Гранд-Леонард

– Прекрати. Все идеально, лучше не придумаешь. Я бы никогда не поверил, что кабачок может быть таким вкусным, – в подтверждение своих слов он начал поглощать содержимое тарелки с удвоенным усердием.

Элинор засмеялась. Не весело – чего обычно ожидаешь от смеха – но тепло, нежно.

– Просто я тебя обманула. Это мясо вкусное, а кабачок всего лишь неплохо его дополнил.

– Тогда надо выпить и за твою хитринку, раз блюдо из-за нее такое вкусное получилось.

– Давай.

Их бокалы соприкоснулись с утонченным звоном, и Рамон вдруг посерьезнел.

– Любимая, я тебя очень прошу: не делай так больше. Я знаю, что все далеко не идеально, но мы будем к этому стремиться. Не бросай меня.

Элинор в легком смущении стала водить пальцем по кромке бокала.

– Не брошу. Честно сказать, я сама не знаю, зачем… Мне отчего-то захотелось опять оказаться в городе. Я никогда не думала, что однажды заскучаю по людным улицам, шуму… Думаю, это от скуки. Прости меня.

Рамон был особенно доволен тем, что она подняла голову и посмотрела на него большими, блестящими глазами, полными чувства вины.

– Я и не обижался. Я только испугался. Что остался один, что все было напрасно. Что я отказался от немногого ради ничего.

– Я с тобой, Рамон. У нас все наладится. Я тоже буду очень стараться.

Вскоре с бутылкой было покончено, и по телам вместе с алкогольным теплом разлилось возрожденное за день желание и нежность. Занавес ночных небес окутал мирок романтического ужина, нависнув над крышей оазиса и предавшимися новому акту единения беглецами.

* * *

– Сколько мы уже здесь? Я потеряла счет, дорогой.

– Мм… Сам скоро потеряю. Кажется, конец третьей недели. То есть, то ли двадцатый, то ли двадцать первый день. Но мне так хорошо в последнее время, что я не слежу за датами.

– Невероятно, что всё – так, – Элинор сладко потянулась и повернулась на бок, чтобы глядеть на лежавшего справа Рамона. – Не думала, что когда-нибудь настолько привыкну к этому месту, что буду чувствовать себя… нормально. Ну, почти…

– Вот видишь, все потихоньку налаживается. Кстати, как ты думаешь, который час?

– Десятый? – предположила Элинор.

– Не-а. Вон, видишь, солнце бьет в окно с краю? В нашу первую неделю это происходило примерно в одиннадцать. Ну, а с поправкой на укорачивающийся день… Думаю, сейчас где-то одиннадцать двадцать пять. А то и одиннадцать тридцать.

Элинор раскрыла рот в изумлении:

– Это сколько же мы валяемся в постели?

– Одиннадцать часов, не меньше, – ответил Рамон и подавил зевок.

– Надо же. До жизни здесь я, кажется, никогда столько не позволяла себе спать. Даже в детстве. Мать меня строго воспитывала, вдалбливала мысль об обязательствах, о том, что необходимо следовать правилам, распорядку.

– И как же сложилась ее судьба? Помогли ей принципы?

– Прожила заурядную жизнь и умерла от гепатита. Я привезла ее в приют, там постаралась облегчить последние месяцы. Впрочем, эту часть истории ты уже знаешь, – она помолчала, невидящими глазами уставившись на противоположную стену. – А принципы… Не знаю. Скорее, мешали. Эта ее закостеневшая мораль не дала развестись с нелюбимым мужчиной, хотя было много желающих занять его место. Мама была очень красивая женщина, но так и не воспользовалась своей красотой, чтобы как-то наладить жизнь. А потом она и меня заставила выйти за Франциска.

– Да, печально. Зато ты, наученная ее опытом, делаешь все, чтобы избежать тех же ошибок. Вырвалась из замкнутого круга! Вдумайся, ты живешь настолько спокойно, свободно, насколько желаешь! Она бы просто не поняла всю прелесть этого, а ты понимаешь и потому можешь считать себя счастливой.

Элинор не ответила, только вздохнула.

– Ты не согласна? Остаются все же сомнения?

– Согласна в целом. Просто думаю о матери, как она… Она была хорошим человеком, но так нелепо прожила. Ради чего все это было? Кому и что она пыталась доказать своими твердыми убеждениями? Жизнь ради выполнения долга! Мне очень жалко ее, – слезинка скатилась по ее лицу и осталась мокрым пятнышком на подушке.

– Ну-ну, – Рамон поспешил обнять женщину. – К сожалению, ты уже не можешь ей ничем помочь. Но повторюсь: ты не она. И, быть может, она бы сделала выводы к старости, может, порадовалась, глядя, как ты не побоялась начать жить не по шаблону… Каждая мать желает счастья своему ребенку. Каждая сделает все, чтобы…

Повисла напряженная пауза, Элинор прикрыла глаза, будто от стыда.

– Прости, я не имел в виду…

– Нет, ты все правильно говоришь. Каждая мать. Невероятно, но я тоже своему этого желаю. Диаманду без меня будет лучше. Эх, если бы он родился при других обстоятельствах, в другое время, от любимого… Я была не готова. Я и рада бы найти в нем свой смысл, но неприятие просто возникло, вопреки логике и здравому смыслу. Понимаешь?

– Понимаю, – Рамон подумал, что поспешные и болезненные оправдания Элинор вызваны страхом, что и Рамон возненавидит ее за сомнительный поступок. – Насколько могу – как бездетный – понимаю. Но есть и свои плюсы: сложись жизнь по-другому – мы бы не встретились.

– Это верно.

Из ее ответной реплики он не понял, рада ли женщина, в конечном счете, что все вышло так, как вышло, или же сожаления о невозможности иначе прожить молодость перевешивали. Но почему?! Две недели все шло прекрасно. И вот Элинор зачем-то стала бередить поджившие раны!

Все еще под тяжелым впечатлением от разговоров в постели, немногословные, они встали, позавтракали кашей и консервированной ветчиной с сухарями.

– Я в душ, – объявила Элинор, когда они закончили трапезу и составили грязную посуду в стопку.

– Давай. А я следом. Надо уже вынести мешки с мусором, а то запах начинает ощущаться.

– Куда же ты его отнесешь? Мусоропровода тут не предусмотрено, как я понимаю?

– Унесу подальше, чтобы не привлекать крыс к нашему жилищу. Как можно ниже. Спущу на технический ярус и сброшу в колею железной дороги – там глубоко, места много. Пока так. А там, возьмут на работу…, – Элинор, благо, не стала на этот раз уточнять, когда случится долгожданный акт трудоустройства. Только кивнула и пошла к выходу, перекинув полотенце через плечо. Рамон зашуршал большим пластиковым мешком у выхода, пытаясь утрамбовать содержимое, чтобы вместить отходы после завтрака и завязать его.

– Тихо! – вдруг шикнула Элинор.

Вздрогнув от неожиданности, мужчина обернулся к ней. Она замерла на верхней ступеньке, прижав ухо к двери. На лице отразился страх.

– Что такое? – прошептал Рамон, выпрямившись.

– Я слышала, как кто-то внизу топает, а потом – голос.

– Невозможно, – отмахнулся он, но почувствовал, как неприятный холодок сжимает внутренности.

– Иди, послушай сам, – вняв предостерегающим жестам филомены, Рамон на цыпочках подошел, поднялся по ступеням. Занял место у замочной скважины и напряженно, сосредоточенно вслушивался пару минут, пока его женщина прижималась к нему сзади, щекоча неровным дыханием затылок.

– Ничего, Элинор.

– А не могло быть такое, что охранники заглянули? Ну, очередной обход…