Алексей Ваямретыл – лежащий на быстрой воде. Путь преданного своему хозяину камчатского самурая

– Где это наше великое единение с Космосом начинается и, когда оно заканчивается и, где тот невидимый космический корабль, который нас несет по этому безмерному и вечному безмолвию, где рождается она – сама наша жизнь, а затем уж и, начинается настоящая наша страстная борьба, начинаются истинные наши земные страдания, и еще наши частые огорчения, наши такие разочарования, а то и невероятная радость только от того, что ты ведь здесь живешь, что ты еще по-настоящему ощущаешь, что ты также быстро мыслишь, что ты ведь творишь именно всё то, что давно сам замыслил, что давно сам выстрадал и может быть даже что-то по-настоящему красивое или важное для других именно ты созидаешь, именно ты еще хочешь, и каждый день ведь еще и можешь. Ты ясно осознаешь и ты осмысливаешь самого себя и вновь ты понимаешь, что ты сам по своей природе еще такой уникален, что ты такой еще и неповторим, разве только повторяющийся в детях своих?

А, уж затем с годами, мимо нашей воли она эта жизнь наша земная и здесь на Камчатке она легко превращается в кратковременный и мгновенный плазменный наш импульс и всплеск, и уж затем лично для каждого из нас такая вечная темнота и, то бесконечное безмолвие на долгие века, которые сольются, может быть в долгие тысячелетия, и превратятся в неощутимые нами мегапарсеки этих межзвездных колоссальных расстояний, несясь некими нашими лучами или еще и туго натянутыми струнами неведомо куда или, наоборот несущимися не ведомо откуда.

И, какая тогда, и там еще каша сварится, будет ли там музыка настоящего счастья и будет ли этот строгий колокольный прощальный звон, кто из нас ведает сегодня и сейчас, в радости общаясь друг с другом, что-то видя, и может быть, что-то еще как тот провидец что-то и предвидя…

И я в последние годы, как и тот исторический Мономах спрашиваю самого себя: «что же после нас останется и много ли мы с собою заберем тогда?»

Может быть только то, что для души своей мы сделали как, говорил и писал великий, и могущественный Владимир Мономах в своём знаменитом письме к Олегу, так давно не то в ХIII, не то в ХV веке. А, ведь сегодня это для самого для меня не так и существенно. Веком ранее, веком позже. Так как это было сказано им тогда и оно легло на зарубки моей души его то вещее значимое только для меня его проникновенное слово, переданное ко мне историками, а как будто бы это было сказано им сегодня и может быть даже сейчас сказано кем-то из нас.

И, вот Уголев Александр Яковлевич довольно долго думал, и довольно долго анализировал все земные поступки своего подопечного младшего Алексея Ваямретыла и его друга старшего Димы, подробно изучал их два жизненные пути, прежде чем не без напряжения ежедневного труда взяться за своё это остро отточенное гусиное перо, чтобы написать только для Вас дорогой читатель свои воспоминания и, одновременно он спрашивал часто себя:

– Когда же был тот последний всплеск внутренней плазмы Алексея Ваямретыла, когда он его и этот его земной мир покидал?

– И, что же ощущал каждый из них и друг Дима, и сам Алексей, и еще Александр Яковлевич – его старший наставник?

– А, может быть это всё произошло именно тогда, в первых числах ноября 2010 года, когда он, как настоящий храбрый и преданный, усвоивший им привнесенной в его сознание идее преданных своим хозяевам японских самураев, легко умирал далеко в тундре, давно ранее так вот легко, покинутый на этой камчатской земле всеми нами. Покинутый и в одиночестве там в тундре брошенный, и его огорченным теперь родным братом Денисом, и его теперь страдающей матерью Татьяной, а еще и его разочарованными друзьями Николаем Умьялвихиным, Димой Кангиным. Притом, что его скорый уход навсегда и от них, и всех нас ведь не совсем у него и обычный. Всё ведь происходило, не так уж и далеко от села Тиличики, районного центра, что на Камчатском полуострове, которому в 2013-2014 году мы исподволь собираемся отметить 300 лет, воздав в своей памяти сотням и тысячам таких вот, как и Алексей Ваямретыл, и всем здешним нымыланам, и корякам с чукчами и всем олюторам, лауроветланам, и эвенам, и белорусам, и русским, и казахам, и украинцам, и татарам с якутами, и неведомо еще с кем, так как теперь в настоящее время их все первозданные генетические кровушки в бурном историческом вихре настоящей жизни ведь давно воедино слиты в один вместительный бокал нашей трепетной и неповторимой земной камчатской здешней привольной жизни…

Или может быть, этот последний его плазменный всплеск произошел именно тогда и в тот момент, когда Уголев Александр с его друзьями, провожал его 3 марта уже следующего 2011 года в последний его путь, провожал с большим огорчением на тот его последний земной здешний ритуальный погребальный костер, о котором он, будучи еще таким молодым, сам часто мечтал и, часто просил Александра Яковлевича его обязательно только по их древнему обычаю здесь же кремировать, как и ранее на жарких кострах на берегах реки Ветвейваяма кремировали его прадеда, да и его деда, как и кремировали его отца о, котором Уголеву он часто и увлеченно сам рассказывал, гордясь и его наличием, и гордясь одновременно его охотничьими успехами. И интересно, что и сам тот последний его погребальный костер почему-то именно в этот раз так плохо разгорался, так плохо затем он здесь на сопке 444 и горел. Видимо само его желтое плазменное шестисотградусное пламя, противилось его такому раннему противоестественному уходу от всех тех, кто оставался еще здесь на этой камчатской земле буквально покинутый им одним, им таким верным и таким преданным в душе всегда камчатским самураем.

Да ведь, по-настоящему то, он довольно еще молодым уходил от всех их, покидая нас и одновременно превращаясь в космический эфир с которым мы может еще честно, ежесекундно будем затем общаться, будоража свою память, но ведь никогда уже здесь на Земле не свидимся, никогда не ощутим того быстрого запыхавшего учащенного дыхания от его бега по здешней тропе жизни уже без него, без его таких глубоких глаз, без его того особого тепла и такой обескураживающей только его улыбки, которой он вот так теперь улыбается только с цветной фотографии, передающей разве только те неуловимые очертания его земного здешнего камчатского бытия, его насыщенной и такой короткой только его быстрой олюторской жизни.

И, пришлось тогда всей погребальной команде дополнительно вылить не одну канистру маслянистой соляры, чтобы его, оставшееся здесь на земле тело давно уже без его изболевшейся души, покинувшей его тело еще там на реке Култушной, побыстрее соединилось с его личной, и той особой непознанной никем Космической безграничностью, а может не ведомой нам какой-то бесконечной Космической растянутой по Пространству сингулярностью, и той по-настоящему великой Космической Вечностью, когда и смотреть-то на это колеблющееся на ветру желтое пламя уже нисколько тебе самому не хочется, уже и не можется, так как твои глаза за длинную жизнь, видевшие и не такое, так долго теперь и здесь слезяться, нисколько не повинуясь твоей воле, не повинуясь твоему желанию больше уж не плакать, скрывая горечь этой для тебя утраты и, ты сам ведь теперь легко понимаешь, что это сами льются слезы не только памяти о нём, но это еще и слезы за твоего старшего брата Бориса, и за твою любимую мать Ефросинию Ивановну, и за твою нежную и ласковую бабку Надежду Изотовну, и за родных тётю Арину Ивановну, и её сестру за тетю Екатерину Яковлевну, и за дядю Александра Яковлевича, да и за сведенных сними их братьев Алексея Яковлевича, и за Федора Яковлевича, а также за двоюродных братьев Виктора Александровича и Виталия Дмитриевича, и за утонувшую его молодую сестру Тамару Дмитриевну, за племянника Николая Федоровича и еще многих-многих, кто давно на этой твоей Земле с тобой не желая этого распрощался, кто оставшись в твоей памяти навсегда давно покинул этот мир, оставляя может быть только свой глубокий след в твоей цепкой памяти, оставляя в ней, в памяти твоей такую глубокую никогда не удаляемую зарубку. И ты затем по ночам, долго не можешь уснуть, вороша давно ушедшие дни и, минувшие в потоке Времени твои жизненные события, вспоминания всё те дни и деньки, и те особые земные мгновения, когда радость, а иногда и те мгновения волнений, которые они привнесли в твою изболевшуюся земную душу.

