Возвращение блудного сына

– «А зачем две-то?».

– «Так одну я писала, другую – Гаврила!».

– «Нет! Не надо так! А то покупатель прочтёт обе, и поймёт, что здесь дебилы работают!» – объяснил ей Платон, уходя на склад.

Загрузив бутылки в пакеты, он понёс их вместе с «бумажками» к Надежде, у которой как раз и был единственный на всех степлер.

Поняв свою ошибку, та с претензией прокричала Гаврилычу, по-обыкновению опять гонявшему шарики на компьютере:

– «Иван Гаврилович! Дайте стиплер!».

А-а! Понятно, откуда как всегда ноги растут! – про себя, в прямом и переносном смыслах, догадался Платон.

Вскоре к нему пришёл и один из заказчиков, сразу же отоваренный им биодобавками.

– «А можно… зайти в туалет? А то в Москве не всегда получается!» – спросил старичок.

– «Конечно, конечно! Оказией надо пользоваться… пока есть куда!» – разрешил Платон.

– «Спасибо Вам!».

– «Так не за что! Это теперь, как закон Божий! Есть оказия – пописай на нее,… на дорожку-то!».

За старичком вскоре явилась не его старушка. Платон предложил ей сесть на крайний свободный стул, но та чуть не загремела со сломанного:

– «Ну, ладно, ничего, я постою!».

Испытав неудобство от этого, и проводив покупательницу, Платон принёс деньги Надежде:

– «Надь! А зачем ты ко мне сломанный стул поставила? Покупательница – старуха села и чуть с него не пи… пнулась!».

Начальница сразу рванула исправлять свою ошибку, могущую повлиять на имидж всего предприятия. Совместно решили злополучный стул пока убрать на склад, что Платон сразу и сделал.

– «К тому же Лёшка здесь на повороте всё время об стул тележкой ударялся и материл виновного!» – подтвердил Платон правильность ими принятого решения.

После обеда, обеспеченного для начальницы Платоном, Надежда умиротворённо спросила:

– «Платон, а ты будешь пиво?».

– «А я никогда не разделяю чьих-либо плебейских замашек!».

– «Да ну, тебя!» – отмахнулась она.

– «А из горла дамы не пьют!» – тут же пояснил он поперхнувшейся.

Тогда Гудин и Павлова, и всё же из горла, уговорили и доли Платона с Лёшкой. Но и этого им показалось мало.

Когда через полтора часа Платон зачем-то вошёл в кабинет к Надежде, то увидел у неё на столе, принесённую очередной посетительницей бутылку уже красного вина.

– «О-о! А это мне!» – во всеуслышание пошутил он.

– «А за что тебе-то?» – ревностно вмешалась, непонимающая шуток, условно-безусловно рефлексирующая Павлова.

– «Да за красивые глазки!» – без задней мысли продолжил Платон шутку, видя, как симпатичная посетительница с улыбкой внимательно всматривается в его, ещё не потерявшее красоту, немолодое лицо.

– «И мне тоже!» – вдруг жалобно из угла заскулил опьянённый пивом Гудин.

– «А ему… вообще-то, тоже можно! Но полбутылки!» – сжалился над однооким просителем Платон.

И месть не заставила себя ждать. Надежда и Иван, как два сапога – пара, на двоих опустошили втихаря от Платона, подаренную всему коллективу бутылку, даже формально не предложив ему, на что сразу обратила внимание всегда внимательная Нона Петровна, когда к ним с Платоном вошёл Гудин.

– «А где ключи?» – спросил тот Платона о ключах от склада, бесцеремонно перебивая его беседу с Ноной.

– «Там, в двери!» – словно сгоняя назойливую муху, мотнул Платон головой в сторону уже пройденной старцем двери.

Когда тот вошёл на склад, Нона вполголоса прокомментировала:

– «Сытый, пьяный, и довольный!».

– «С чего это?» – удивился Платон.

– «Так они с Надькой вино красное пили! А тебя ведь не пригласили?!».

– «Так голь на выдумки хитра!» – нарочно громко вслед уходящему Гудину, объяснил ей Платон.

– «Убогость души не лечится!» – завершила его мысль мудрая женщина.

Вечером Платон по электронной почте сначала поздравил своего второго сына Владимира с днём рождения, а потом ещё и по Skype с удовольствием пообщался с ним и внучкой Дианой.

На следующий день, в субботу, лыжная прогулка неожиданно сорвалась. Уже надевая лыжный комбинезон, Платон услышал шум довольно сильного дождя, и не рискнул мокнуть под ним, боясь последствий.

Из-за пропущенного лыжного похода его настроение в этот день, мягко говоря, не было приподнятым, и он с надеждой ожидал воскресенья.

Даже знакомые продавщица продуктового магазина «МагазинЧик», размещавшегося в его же жилом доме, в который Платон спустился ближе к вечеру, сами спросили грустного, а почему он сегодня не просит молоко «Бабушку в очёчках плюс полтора» и батон «живого» нарезного?

– «Да я что-то на прилавке их не увидел!» – вывернулся писатель.

Однако наступившее утро воскресенья вселило надежду на благополучный исход дня. Ведь Платон не хотел заканчивать лыжный сезон внезапно, как это чуть было не случилось накануне.

Он чувствовал, что этот воскресный поход может стать для него заключительным в сезоне, и хотел поставить чёткую и жирную точку по его завершению.

Скольжение было приличным, но лыжи со смешным звуком «хрум» частенько чуть проваливались под пяткой в лыжню. Поэтому думать о рекордах не престало. Да Платон теперь и не стремился к этому.

Ведь ещё в начале прогулки он понял, что через неделю речи о скольжении уже идти не будет вообще, а на лыжах он сможет перемещаться лишь, «як посуху».

Поэтому Платон поставил себе задачу сейчас не суетиться, а последний раз в сезоне насладиться ни сколько лыжнёй, сколько зимним лесом. Он долго катил в одиночестве, не тратя лишних сил, глубоко вдыхая тёплый и вкусный ранневесенний воздух, иногда даже любуясь теперь полностью оголившимися деревьями и кустами. В лесу явно пахло мокрой древесиной, но ещё он ощутил и какие-то непонятные, но почему-то приятные ароматы. В низинах и на открытых полянах, от испарения влаги, стоял густой, белёсый туман, повсеместно напоминавший брызги от упавшего с большой высоты снега. Но на возвышенностях и пригорках воздух был уже предельно прозрачен, а не только чист и свеж. И это несколько успокоило лыжника. Ведь несколько лет назад он так надышался всё сплошь окутавшими, туманными, лесными, весенними испарениями, что надолго и сильно заболел бронхитом. Но на этот раз такого исхода пока вроде бы не намечалось.

Долгое время Платон на лыжне был одинок.