Леонид

В стороне, в тумане возникали взрывы, похожие на крохотные капустные кочаны. Они космато разрастались, их сносило в сторону. Там шел бой, стреляли танки. Самолет осмотрительно обогнул место боя.

Подполковник Верхотурцев за год пребывания в Сирии привык созерцать эту землю, набитую сталью, которую вонзали российские штурмовики, дальние бомбардировщики, крылатые ракеты, запущенные с кораблей и подводных лодок. И всегда, когда летал, глаз тревожно искал на земле малую вспышку, кудрявый след летящей к самолету ракеты.

Но полет завершался благополучно. Лишь дважды к ним опасно приближались израильские истребители. Были видны лица пилотов, желтые звезды на фюзеляже.

Вдруг сочно, солнечно полыхнуло море. И тревога исчезла. Больше не будет вспышки и кудрявого следа.

Самолет стал недоступен для зенитных ракет. Скоро начнет снижаться, и на базе, после душа и вкусной еды, его ждет волейбольная площадка с тугими ударами меча.

– Ну что, Александр Трофимович, вместе пойдем на доклад к начштабу? – к нему наклонилось тяжелое, как красный корнеплод, лицо начальника разведки.

– Я поддержу все ваши предложения, Николай Константинович, – ответил Верхотурцев.

– Батюшки, смотри-ка, смерч!

Скрученный жгут впился в море. Как хобот, опустился к воде, питал огромный, летящий в небе шар. Шар был черный, в нем мерцали молнии, брызгал фиолетовый сок. На суше, где смерч приближался к морю, оставался белесый след. В море, куда впился смерч, раскрылась яма. В ней кипела вода. Казалось, из ямы вылез кривой червяк, грызет громадное яблоко. Червяк качался, его вместе с яблоком сносило в море. В яблоке проступало лицо, ртутно мерцали глаза, болтались космы, опадали мглистым дождем.

Самолет, избегая смерча, отвернул и пошел в открытое море. Смерч гнался за самолетом, норовил достать.

– Посильнее любого взрыва. Попадешь, сомнет, как бумагу, – сказал начальник разведки. А Верхотурцев перешел в хвост самолета, чтобы наблюдать за смерчем.

Смерч удалялся, напоминая уродливого танцора на тонкой ноге.

Американская мини-лодка покинула секретный док в Неаполе, где она укрывалась от спутников. Сутки находилась в Тирренском море, а потом пересекла Средиземное море, прошла вдоль Северной Африки и затаилась у берегов Сирии. Миниатюрный атомный реактор позволял лодке долгое время оставаться под водой. Обеспечивал лодку электричеством, кислородом. Питал дальнобойный лазер, способный пронзать лучом толщу воды и сбивать воздушные цели. При этом лодка оставалась невидимой, луч лазера не фиксировался противником.

Лодка несколько дней дежурила в подводном положении, ожидая появление цели, на которую укажет командование и отдаст приказ на уничтожение.

Вблизи от лодки курсировали корабли Шестого американского флота. Русская эскадра проводила учения, и противолодочники ходили кругами, прощупывая море гидролокаторами и гидрофонами. Прошел греческий сухогруз, направляясь из Пирея в Тунис. Над морем появлялись израильские истребители и турецкие бомбардировщики. Русские самолеты взлетали с базы и уходили на бомбежку вглубь Сирии, избегая появляться над морем. Наконец, на третьи сутки боевого дежурства радар лодки, способный просматривать небо из подводного положения, обнаружил тихоходную воздушную цель. Это был русский самолет-разведчик, завершавший полет и идущий на базу.

Уклоняясь от смерча, самолет изменил курс и делал дугу над морем.

С флагмана Шестого флота на лодку поступил приказ уничтожить воздушную цель. Радар лодки, созданный по секретным технологиям, некоторое время вел самолет, наводя лазер. После чего был произведен выстрел.

Луч прошил толщу воды, оставляя в ней прозрачную трубку. Незримой молнией рассек небо и поразил самолет.

Удар пришелся по фюзеляжу, разрезав алюминий, как бумагу. Лишенный хвоста, самолет продолжал лететь, вращая винтами. Хвостовой обрезок летел отдельно. Головная часть загорелась и стала падать, а срезанный хвост кувыркался, и его несло туда, где вращался смерч.

Лодка, выполнив боевое задание, ушла на глубину и взяла курс на Неаполь.

Подполковник Верхотурцев смотрел на смерч, который, словно черная балерина, крутился на одной ноге. Рокот винтов вел протяжную песню «Полюшко-поле», которую они пели в детском доме. Их выстраивали на сцене, учитель пения дирижировал, страстно вздрагивал бровями, поднимался на цыпочки, всплескивал руками, словно хотел взлететь.

Верхотурцев вспомнил дощатый забор с зарослями растений. Их называли «щелкунчиками». На водянистых стеблях было много прозрачных плодов, напоминавших сердечки. Если тронуть сердечко, оно взрывалось, выбрасывало зернышки, а пустая оболочка завязывалась в затейливый узелок.

Верхотурцев почувствовал, как колыхнуло самолет.

По овалу фюзеляжа побежал шипящий огонек, полетели капли. Самолет с треском стал разрушаться. Носовая часть салона со столом и стоящими офицерами удалялась. Верхотурцев, вцепившись в кресло, оказался перед зияющей пустотой, которая ревела. Его сорвало с места. Вылетая из самолета, он успел запомнить оплавленный, в каплях, срез фюзеляжа, и начальника разведки с растопыренными руками, висящего над столом.

