Собака Баскервилей из села Кукуево

Зато на шкафу мне удалось обнаружить чудесную настольную лампу коричневого цвета. Хоть она и была, как многое здесь, старинной, зато солидной, массивной и работала, а значит, потеря зрения в ближайшее время мне не грозила. Хотя я и надел очки в первый день новой службы больше для солидности, чем для улучшения зрения, кабинет был сумрачный и темный настолько, что глаза сильно напрягались без дополнительно освещения, к тому же свет настольной лампы создавал некоторый уют. И конечно я уж вовсе не собирался светить ею в глаза подследственным, как иногда показывают в пошлых полицейских кинофильмах, что можно было бы предположить, а так просто, создавал себе интерьер.

Приведя наконец в порядок рабочее место, я с сознанием дела закурил и приготовился расспрашивать Дениса Зосимовича об особенностях жизни и службы «тут», но вдруг у меня на столе, вызвав ассоциации с известным стихотворением Чуковского, зазвонил телефон, и говорил там вовсе не слон, а наш прокурор Степан Валенти… э-э-э… Валентин Степанович, повелевший мне срочно зайти.

2

Вернулся я минут через пятнадцать, озадаченный первым поручением. Прокурор все с тем же отстраненным лицом и убегающим взглядом отписал мне материал для проверки в порядке статьи сто девятой уголовно-процессуального кодекса РСФСР (новый кодекс уже семь лет находился в стадии активного обсуждения, но пока так и не принят), и принятия решения о возбуждении уголовного дела, либо отказе в таковом.

Бесцветным голосом Валентин Степанович сообщил, что вот, мол, опять жалуются на оперативников райотдела, дескать, применяли меры физического и психологического воздействия на задержанного, а мама евойная – в смысле, задержанного, а не Валентина Степановича – волею судеб есть адвокат.

Зайдя в кабинет, я с удивлением обнаружил, что на коленях нашей старушки уже сложены пачкой тома уголовных дел, что, впрочем, никак не мешает ей по-прежнему спать, слегка посапывая и всхрапывая. Денис Зосимович, будто бы и не подымавшись с места, продолжал изучать какие-то свои бумаги, только стеклянная банка на его столе, служившая пепельницей, пополнилась окурками и воздух в комнате нависал соответствующий.

Спросив разрешения у старшего товарища, я открыл форточку, уселся на рабочее место и принялся звонить по телефону в уголовный розыск по номеру, указанному на листе со списком телефонов, который мне удалось раздобыть в приемной прокурора. Хриплый, не слишком вежливый голос ответил мне, что старший оперуполномоченный Выхин и оперуполномоченный Мельников на оперативном задании и когда появятся в отделе, неизвестно. Не успел я положить трубку, как дверь оглушительно хлопнула, словно от сильного порыва сквозняка, и в помещение вплыла женщина весьма внушительных габаритов. Она была одета, нет, правильнее сказать – наряжена – в высокую норковую шапку, которую несла на гордо поднятой голове как корону, норковую же шубу, что развевалась подобно мантии, и сапоги, грохотавшие по полу будто и не каблуками, а кованой подошвой или шпорами.

Прошествовав на середину комнаты, дама остановилась и окинула нас долгим повелительным взглядом, глаза её не сразу привыкли к полумраку кабинета. От грохота двери наша старушка проснулась, открыла было рот, чтобы выдать очередную тираду о «кош… шках», но, вероятно узрев в очертаниях гостьи признаки венценосной особы или как минимум губернаторши, быстро закрыла рот обратно и приготовилась внимательно слушать, напряженно прижимая к себе папки уголовных дел и даже немного выпучив от напряжения глаза.

– Вы должны немедленно разобраться с этим делом и наказать виновных! – громогласно потребовала визитерша от следователя Алексеева, безошибочно определив в нем старшего. – Пора уже прекратить этот милицейский произвол! Надеюсь, вы это понимаете?!

Денис Зосимович согласился с дамой, что давно пора с таким явлением кончать и указал на меня, как на делегированного от нашего учреждения драконоборца с произволом. Дама всем корпусом развернулась ко мне и предприняла новое наступление. Из многословной громогласной речи я понял, что именно она является мамашей физически и психически воздействованного объекта, а по совместительству адвокатом по фамилии Скрябина и по имени Людмила Васильевна.

