, являясь цельным, нераздельным понятием. И так было во всем. Тогда Андрейка прикрыл левый глаз, и мир снова изменился.

Окружающий мир размылся, очертания предметов стали едва различимы, а многие мелкие детали и вовсе растворились в более крупных. Зато фигуры людей стали видны очень хорошо. Настолько хорошо, что лица стали читаться мальчиком, словно открытая книга. Каждая морщинка теперь вела собственное повествование, мельчайшее движение бровью, казалось, кричит внутренними переживаниями, такими явными, что становилось неясно, как вообще люди могут страдать проблемами взаимопонимания.

Люди отныне угадывались легко и безукоризненно точно. По положению рук, по тону голоса, по уголкам рта. Как человек поправляет волосы и как дышит и по тому, как встает со стула и делает первый шаг. Казалось даже, что теперь и вовсе нет смысла вести какие-либо разговоры, потому что и так все понятно и незачем сотрясать воздух. Андрейка настолько четко видел людей, что даже внешность их изрядно изменилась. Как будто в ней добавились ранее невидимые черты, которые отражали их суть, духовное и душевное состояние.

От одиночества к примеру – чернели веки, от трусости отекало лицо, а от горя вытягивались руки и делались ломкие. От безделья, как ни странно, – рос горб, а еще желтела кожа на шее. Теперь, лишь взглянув на человека, Андрейка мог рассказать о нем почти все. Получив такую способность, мальчику тотчас захотелось проведать всех своих знакомых, чтобы узнать о них побольше. Он летал из дома в дом, перекидывал повязку на другой глаз и пристально, с интересом, граничащим с восторгом, разглядывал знакомых. К слову, те, отчего-то его вовсе не замечали, не потому что он был невидим, а наверно, все оттого, что для них он был не более чем темным, едва различимым пятном на траве или стене.

Вот он залетел в самый ухоженный двор в деревне. За красивым плетеным забором располагался небольшой, но добротный дом, красиво облицованный по фундаменту, выкрашенный в приятный оливковый цвет и с дорогой черепицей на крыше. Двор был также небольшой, но в каждом его закутке обозначался порядок, своевременность и холеность. Жил здесь еще не старый вдовец – подполковник Красин. Андрейка знал о нем лишь то, что жена его умерла совсем молодой, не оставив ему потомства, а он более не женился, все время посвящая службе, которая стала ему за супругу, а солдаты за родных детей.

Когда мальчик, словно ветер, ворвался к нему за калитку Михаил Петрович рубил за домом дрова. Андрейка издалека увидел его мощное, коренастое тело, обильно покрытое волосяным покровом. Подполковник был по пояс гол и красен до невозможности. Но не от физических нагрузок прилила так обильно кровь к его коже, а от неумолимой ярости и разочарования, бурлящего в нем. Еще в самом расцвете сил подающий надежды служака, метивший в генералы, но из-за подлости коллег, постыдного и липового обвинения и маячащего трибунала вынужден был подать в преждевременную отставку. Михаил Петрович, несмотря на прошедшие годы, не смог смириться с подобной несправедливостью. Человек он был сильный и волевой, и не было проблемы или случая в его жизни, с которым он не справлялся, кроме вышеописанной. Все это увидел Андрейка в старом вояке, лишь взглянув на него. Мощные узловатые руки подполковника с трудом гнулись в локтях, как будто были в страшном напряжении, а ладони, сжатые в кулаки, казалось, и вовсе не способны разжаться. От постоянного чрезмерного напряжения лицо Михаила Петровича было сухим и обескровленным. Зато руки его пылали, только что пар от них не шел. Спина его неестественно ровная, словно каменная, указывала, что силы подполковника на исходе и еще год или два и его сломает какая-нибудь болезнь, физическая или душевная. Но сейчас он выглядел бодрым и удалым, лихо откидывал серебряную прядь не по возрасту густых волос со лба, плевал на землю и разом рубил пеньки пополам. Топор весело и уверенно рассекал водную гладь, а глаза мужика маслянисто блестели легким безумием.

Андрейка еще на пару секунд задержал на нем взгляд и, поняв, что ничего нового ему уже не узнать, мгновенно потерял интерес к Михаилу Петровичу, перепрыгнул забор и помчался дальше по дороге. Вспоминая бодрящегося и кажущегося внешне благополучным подполковника, но кипящего и почти сварившегося «вкрутую» внутри, мальчик задумался о том, как порой несносно и непонятно, противоречиво и даже абсурдно оборачивается жизнь, несмотря на твои действия.

Неожиданно для себя он сделал важный вывод – не имеет значения, сколько мелких поражений или побед ты допустишь в жизни, ведь будет всего одна или две возможности или случая, от которых на самом деле будет зависеть, кем ты станешь и какое будущее тебя ждет. И от того, выиграешь ты или проиграешь, будет зависеть, какой ты оставишь след, и какая память сохранится о тебе самом. Именно поэтому так важно суметь вовремя распознать ключевые моменты, чтобы не упустить мимолетный шанс. Для каждого эти моменты будут разными, но у всех без исключения общим является одно – выбор.

Это всегда будет выбор между одним и другим. Выбор профессии, спорта, творчества, друзей, супруга, времени, состояний и отношений. И вот насколько правильно тебе удастся сделать выбор, то и будет тебя определять до конца дней. Ибо ты есть то, что ты решил однажды. Только всегда необходимо помнить, отнесешься ли ты ответственно, расчетливо к своему выбору, либо импульсивно и непроизвольно – все в конечном итоге решает случай, фортуна. Поэтому не стоит сильно бояться кажущихся неудач или же радоваться предполагаемым успехам, ведь никогда не знаешь, к чему все это тебя приведет в конце концов. Делай, что можешь, и иди путем твоей доброй предрасположенности, а остальное, как всегда, обыграет главный вершитель всех судеб – время.

