Леонид

Он прислушивался к своему всхлипывающему дыханию. Плод, который жил под сердцем, не исчез, а утратил округлость, ушел из-под сердца и распространился по всему телу, как другая, поселившаяся в нем жизнь.

Эта жизнь была не его. Наделила иной, не принадлежащей ему памятью, иными чувствами, которые он прежде не испытывал.

Он шел по ночной степи, по мелкому снегу. Рядом, почти невидимая, двигалась цепь пехоты. Время от времени раздавался взрыв, мерцала вспышка. Кто-то из пехотинцев падал, подорвавшись на мине. Штрафной батальон наступал на хутор Бабурки. Верхотурцев никогда не слышал об этом хуторе, никогда не шел по снегу в цепи штрафников. Но рука чувствовала холодное цевье винтовки, взрывы вспыхивали в ночной степи, как красные глазницы.

Верхотурцев начинал декламировать стихи, которых прежде не слышал, не знал имена поэтов, их сочинивших. Они появлялись, как сновидения. Там были строки: «Я угрюмый и упрямый зодчий храма, возводимого во тьме». «Синей, чем оперенье селезня, вставал над Камою рассвет». «Бесследно все, и так легко не быть». «Уже второй, должно быть, ты легла». Стихотворения струились, перетекали одно в другое, и ему казалось, что ручьи сливаются в огромное озеро.

Верхотурцев вдруг оказался в застолье, где собралась большая семья. Любимые лица, чудесные голоса, синие чашки фамильного сервиза с золотым орнаментом, стертым от прикосновений бесчисленных губ. Он не знал, чья это семья. Он рос в детском доме, не помнил родителей. Но откуда эти чудесные лица? Почему они кажутся такими родными?

Он слышал рев штурмовика, который вернулся с бомбежки и бежал по бетону, распушив тормозной парашют. Видел, как льется из синего чайника черно-золотая струя.

Откуда все это? Откуда метель в солнечных снежных полях? Цветы вдоль черных лесных дорог? Сизый лед на пруду, в котором застыли воздушные пузыри, и женщина окунает в прорубь шумное ведро, и видны ее синеватые от холода руки? Откуда все это?

В нагретой избе с рыжей керосиновой лампой сидят мужики, пьют водку, их синеглазые раскраснелые лица, черные, поющие рты. А потом, пьяный, он лежит на соломе в санях, след на дороге из-под полозьев тянется, как золотая фольга. Оттуда оно?

Верхотурцев знал, что ничего подобного с ним не случалось. Смерч, подхвативший его над морем, рассек ему грудь, вложил чью-то чужую судьбу, и теперь она тревожила его.

Верхотурцев дремал и сквозь сон слышал гул взлетающего самолета. Гул удалялся, но не пропадал, а превращался в розу. Алый цветок в каплях воды, с прохладным запахом оранжереи висел над его головой. Ему казалось, что в этой розе таилась неведомая сущность мира.

Через два дня Александр Трофимович улетал в Россию. Вместе с ним на транспортном «иле» увозили гробы.

Самолет застыл на взлетном поле. На киле краснела звезда. Из-под киля на бетон спускалась аппарель, открывая черный зев в нутро самолета. На бетоне стояло восемь гробов, накрытых российским флагами. Солнце жгло, блестело на медных трубах оркестра, на вороненых стволах автоматов. Выстроились провожающие офицеры. Командир базы говорил в микрофон:

– Мы прощаемся с нашими боевыми товарищами. Они выполнили приказ Президента и геройски отдали жизни за Россию. Клянемся вам, боевые товарищи, что отомстим врагу, добьем террористов в их логове.

Протрещал салют. Ахнул оркестр. Солдаты в шесть рук поднимали гробы. Вытягивая ноги, строевым шагом шли к самолету. Вносили по аппарели гробы.

– Желаю скорейшего выздоровления, Александр Трофимович, – командир базы пожал Верхотурцеву руку. – Знайте, мы всегда готовы принять вас в наши ряды.

Верхотурцев слушал командира. Тот расплывался, туманился. Глаза Верхотурцева были полны слез.

Самолет могуче взлетел. Верхотурцев сидел на железной скамье, глядя, как солнце падает из иллюминатора на гробы. Знал, что прежняя душа, обитавшая в нем, потеснились. Дала место другой, неведомой душе, сделавшей его другим человеком.

Глава седьмая

Леонид Леонидович Троевидов в советское время был офицером внешней разведки. Служил в Восточной Германии, курировал концертные группы, приезжавшие с гастролями в Дрезден. Управление разведки в награду за усердную службу выделило Леониду Леонидовичу маленький дачный участок в подмосковном Нахабино. Приезжая из Дрездена в отпуск, Леонид Леонидович с удовольствием обрабатывал свой малый надел. Корчевал пни, привозил плодородную землю, закупал в питомнике саженцы. Радовался, когда жена высаживала цветы и дарила ему милые букеты садовых колокольчиков и ромашек.

Соседями по участку были такие же, как и он, «земледельцы», – инженеры, финансисты, мелкие служащие. Леонид Леонидович, пользуясь «красной книжечкой» офицера разведки, помогал кооперативу доставать водопроводные трубы, бурить скважины, прокладывать дорогу. Вскоре он стал главой кооператива, объединив вокруг себя самых деятельных соседей.

Их дружба продолжалась и тогда, когда, вместе с государством, рухнули все ограничения, мешавшие предприимчивым людям обзаводиться землей, домами, дорогими машинами.

Друзья стали заниматься коммерцией, каждый в своей области, продолжая друг друга поддерживать. По-прежнему считали Леонида Леонидовича своим предводителем. Они преуспели, избежали бандитских пуль, создавали новый кооператив, состоящий из банков, акционерных обществ, строительных трестов. Леонид Леонидович был душой этой корпорации. Обеспечивал заказы, завоевывал рынки, находил нужных людей в правительстве и Государственной Думе. Могучие силы русской истории распорядились так, что никому не известный офицер разведки стал сначала главой Правительства, а потом Президентом.

Друзья при встречах любили шутить, – их крохотный дачный кооператив расширился, вышел к океанам и стал называться «Россией».

Друзья превратились в магнатов, владели громадными состояниями, имели связи с мировыми банками, присутствовали на мировых рынках. В России они неявно управляли огромными территориями, ставили своих губернаторов, смещали неугодных министров. Постепенно стали тяготиться опекой Леонида Леонидовича, полагая, что управляют Россией не в меньшей степени, чем Президент, но, быть может, и в большей. Они создавали свое собственное государство, собственную Россию. В шутку они называли это государство «космическим». «Космическое государство» превосходило Государство Российское. Оно возвышалось над ним, уходило в Космос. Имело космическую природу. Объединяло лучших людей, которые, как пришельцы из Космоса, создавали новое человечество, новую цивилизацию. Оставляли «ветхую» цивилизацию обветшалым, идущим на убыль народам. И пусть их друг Леонид Леонидович Троевидов управляет «ветхой» Россией, не вмешивается в дела «космического государства».

Так думали они, полушутя, полусерьезно, собираясь время от времени на свои «космические» совещания.

Усадьба Кастерфилд располагалась в предместье Лондона. Это был дворец, построенный в стиле позднего барокко, с лепниной, мраморными вазами в нишах, золоченым гербом на фронтоне. Прежде усадьба принадлежала дальнему отпрыску Виндзорской династии, который продал ее российскому магнату Максу Даненбергу.

Максим Карлович Даненберг владел строительными компаниями, строил мосты, олимпийские объекты, укладывал трансконтинентальные газопроводы. Его компания возвела культовый Крымский мост, проложила газопровод «Сила Сибири». Он разрабатывал алмазные месторождения в Якутии и Архангельской области.

Максим Карлович Даненберг был близкий друг Президента Леонида Леонидовича Троевидова. Когда-то оба состояли членами дачного кооператива. Вместе с другими предприимчивыми кооператорами увеличивали площадь кооператива. Любили шутить, что границы их малого надела защищены теперь ядерным оружием.

Максим Карлович Даненберг свободно входил в кабинет Президента, а когда тот приезжал в Лондон, принимал его у себя в Кастерфилде.

Перед усадьбой простирался огромный газон, плотный, как зеленая кошма. В маленьком пруду плавали казарки. Они вдруг шумно взлетали, сверкали золотыми перьями, делали круг над дворцом и снова опускались в пруд, поднимая солнечные фонтаны.

На газоне были расставлены столики и плетеные кресла. Расхаживали и восседали в креслах гости. Бармен разливал в стаканы виски. Официанты в белых перчатках разносили подносы с шампанским. Смех и возгласы пугали казарок, и золотые птицы шумно взлетали.

Среди гостей не было хозяина. Максим Карлович Даненберг находился во дворце. Там он собрал на тайный совет друзей. Они уединились в каминной, куда не доносились голоса подвыпивших гостей.

– Друзья, я ценю ту готовность, с какой вы откликнулись на мое приглашение и явились в Кастерфилд обсудить насущные проблемы «космического государства», – Максим Карлович Даненберг был крупный, рыхлый, с острыми лучистыми глазками. Его большой нос, казалось, был лишен хрящей и безвольно висел над губой. Когда Максим Карлович сердился, нос становился лиловым, наливался кровью, как у индюка, и оставался таким, пока Максим Карлович ни успокаивался. Тогда нос белел, свисал к губе, как пустой мешочек. – Ты, Феликс Русланович, я знаю, прервал отдых на своей яхте «Матильда». От тебя и сейчас пахнет дамскими духами.

Маленький, лысый Феликс Русланович Шабаров, владелец металлургических компаний, благосклонно кивнул, понюхал рукав своего пиджака, уловил тонкий запах французских духов, – А ты, Лаврентий Несторович, покинул Дальневосточный экономический форум, где тебе, я слышал, светили контракты с японцами. Ну да ты своего не упустишь!

В ответ Лаврентий Несторович Кувейко, банкир и золотопромышленник, всплеснул руками:

– Какие разговоры, Максим Карлович! Убежал бы из рая, чтобы повидаться с друзьями! – Лаврентий Несторович Кувейко был огромный, с длинными руками и узким, заросшим волосами лбом. Когда он поворачивался могучим телом, в нем что-то хрустело, словно двигались деревянные рычаги и колеса. Он любил пугать этим хрустом неподготовленных собеседников.

– Ты, Борис Генрихович, отложил свои вечные интриги. Говорят, зачастил в Кремль? Отбираешь у бедных ненцев газовые месторождения? Ну да ладно, после расскажешь, – Максим Карлович Даненберг подмигнул Борису Генриховичу Шаронову. Тот удивился, как быстро разнесся слух о его недавнем визите в Кремль.

– Я пригласил вас, чтобы обсудить ситуацию, которая становится критической. Что нам делать с нашим любезным Леонидом Леонидовичем, который подвел нас к самому краю могилы?

– А что нам делать?

Терпеть! – повернулся в кресле Кувейко, издав хрустящий звук, с каким рушатся деревянные мосты. – Мне, к слову сказать, еще два швейцарских банка отказали в кредитах. Либо Крым, либо швейцарские банки.

– Я потерял шесть миллиардов, – Феликс Русланович Шабаров хлопнул себя по карману, словно там лежало портмоне. – Обращался за помощью к Леониду. А он мне: «Крутись, как хочешь. Мне Сирия дороже твоих кредитов».

– Я думаю, он затеет войну. Пуляет ракеты, пугает американцев. А у них терпение не вечное. Щелкнут по носу, – Максим Карлович Даненберг ударил себя по носу, который уже налился красным соком, как у встревоженного индюка.

– Мне кажется, наш Леня совсем спятил, – Борис Генрихович Шаронов погладил благородную седую шевелюру. – Я действительно был у него недавно. Только заикнулся о Крыме. Только сказал, что пора помириться с Западом. Он кричал, топал ногами. Пена у рта. Мерещатся заговоры. Упомянул о «космическом государстве». Нас подозревает. Грозит всех под корень! Безумье какое-то!

– А ведь твой сосед был, через забор здоровались. Ты ему на рожденье яхту даришь, остров на Карибах. Тебя-то не тронет, – сердито произнес Максим Карлович Даненберг. Его нос окончательно приобрел сходство с индюшачьим отростком.

– Надо действовать, господа! Нанести превентивный удар! – Феликс Русланович Шабаров ткнул воздух заостренной ладонью, словно посылал запрещенный удар в солнечное сплетение.

Стало тихо. Только под пиджаком Лаврентия Несторовича Кувейко что-то поскрипывало, словно из колодца поднимали ведро.

– Что же вы предлагаете? Пуля? По-американски? Американцы умеют ставить на место своих президентов, – произнес Феликс Русланович Шабаров и испугался. Стал оглядываться, словно искал, куда полетело его неосторожное слово.

– Зачем пуля? Есть порошки, которые можно всыпать в бокал с вином. Газ, который можно закачать в вентиляцию Кремля. Радиоактивные крупицы, которые можно подбросить в салон «Мерседеса», – важно, как опытный отравитель, произнес Борис Генрихович Шаронов. Но всем было ясно, что это пустое. Охрана делала первый глоток из любого бокала. Брала пробы воздуха в рабочем кабинете и домашней спальне. Включала дозиметр в салоне автомобиля и самолета.

– Зачем прибегать к насилию? Мы не блатные, – Максим Генрихович Даненберг теребил лиловый нос. Его проекты «Северный газопровод» и «Турецкий поток» рушились под американским давлением. Голос его становился похож на индюшачье бормотание: – Пригласим Леонида на яхту, отплывем в открытое море и возьмем у него отречение. Как у царя Николая. Зачем нам пуля?

– У Николая потом была пуля, – сказал Феликс Русланович Шабаров.