Признаться, я даже несколько устал, когда спустя минут десять пыл говорившей нисколько не иссяк, густо накрашенные глаза смотрели все так же проникновенно, а из сочно напомаженного рта лилось непрекращаемое: «Ой, ну вы уж нам помогите, мальчики!», «Уж такая у меня просьба к вам!», «Отнеситесь по-человечески к людям». На мои слабые возражения, что материал получен полчаса назад и сперва надо вникнуть в фактические обстоятельства происшествия, мамаша-адвокат, повышая громкость и одновременно понижая тембр голоса, вопрошала:

– Ну чего тут больно уж разбираться-то? Преступники они самые настоящие и есть! Я пятнадцать лет адвокатом работаю и насмотрелось уже на таких!!

В конце концов, мне пришлось встать из-за стола и, употребив идиотские киношные фразы типа «Не волнуйтесь гражданочка, разберемся», «Ждите, вас вызовут повесткой», взять даму за внушительных размеров локоть, осторожно вывести из кабинета, сердечно распрощаться на пороге и аккуратно прикрыть за визитершей дверь. Из коридора еще некоторое время приглушенно раздавалось: «Уж такая просьба у меня к вам, к хорошим людям, по хорошему отнеситесь…», – затем все окончательно стихло.

– Штормило балла на три, не укачало тебя, Сережа? – поинтересовался следователь Алексеев, хитро прищурившись и потушив очередную истребительницу моли в своей настольной банке.

– Ох, не говорите, Денис Зосимович, всю каюту обрыгал, – печально подыграл я соседу.

Алексеев добродушно рассмеялся и предложил:

– Давай лучше на «ты», не такой уж я старый, и птица не слишком важная.

– Да неудобно как-то, – засомневался я.

– Нормально, – перечеркнул воздух рукой старший следователь, – тем более тебе предстоит еще проставляться с прибытием, это что ж ты за бутылкой на меня «выкать» будешь что ли?

– Хорошо, можно и на «ты». Тогда может, я буду звать тебя Зосимычем? А то Денис как-то слишком панибратски, по имени—отчеству – длинно, а по фамилии – жлобски, – продолжил я налаживать контакт с коллегой. – А проставляться думаю в пятницу, послезавтра. Обустроиться хотел для начала.

– Добро! – согласился новоиспеченный Зосимыч. – Только не зови Серафимычем и Симычем. В армии некоторые так дразнили. Не люблю, – и, подумав секунду, добавил, – ну в пятницу, так в пятницу. Хороший день, аура положительная.

Я снова набрал телефон уголовного розыска и тот же недружелюбный, глухой и хриплый голос сообщил, что интересующие меня персоны «на задании» и сегодня уже вряд ли появятся.

Более ничего особо интересного в мой первый рабочий день не произошло. Зосимыч передал мне пару безнадежных в расследовании уголовных дел, которые «давно пора уже прекратить, но тут прокурор упирается и дает указания о производстве дополнительных следственных действий, ну что тут сделаешь, етима!»

Также мне в производство достался еще один материал проверки на предмет возбуждения уголовного дела в порядке сто девятой статьи: «Тут на инженера по технике безопасности стройки тут одной местной, забодай его кальмар». «Кальмар» меня, конечно, очаровал своим неожиданным появлением вместо извечного «комара», хотя и не отвлек внимание от того обстоятельства, что срок производства по уголовным делам истекал уже в понедельник, а материалу в порядке сто девятой завтра исполняется десятый день. Вообще-то в кодексе указано, что такие материалы должны рассматриваться в трехдневный срок, а в особых случаях – в течение десяти дней, но я с преддипломной практики знал, что каждый случай – он особенный! Закончив с делами, я посмотрел на часы пейджера и, убедившись, что уже полтора часа, как наше рабочее время истекло, распрощался с Зосимычем и покинул кабинет.

3

Районная прокуратура, а также РОВД, городская администрация и всякие прочие государственные конторы располагались в так называемом «Старом городе» – центральном районе городка Средневолжска, в недалеком прошлом – поселка городского типа. Этот район, протянувшийся вдоль реки Волги, состоял в основном из деревянных одноэтажных домиков и каменных двухэтажных бараков, в беспорядке теснившихся внутри длинных прямоугольных кварталов. Однообразие архитектуры слегка нарушала центральная площадь, с трех сторон окруженная административными и жилыми зданиями сталинской постройки, а с четвертой подпираемая их монументальным современником – местным дворцом культуры.