Мысли эти были настолько спонтанны и непонятны самому мальчику, что он лишь потряс головой, пытаясь их развеять, как нечто неосознаваемое и несообразное его представлению о мире, в котором он живет. Как будто это были и не его мысли вовсе. Такое мог бы сказать покойный дядя Митя, стоя в очереди у автолавки, смысл слов которых весьма избирательно осел бы в голове Андрейки, стоявшего рядом, как не слишком однозначный, но интуитивно кажущийся верным посыл. И все-таки странное это место.

Андрейка остановился, чтобы подумать, куда ему идти дальше и кого из деревенских ему особенно интересно было бы сканировать новой способностью. Ответ пришел сам собой. Марья. Он было хотел уже пуститься со всех ног к ней домой, но в последний момент передумал.

На глаза ему попался дом, напротив которого он стоял прямо сейчас. Довольно ветхое жилище, окна которого едва виднелись за разросшимися кустами шиповника. Дом был темен, сутул, и глазу не за что было зацепиться в скудном образе. Но Андрейка отлично знал этот дом.

Здесь жила по деревенским меркам совсем еще молодая (ей не было и пятидесяти) женщина, которая держала единственную корову во всей деревне. Звали ее Дарья. Не корову, а женщину. К слову, корову звали Машей. Так про них и говорили, мол, вон Даша и Маша пошли, скоро можно и за молоком идти. Бабушка рассказывала, что Даша раньше жила в городе и что у нее даже имеется высшее образование, но потом, как это часто бывает, что-то пошло не так, и она оказалась здесь.

Приехала из большого города, жить со старушкой -матерью, но та очень скоро умерла, и теперь Даша осталась совсем одна, если не считать ее корову. Затем она запила, запила крепко и единственное, что удерживало ее на плаву, опять же была ее животина, в которой она не чаяла души. Не было у нее ни детей, ни друзей, одни лишь клиенты, те, что покупали молоко. Клиенты эти в основном осуждали ее, считая, что такая молодая и неглупая баба могла бы устроиться в жизни получше, а не прозябать в одиночестве и нищете, но говорили они это осторожно и тихо, потому что парного молока больше купить было негде.

Андрейка, порой встречая Дашу на дороге, всегда удивлялся ее пустому взгляду, не выражающему ни радости, ни грусти, её постоянному изможденному виду. Оттого ему дико захотелось взглянуть на Дашу прямо сейчас его новым видением и увидеть, что за тайны прячутся за ее пустыми глазами.

Он нашел обеих на импровизированном лугу за домом. Необтесанные кривые горбыли, кое- как прибитые к низеньким столбам, очерчивали границы Дашиных соток, а также не позволяли корове уйти прочь. Огорода Даша не держала, и поэтому все пространство было засеяно разной необычной кормовой травой для скотины, из которой мальчик узнал только клевер.

Вообще корова обычно паслась на бескрайних диких полях за деревней, а здесь предполагалось растить будущее сено на зиму, но иногда, (хоть такое становилось все чаще) хорошенько выпив с утра, Даша была не в силах вести корову куда-то далеко, потому выпускала ее на двор, где неразумное животное, не имеющее способности вглядываться в будущее, беспощадно жрало собственные зимние запасы провианта. Вот и сейчас Маша мирно пережевывала сочную травку, ни в коей мере не беспокоясь ни о чем, не имея ни повода, ни возможности переживать насчет своего дня грядущего.

Даша сидела неподалеку на деревянном ящике, прислонившись спиной к бревенчатой стене хлева и дремала. Изо рта ее мерно вываливались пузыри воздуха и также неспешно поднимались по воде кверху, в бездонную синеву океана над их головами. И хоть люди не видели Андрейку, словно он был призрак, он все равно подошел к ней на цыпочках, стараясь не нарушить ее сон. Без использования всяких способностей Андрейка сразу определил, что Дарья пьяна и довольно сильно. Голова ее была закинута назад, а глаза и рот были слегка приоткрыты. Вид она имела самый расслабленный. Черты лица ее были правильные, хотя уже довольно искаженные губительным образом жизни. Ее нельзя было назвать красавицей, наверное, даже в лучшие годы, но смотреть на нее было приятно даже сейчас. Чистые волосы с первой проседью были аккуратно, хоть и просто уложены и закреплены на затылке необычайно красивым и по всей видимости дорогим гребешком, который резко контрастировал с остальным ее внешним видом.

Андрейка откинул повязку на лоб, и мир вновь преобразился. Точнее преобразился человек. Мальчик удивился перемене. Лицо Дарьи как-то разом помолодело и просветлело. Даже стало слишком светлым, как будто было вымазано мелом. Оно выглядело чуть грустным, но спокойным. Остальное было неизменно, лишь добавились толстые и выпуклые, темно-синие вены, бегущие по ее шее и рукам. Андрейка был озадачен – он не понимал, что значат все эти внешние признаки. Тогда он попытался заглянуть ей прямо в голову, и на удивление это получилось. Дарье снился сон.

Это был даже не сон в привычном понимании, а эмоциональные образы, быстро сменяющие друг друга. Но, удивительным образом Андрейка смог их раскодировать, хотя и весьма условно. Дарье снилась молодая девушка, веселая, полная жизни и амбиций. Затем яркая влюбленность в красивого и обеспеченного, и как итог – пышная свадьба и далеко идущие планы. Но вскоре выяснилось, что избранник ее очень болен. И недуг тот зовется – азарт. Страсть к играм всех мастей, все чаще и все тяжелее сказывается на взаимоотношениях. Но стойкая и верная девушка тянет на себе общее бремя, надеясь на лучшее. Но лучшее не приходит, и все катиться под откос.