На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
XXIII
Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, –
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
XXII
The cupids, demons, snakes and devils
Still jump all over and make noise.
The tired lackeys at the doorways
Right on the fur coats are in drowse.
The footfall hasn’t, yet, pacified,
The cough and clapping have not quiet.
Inside and out of the theatre
The lamps are lighting by a glitter.
The horses thrashing in the cold
Are pretty tired of the harness.
The cabmen crowd at the fires,
Clap hands and idle masters scold.
Onegin now is getting off,
He forwards home to change the cloth.
XXIII
Can I depict my true impression,
A lonely private room portray,
Where foster child of the fashion
Was dressed, undressed and dressed again?
All stuff that busy London’s merchants
To agitate high life’s emotions