Возвращение блудного сына

В этой песне пред Вами весь я.
Если можно, то я вернусь!

Ну, а как же, жена, быть с тобою?
Как же нам друг друга понять?
Как же нам быть с любовью такою?
Это ЖЕНЩИНА, а не…«мать»!

Может быть, надеюсь, что скоро,
С воплощеньем моей мечты,
Ты отложишь дела все споро,
На минуты такой станешь ты?!

Ну, и кто сейчас в моём сердце?
Ну, конечно, опять же ты!
Воплощеньем любовников в дельце
Может, станем когда-то и мы?!

Будешь ты для меня желанной!
Будешь ты для меня дорогой!
Может счастье небесной манной
Окропит образ женский твой?!

Из-за пыли и вони при отрезании старых батарей пожилая вахтёрша Татьяна Васильевна тоже попросилась во временное убежище к Платону. И тот предложил ей пока разделить комнату с племянницей её же мужа – Ноной.

Вскоре на склад мимо беженок продефилировал Гудин. Не разговаривающий с его разоблачившей Ноной, Иван Гаврилович обратился к Татьяне Васильевне:

– «Тань! Ты теперь у нас дежуришь?!».

– «Да! Вот слежу!».

– «Чтоб не… «стырил» чего!» – не удержался Платон.

Но Гудин не был бы Гудиным, если бы на обратном пути не попытался перевести стрелки подозрительности, в том числе Ноны, на Платона:

– «Так тут уже брать нечего! Всё вынесли!».

– «Домой и на дачу!» – помог ему с откровением Платон.

Вскоре вместо Гудина к Платону вошла Надежда, вручая ему деньги:

– «Платон, когда пойдёшь обедать, на обратном пути купи пакеты и мне яблок и вафли!».

– «Хорошо!».

– «А ты когда пойдёшь?».

– «В два!».

– «О! Это поздно!».

– «Так, если хочешь раньше, пошли… Челсика!».

Услышав это, Нона захохотала. Со ставшим, после смерти Тоси – старшей собаки Надежды, теперь вожаком стаи Челсиком, Ивана Гавриловича Гудина Платон ещё не сравнивал.

Держатели животных Платон и Надежда давно утвердились в единодушном мнении, что метод её знаменитого однофамильца И. П. Павлова вкорне неверен. Ибо их опыт сожительства с кошками и собаками утвердил обоих в единодушном мнении, что те, безусловно, имеют даже возможно интеллект, не имеющий ничего общего с, какими бы ни было, рефлексами.

Пёс Надежды Челсик вместе со своей дочкой-сестрой Дуняшей под руководством и при главном участии кошки Мани (Марийки), давно сами научились лакомиться конфетами, спрятанными даже на самом верху платяного шкафа в одной из жилых комнат подмосковного особнячка.

Роли шайки охотников за сладким распределялись следующим образом.

Марийка легко, в два-три приёма, запрыгивала на высоченный шкаф, лапой подцепляла крышку коробки, лишь частично сдвигая её в сторону, когтями подцепляла всего одну конфету и бросала её с высоты на пол, внимательно наблюдая за продолжением интересного процесса.

Дуняша наступала одной лапой на край обвёртки и аккуратно клыком подцепляла её, тут же невольно и надрезая фантик. Аккуратно тяня, собака окончательно снимала со сладкого приза серпантин обвёртки, затем делилась добычей с отцом-братом Челсиком.

Полакомившись, две довольные морды поднимали свои слюнявые носы кверху, на шкафу ища глазами Маню. Та повторяла манипуляции, вновь угощая друзей непонятной ей по вкусу диковинкой. Когда довольные собаки, виляя хвостами, больше не поднимали своих страждущих глаз на кошку, та спрыгивала на пол, и принималась за свою забаву, гоняя фантики по полу и, в итоге, загоняя их все под диван.

Поэтому-то Надежда первое время грешила на сына. Но потом тот как-то раз позвал мать в «Уголок Дурова» на представление.

А вообще, пса Челсика и кошку Маню связывала давняя, необычайно тёплая дружба, даже любовь! Они просто не могли жить друг без друга.

Встречаясь, они всегда тыкались носами, словно целовались.

Малюсенький носик кошки весьма диссонировал с огромным носищем крупного пса. Их дружба, сотрудничество и взаимовыручка касались даже и интимной сферы.

Пёс долго, терпеливо и видимо с наслаждением ожидал, пока Марийка вылижет ему всю паховую область, включая крупные яйца, которые она нежно обхватывала обеими лапками и вылизывала их аж до блеска. Пёс тоже не оставался в долгу. Он обнюхивал подружку под хвостом после улицы, умывал её своим огромным слюнявым языком, прижимая непослушную огромной лапой к полу. Но верхом изысканного ухода за подругой, просто высшим пилотажем, было очень аккуратное выкусывание своими огромными, но ловкими и точными зубищами блошек в густой шерсти кошки, внешне напоминавшей известного по телерекламе кота Бориса.

Выходя на улицу, Марийка всегда открывала собакам незапертую дверь, затем разбегалась с ними: кошки – налево, собаки – направо.

Но, пожалуй, самым забавным, самым киногеничным, были вечерние попытки маленькой кошки вынудить большую собаку пойти с нею гулять на улицу. Марийка вставала на задние лапки впереди Челсика, мордой к нему, обнимая его за шею и прижимаясь щекой к щеке. А тот не стряхивал навязчивую липучку, а ходил с нею медленно туда-сюда, влево, вправо, будто вальсируя. А чтоб не упасть и сохранить пристойную вертикаль, та смешно перебирала лапками: назад, вперёд, вправо, влево.

Если бы в этот момент включили бы какую-нибудь музыку, то точно бы показалось, что кошка с собакой исполняют танго. Наконец, Челсик сдавался, и парочка резво бежала играть на улицу.

Когда старший по возрасту уставал, то он прижимал к земле Марийку, которая и не сопротивлялась, изображая из себя убитую. Но, как только пёс терял контроль над ситуацией, Маня снова вскакивала, возобновляя свои дружеские объятия и любовные игрища со своим верным и добрым учителем.

Именно из-за этой дружбы Машка чувствовала себя на улице в полной безопасности, ходила гордо, величаво, иногда звучно имитируя собачий рык, переняв и многие другие собачьи повадки.

А самое безопасное для неё место было под мордой лежащего друга между его передними лапами, где она особо ощущала себя членом его стаи.

Не менее интересное творилось и с кошками Платона. Они каким-то образом, наверно по звуку, всегда чётко определяли неплотно закрытую дверь. И дождавшись удобного момента, помня об этом, наваливались на неё и входили в принципе запретную для них комнату. Этим особенно увлекался кот Тихон. То же самое происходило и с дверью ванной. Они, в основном Соня, тоже видимо по звуку, определяли, что дверь сейчас закрыта не на защёлку, и, действуя лапой, снизу открывали её.

Пока Платон вспоминал своих пушистых, осмысливал их поведение, пришла Надежда. В пятницу он был уже свободен от своей полностью выполненной работы, поэтому именно ему «выпала честь» обслуживать клиентов. Ведь «Марийка» берегла своего «Челсика» от переработки.

– «А где твои, эти… двое из ларца, одинаковы с… «лица»?!».

– «Как где? Работают!» – не смущаясь своего вранья, ответила Надежда.

– «А-а! Как раз их-то и гоняют!» – сразу вслух догадался Платон.

– «Платон, прищепи к пакетам эти бумажки, одну снаружи, другую снутри!» – невозмутимо попросила его начальница, вручая два листочка с одинаковым текстом.