Наособицу от «старого города» стоял новый район, называемый в народе «блочки», застроенный в основном панельными пяти- и изредка девятиэтажными домами архитектуры восьмидесятых годов двадцатого века. Районы разделял приличных размеров парк культуры и отдыха имени Горького, как назывались многие из парков советских времен, и небольшой пустырь, через которые мне предстоял путь домой. Приемлемую квартиру снять было возможно только в «блочках», если, конечно, клиент не питал особой любви к ветхости, коммунальному быту и удобствам во дворе. Лично я не питал.

Признаться, я вообще не особо отважный человек. Во всяком случае, ходьба одному по темному парку, даже по центральной, но все равно плохо освещенной аллее не доставила мне особого удовольствия. Снег поскрипывал под подошвами, нависали вокруг забеленные ветки деревьев, тускло горели редкие фонари. Наверное, при других обстоятельствах все это могло казаться романтичным, но не мне, одинокому в чужом незнакомом городе. Так я и шел один, кутаясь в не слишком теплую кожаную куртку и пряча руки без перчаток в карманы. Глаза с непроизвольным напряжением всматривались в темные участки аллеи впереди. М-да, не очень-то весело, а ведь так мне предстоит прогуливаться с работы ежедневно.

Световые дни зимой коротки, да и служба в прокуратуре не располагает к ранним возвращениям домой. Я пожалел, что оставил в Самаре свою машину. Любимую «девятку» негде было держать на новом месте, а можно ли снять тут гараж и сколько это будет стоить, я пока еще не вникал. Оставлять автомобиль во дворе нереально, здесь не Москва – мигом разуют, в Самаре-то машины во дворе ставили крайне редко. Бывало, идешь утром в институт, глядишь – чей-то автомобиль на кирпичах вместо колес стоит, или милицейская опергруппа осматривает вскрытый салон машины, лишенной магнитолы, колонок, чехлов, а то и лобового стекла. Я своей «тачкой» рисковать не хотел. Да и возвращаться поздно из гаража одному пешком, по сути, то же самое, что и с работы, поблизости от моего дома гаражей не было, автостоянок – тем более. Баллончик, что ли, купить газовый, раздумывал я. Служебное оружие следователь получить мог, но нужно было пройти дополнительную долгую процедуру оформления документов. К тому же таскать с собой служебный «ствол» – большая ответственность, вдруг потеряешь, или упрут, да и хранить его дома негде: в съемной, фактически чужой квартире, ключи от которой могли быть у кого угодно, дверь своей хлипкостью не выдерживала никакой критики, а сейфа у меня конечно не было.

Сразу за парком начинался пустырь, как ни странно, выглядевший намного более мирным и безопасным, возможно из-за света от многоквартирных домов «блочки», заливавшего открытое пространство пустыря, а может из-за десятка собачников, прогуливающих своих питомцев.

Несколько удивляло то, что собачники не кучковались компанией, отпустив псов на свободный выгул, как это часто можно было видеть в моем родном городе, а гуляли как-то особняком каждый, причем почти никто не спускал своего пса с поводка. Но в любом случае, освещенная местность и люди – это намного приятнее пустынных полутемных аллей.

Приободренный, я зашагал к ближайшему из павильончиков, местные жители называли такие давно устаревшим словом «комки», означавшим в восьмидесятые годы комиссионные магазины. Нужно было прикупить сигарет и, может быть, пару пива, дабы скоротать одинокий холостяцкий вечер, а заодно отметить новоселье, трудоустройство и традиционный «день граненого стакана» – народный русский праздник, наступающий всегда, когда случается возможность и желание хоть немного выпить.

«Комок» являл собой типичный для провинции торговый павильончик, где посетителям всегда тесно, а товарам просторно. На буквально десяти квадратных метрах продавались молочные и мясные продукты, хлеб и выпечка, спиртное всех видов, включая ставшие чрезвычайно дорогими после дефолта вермут мартини и импортное пиво (наверняка просроченное).

На прилавках соседствовали дешевая косметика, всякие товары бытового назначения – мыло, лампочки, порошки и тому подобное, а также детские игрушки, колготки, носки, некоторые канцелярские принадлежности и даже зачем-то настенные календари, как я успел заметить, за прошлый год.