Удар сжатого воздуха оглушил Верхотурцева. Он падал, перевертывался, как парашютист в затяжном прыжке. В глазах лопнули сосуды. Небо казалось красным, и море казалось красным, и в этой багровой заре удалялся черный обрубок самолета с работающими винтами.

Верхотурцев рушился в ревущем ветре. Не было мыслей, а только ухало, готовое разорваться, сердце.

Приближалось солнечная рябь.

Он почувствовал, как его разворачивает, будто он попал на свистящий волчок. Его завинчивало, всасывало, погружало в секущие брызги. У него откручивали голову, отрывали руки. Наступила тьма.

Он не знал, что его захватил смерч, замотал в скрученный жгут, замедлил падение. Его подбрасывало вверх, где раскрывалась огромная черная юбка. Его подкидывало и роняло. Он был, как целлулоидный шарик в струе фонтана.

Смерч поиграл с ним. Чья-то огромная рука плавно опустила его к морю и кинула. Он шумно упал. Видел, как удаляется смерч, который изжевал его и выплюнул в море.

Он ушел в глубину. Солнце окунуло в зеленую воду шатер лучей. Из одежды, из волос поднимались серебряные пузыри. Задыхаясь, боясь захлебнуться, Верхотурцев стал толкаться руками и ногами, стремясь к поверхности. Вылетел в брызгах, издав стон.

Кругом было море, бежали мелкие волны. Удалялась размытая колонна смерча. Далеко, в розоватой дымке, виднелся берег. Берег был так далеко, что невозможно было доплыть. Ботинки, одежда тянули на дно. Мелькнула бессильная мысль, – сложить руки и утонуть, избавить себя от мучений. Но тут же другая мысль, – случилось чудо, он был чудом спасен, и это чудо продолжится, не позволит ему погибнуть.

Он стал стягивать ботинки, цепляя одной ногой другую. Набрал воздух, ушел под воду и содрал ботинки, видя, как они погружаются в глубину.

Всплыл и лег на спину. Вода, наполнившая глазницы, расплывалась радугой.

Верхотурцев стянул с себя рубаху, брюки, трусы. Все это ушло в глубину. Он остался голый с алюминиевым крестиком на капроновом шнурке. Стало легче держаться на воде.

Верхотурцев лег на спину, слыша, как звенит вода. Грудь блестела на солнце.

Он медленно поплыл к туманному берегу. Плечи болели. Смерч вывихнул ему руки.

Он был оглушен. То, что случилось, было рядом, было в нем, гудело, ревело. Было в серой дымке, куда ушел смерч. Было в волнистой линии берега, куда удалился разрезанный самолет, и в оплавленном овале салона начальник разведки перевертывался, как космонавт.

Не было сил думать об этом. Надо было сберечь чудесное избавление. Не исчезнуть в зеленом рассоле чужого моря.

Верхотурцев плыл, останавливался, ложился на спину. В плечах набухли больные суставы. Вывихи болели, мешая плыть. Кляп вздулся в груди, не давал дышать. Но этот кляп не позволял утонуть. Он был как рыбий пузырь.

Лежа на спине, Верхотурцев забылся. Дремал среди звенящих шлепков. Ему казалось, что под сердцем у него бьется странный плод. Как у женщины, в которой случилось зачатие. У него не было сил изумляться. Он доверил себя чуду, что вырвало его из горящего самолета, подхватило в свободном падении, втянуло в ревущий волчок, а потом мягко сбросила в море.

Он дремал, чувствуя под сердцем дышащий плод.

Сквозь звон воды уловил слабый стрекот. Стал крутить головой, захлебнулся. Кашляя, выплевывая соленую воду, увидел лодку. Она шла далеко, против солнца. Исчезала в блеске и вновь появлялась, длинная, с заостренным носом. На таких сирийские рыбаки ходят в море.

Верхотурцев стал кричать, махать рукой, выталкивал себя из воды. Обессилил, лег на спину и вновь на мгновение забылся.

Когда очнулся, лодка была рядом, шла на него.

Она была построена из длинных крашенных досок, зеленая, с красной полосой по борту. Нос возвышался, на нем были нарисованы глаза с белыми веками и ресницами. Должно быть, эти глаза углядели Верхотурцева в море.

В лодке виднелись люди. Они указывали в сторону Верхотурцева.

Лодка приблизилась, прошла рядом, бурун от винта хлестнул Верхотурцева в лицо, и он захлебнулся. Пока откашливался, лодка сделала круг, подошла. Несколько коричневых лиц и жилистых рук потянулись к нему. Когда его тащили из моря, и он терся голым животом о деревянный борт, снова успел подумать, что его избавление – дело чьей-то безымянной воли, которая не оставляет его.

Рыбаки уложили его на дно лодки, на мягкие тюки и веревки. Что-то говорили, спрашивали. Он не понимал их язык. Смотрел на худые загорелые лица. Один был с бородой в желтом картузе. Другой, горбоносый, носил мятую шляпу. У третьего, с волосами до плеч, лоб был перевязан лентой. Они обращались к Верхотурцеву, указывали в море, видимо спрашивали, откуда он взялся.

– Я русский! Хмеймим! Летчик! – Верхотурцев показывал в небо, в море, на далекий розовый берег. Рыбки переспрашивали, растерянно повторяли: