Калинова Яма

– Вряд ли, – ответил он. – С другой стороны, я все-таки журналист. Может, на каком-нибудь мероприятии вы меня и видели.

– Может быть. – Лицо Сальгадо стало спокойнее.

– А, да, – добавил Сафонов. – Товарищ Костевич хотел, чтобы я взял у вас интервью, если это возможно. Я уезжаю и вернусь в Москву двадцать второго числа. Можно ли будет с вами поговорить и сделать материал?

Сальгадо задумался:

– Да, конечно, можно. Когда вернетесь, свяжитесь со мной через Тараса Васильевича, и я думаю, что мы сможем это устроить.

– Большое спасибо.

– До свидания. – Сальгадо слегка кивнул, снова улыбнулся и ушел.

За столом повисло молчание. Первой его нарушила Фёдорова:

– Шишкин, ты идиот. Нельзя спрашивать о таких вещах.

– Да, извини, видимо, перебрал… – Шишкин явно был растерян.

– Да, это неправильно, – добавил Сафонов.

Мысли в голове путались и давили друг друга.

Этот испанец.

Майор Орловский.

Да что, черт возьми, происходит.

«Разведчикам нельзя верить в совпадения, – думал он. – Тем не менее совпадения бывают. Даже такие. Но верить в них нельзя. Никак нельзя».

Да это же просто невозможно!

– Товарищи, уже поздно. Я выпью еще бокал и, пожалуй, скоро пойду. В голове уже немного шумит, – сказал он.

– Рановато вы, – ответила Фёдорова. – Впрочем, я тоже скоро пойду.

Спустя полчаса Сафонов распрощался с коллегами и собрался уходить. Он подошел к Костевичу, чтобы пожать ему руку – тот уже был совсем нетрезв, – и снова взглянул на Сальгадо, и снова не обнаружил ни одной эмоции, которая сказала бы хоть что-то. Только вежливая улыбка и стеклянный глаз. С этой улыбкой он рассказывал захмелевшему Костевичу и его коллегам о Лорке.

– Я читал Лорку перед сном, когда мы сидели в казармах под Мадридом. Когда вокруг война и смерть, утешение можно найти только в стихах и вине. Но вино я не пил.

– Не думал, что вы любите поэзию, – сказал Сафонов, осмелев и подойдя ближе.

– А что, я не похож на человека, который любит поэзию? – Сальгадо вдруг засмеялся. – Конечно, с одним глазом труднее читать, но многие вещи Лорки я до сих пор помню наизусть.

– Прочитайте что-нибудь! – запинаясь, сказал Костевич.

Сальгадо поднял бокал, прикрыл единственный глаз – это выглядело чудовищно – и стал читать, и лицо его в этот момент впервые за все время изменилось.

Andamos
sobre un espejo,
sin azogue,
sobre un cristal
sin nubes.
Si los lirios nacieran
al revеs,
si las rosas nacieran
al revеs,
si todas las ra?ces
miraran las estrellas,
y el muerto no cerrara
sus ojos,
ser?amos como cisnes.

Сальгадо читал тихо, с долгими паузами. Костевич слушал, зачем-то кивая.

– О чем это? – спросил он, когда Сальгадо закончил читать.

– О том, что мы все ходим по незрячему зеркалу, по прозрачному стеклу. И если бы ирисы росли лепестками вниз, и розы цвели лепестками вниз, и если бы корни могли видеть звезды, а мертвый спал с открытыми глазами, то мы были бы лебедями, – ответил Сальгадо, и вежливая улыбка вернулась на его непроницаемое лицо.

– Я ничего не понял, но это красиво. Выпьем? – предложил Костевич.

– Выпьем за месть, – сказал вдруг Сальгадо.

Сафонов вздрогнул.

– Выпьем за месть, – продолжил испанец. – Я хочу, чтобы те, кто убил Лорку, были мертвы. Эти фашистские твари убили его. Я читал его еще до войны. А потом они убили его. Я читал его в окопах, он давал мне надежду, он дарил нам всем красоту, но они убили его. Я надеюсь, что когда-нибудь они поплатятся. За месть!

Они чокнулись бокалами.

– Кстати, ходят слухи, будто Лорка жив, – добавил Сальгадо, отпив из бокала. – Я слышал историю, будто на самом деле он потерял память и отправился бродягой по Гранаде. Не знаю, правда ли это. Скорее нет. В Гранаде и Севилье его знали все, с ним не здоровались разве что лошади. Как вы думаете, что хуже – умереть или потерять память?

– Товарищи, – робко прервал его Сафонов. – Я хотел сказать, что мне пора. Спасибо за хороший вечер.

– Сафонов! – пьяным голосом ответил Костевич. – Ну ты и сволочь! Ладно, иди, ха-ха.

Они пожали друг другу руки.

– Товарищ Сальгадо, увидимся после двадцать второго числа. Надеюсь.

– Увидимся, – ответил Сальгадо.

Ему он тоже пожал руку.

К полуночи Сафонов вернулся домой. Заснуть ему удалось только в четыре утра. Он боялся.

* * *

Из воспоминаний Гельмута Лаубе