Небольшая очередь у прилавка занимала все оставшееся от товаров пространство. Женщины брали хлеб, колбасу, сосиски, сахар, чай; мужчины – пиво, дешевую водку, портвейн с неизменными карамельками или печеньем в квадратных пачках в качестве нехитрой закуси. Очередь двигалась быстро и вскоре дошла до стоявшего передо мной мужчины в пыжиковой шапке и дубленке до пят – традиционной одежды местных, обеспеченных лучше, чем другие, людей. Мужик слегка покачивался, наверное, принял на работе, а теперь зашел за извинительными гостинцами для жены и ребенка, подумалось мне. Однако, оперевшись на прилавок, мужчина спросил удивительно трезвым голосом: «Нюра, у тебя случайно нет корвалола или валерьянки?»

Получив отрицательный ответ, мужчина купил пачку «Мальборо», бутылку недешевого коньяка и быстро вышел из магазина.

Я приобрел пару пачек «Винстона», две бутылки местного пива «Волужка», осталось купить что-нибудь на ужин. Попросил задумчивую Нюру порекомендовать пельмени «поприличнее», к ним выбрал кетчуп и соленых орешков к пиву, сложил покупки в пакет и вышел из магазина.

На улице возле павильона тарахтел только что подъехавший «бобик» ППС (патрульно-постовой службы), возле которого я увидел того самого мужика из магазина с бутылкой коньяка в кармане. Рядом с ним с включенной рацией в одной руке, а другой рукой придерживая мужчину за рукав, стоял невысокого роста милиционер в звании капитана. Забирают как пьяного, подумалось мне, а у него просто плохо с сердцем. И чего чудак не носит с собой нитроглицерин, или хотя бы валидол? Нащупав в кармане удостоверение, я, приготовившись вступиться за мужика, шагнул в сторону «бобика», но, не дойдя пары шагов, неожиданно понял, что никто мужика забирать не собирается, более того, мужик и капитан знакомы, капитан что-то твердо и жестко выговаривал мужику, а тот смотрел испуганно и виновато. Да уж, хорош я был бы сейчас со своим заступничеством. К счастью, говорившие не обратили на меня никакого внимания. В сердцах ругнув себя за бестолковость и поспешность в выводах, я развернулся и зашагал в сторону своего нового жилища.

Дома меня ожидали пустые стены с бледно-зелеными обоями в коридоре и розово-желтыми в комнате. На светло-синего цвета кухне имелась электроплита, которой мне еще предстояло обучиться пользоваться, видавший многое в жизни холодильник, оклеенный теми же обоями, что и стены, исправно и даже чересчур сильно морозивший, но имевший одну веселую особенность: если сильно хлопнуть дверью холодильной камеры, дверца морозильной, расположенной сверху, вываливалась прямо на хлопнувшего, а весила она, надо сказать, немало. Еще дома был маленький кубик телевизора с тридцать седьмой диагональю экрана, видавший виды раскладной диван, нераспакованный чемодан с вещами и унылое одиночество. А с утра меня снова ждала непривычная новая, пока еще чужая и непонятная, но долгожданная и, уж наверняка, интересная работа.

Пара бутылок пива – конечно, не доза для взрослого и не слишком худого мужчины, но, когда к ним добавляются полумрак пустой квартиры, пачка сигарет и окружающая тебя пустота, сами собой возникают размышления о том о сем. Вот и я пытался, глядя в окно, за которым повалил густой снег, скрывший дома, двор, деревья и редких прохожих, так что казалось, будто во всем мире остались только рама со стеклом и огромные белые хлопья, осмыслить события последнего времени, оглядеть и оценить себя как бы со стороны.

Мне двадцать пять лет, пусть и с небольшим опозданием, но прошлым летом я успешно окончил юридический факультет, прошел хорошую практику в районной и городской прокуратурах, оформил документы в кадровый резерв. Трудоустройство мое, конечно, несколько затянулось – в Самаре мест не было. Все мои приятели—практиканты уже работали, правда, в городе никто не остался, кого-то устроили близлежащие Новокуйбышевск и Красная Глинка, а кто-то с удовольствием уехал в отдаленные районы области за двести километров, лишь бы подальше от родительской опеки. Мне как-то особо ехать в глушь не хотелось, а областной центр и прилегающие районы не предлагали, вот и просидел до февраля в ожидании вакансии, пока от тоски и бесперспективности не согласился на место следователя в районной прокуратуре в «уездном городе» Средневолжске.

Вариант, конечно, ни то, ни се – ни город, ни деревня, от дома пятьдесят километров – вроде и недалеко, но каждый день не наездишься. В общем, так себе вариантик, но надо же было с чего-то начинать. Другие сферы деятельности, куда можно было пойти работать кроме прокуратуры особо не рассматривал, в милицию не очень хотел по ряду личных причин, о федеральной службе безопасности как-то не задумывался, а остальное не годилось, поскольку чревато было годом службы в вооруженных силах, в которые я, увы, не рвался в свои двадцать пять, да и видел мало общего между почетным долгом защиты Родины и унизительным, полуголодным положением солдата, тратящего целый год своей молодости на бесплатный и неквалифицированный труд по строительству дач и обслуживанию разного рода нужд золотопогонных чиновников.

Город Средневолжск (население около пятидесяти тысяч человек, пивобезалкогольный завод, крупная лесопилка с мебельным цехом, молокозавод, хлебокомбинат, недостроенный в советские времена неизвестный научно-промышленный комплекс) встретил меня совершенно равнодушно: жители спешили на работу, немногочисленные, по сравнению с областным центром, автомобили и совсем уж редкие автобусы неторопливо плыли по заснеженным дорогам, у дверей магазинов степенно общались пенсионеры. Чистый приятный воздух, провинциальность, патриархальная атмосфера деревянных одноэтажных домиков, смешанная с разнообразием советской архитектуры разных времен.

Обстоятельная неторопливость, вежливая доброжелательность, скромность в одежде и слегка растянутая речь местных жителей. Примерно что-то такое я и ожидал. Удивило лишь обилие в городке молодых мамаш с маленькими детьми – от совсем грудных младенцев до ясельников (это в наши-то времена серьезного демографического спада) и невероятное, просто поразительное количество собак – не уличных бродячих разносчиков инфекций и хранителей помоек, а нормальных домашних, тех, что гуляют с хозяевами, проживают и питаются в хозяйских домах и квартирах.

Собаки были весьма разнообразны: крупные и не очень, короткошерстные и лохматые, породистые и не то чтобы. Однако уверенно преобладали среди них собаки так называемых «бойцовых» пород – бультерьеры и американские стаффордширские терьеры. Я их сразу узнавал, потому что бультерьера, ушастого свиноподобного крепыша, ни с кем нельзя было перепутать, а амстафф жил у моего соседа в Самаре. Этот молодой кобель по кличке Бой был весьма добрым и общительным малым, однако впечатлял своим умением легко и быстро перегрызать ствол дерева толщиной в ножку обеденного стола, а также победами в случайных уличных поединках с разгуливавшими без поводка ротвейлерами и догами.

В общем, по первому впечатлению, город меня вполне устроил, работа обещала быть небезынтересной и давала надежду успешно проявить себя. На этой оптимистичной ноте я, затушив сигарету в пепельнице, организованной в лучших традициях Зосимыча из пустой стеклянной банки, отправился спать.

4

Утро окатило свежестью и бодростью, едва только я распахнул двери подъезда, покрытые облезшей краской десятилетней давности, и вырвался из затхлого, тяжелого смрада плохо убираемого, пыльного и сумрачного общественного, а значит, ничьего помещения. Улица встретила меня, унылого жителя города-миллионника, неожиданно чистым, тягучим и одновременно сказочно легким, какой бывает, наверное, только родниковая вода, воздухом, и резко бьющей в глаза, просто шокирующей с непривычки белизной выпавшего за ночь снега.

Я, с детства не особенно склонный к спорту, а потому манкировавший зарядками, пробежками и обтираниями на морозе, посмотрев на часы пейджера, ужаснулся и припустил на работу с такой скоростью, что аж дыхание перехватило. Подошвы хрустели по новенькому, еще не расчищенному и мало растоптанному снегу. Поминутно проваливаясь и черпая его ботинками, когда нога торопливо проскакивала мимо утоптанного пути, я добродушно матерился вполголоса и напевал что-то, как будто само хорошее моё настроение выплескивалось через край.

Вот и вчерашний пустырь, показавшийся спасительным в свете огней микрорайона и обилия собачников. Сегодня он был удручающе пуст и скучно белёс. А мрачный и жутковатый в вечернее время парк, с утра, наоборот, радовал красотой пушистых веток укрытых снегом деревьев, пробивающимся сквозь скопления облаков солнцем, отражающимся миллионами огоньков на солидных, как ватная борода школьного деда Мороза, сугробах и голосами молодых мамаш, прогуливающихся вдоль аллеи с колясками, или же неспешно волокущих за руку плотно укутанных во множество одежных слоев бутузов-малышей.