И, вероятно, всё же только затем, оставшись в нашей также довольно часто флюктуирующей памяти и, оставшись в тех не видимых нервных клеточках его еще маленького и ничего не понимающего о земной жизни и жизни творца-отца его сына Александра, которые их соединили и это естественно навсегда, делая всех нас и одним племенем, и затем уже тем самым Великим Российским народом, теперь уже не зависимо от того, где ты сам сегодня живешь – далеко ли на этом кем-то, забытом Камчатском полуострове – на этом краю Тихого океана на берегу буты Скрытой, залива Корфа в совсем теперь маленьком но бережно восстановленном после катастрофического землетрясения 21 апреля 2006 года селе Тиличики или может быть ты живешь в самом центре России и в таком плодородном Нечерноземье, здесь вот в самом Липецке или даже, в том же знаменитом героическом нашем Курске, где тогда, когда и тебя не было, была в 1943 такая кровопролитная знаменитая и историческая Курская битва, или может быть ты просто живешь в Тамбове, или почти в миллионном в том же самом Воронеже, или в таком древнем и еще намоленном-славянском Смоленске или ты распластался на землицей этой политой кровью русичей здесь на Куликовом просторном русском поле, а может быть, и живешь ты в маленькой подмосковной затерявшейся где-то в лесу совсем старой деревеньке Жолобово Рузского района, а может быть и в самом таком давно всеми нами намоленном месте, как исторический подмосковный Сергиев Посад – нынешний центр нашего Великого Российского Православия и средоточия всего Русского Христианства, где буквально несколько дней назад я еще 22 января 2012 года где я молился тем его не тленным мощам Сергия Радонежского, величие и земная слава, которого перешагнула в глубину самого Времени многие века, сохранив нетленными его божественные мощи, говоря с нами из того многим из нас далекого не так как сегодня не просвещенного может быть средневековья, чтобы вот так до самой острой боли в сердце и, сегодня тревожить моё изболевшееся за шестьдесят лет сердце, чтобы буквально за живое трогать душу мою, одновременно заставив её так еще нежно трепетать, а может быть, и одновременно спрашивая у меня, что же для души то своей сделал я за эти свои почти шестьдесят-то лет…

И, мне тогда, и именно там в подмосковном Сергиев Посаде подумалось, что ведь надо ведь именно в этом отпуске дописать это, давно начатое эссе о нём, о простом человеке о земном, о человеке таком простом – об Алексее Ваямретыле, истинном верном и преданном своему хозяину самурае, человеке с таким открытым сердцем и еще с такой чистой, открытой для всех нас душой. Что надо, ведь мне всё вспомнить и поделиться с людьми тем, о чём знаю только я, а еще рассказать людям, как же он все эти годы жил, что его так по-настоящему и тревожило здесь на камчатской земле…

– И еще, мне хотелось другим рассказать, да и самого себя испросить почему же всё так и случилось именно тогда!?…

– Чтобы мне самому рассказать именно о нём, о его такой мечущейся и неуспокоенной еще и трепетной душе, которой было так тесно вместе с нами на этой благодатной землице камчатской и на всей нашей громадной Земле, которая способна была вести его и всех нас по этим тропам и узким камчатским, и по широким протоптанным не одним поколением тропам всей громадной и бескрайней Руси еще не один год, давая истинное творческое вдохновение для него и для нашего постоянного неостановимого во времени творчества, и давая всем нам силу, и реальную уверенность, а еще, предоставляя нам возможность, преодолевать все те временные трудности, которые может быть буквально через день, через неделю, а то и через месяц покажутся нам не такими уж и не вероятно фатальными, предстанут перед нашим внимательным взором не такими уж и не преодолимыми, а еще и в памяти нашей легко забудутся, вероятно там легко сотрутся, или заместятся другими сиюминутными проблемами каждодневного нашего бытия и, тогда, находясь в другом временном промежутке, мы поймем и осознаем всю ту их бренность наших бурных эмоций, всю бренность наших временных и пространственных наших кем-то вложенных в нас жизненных стереотипов, кем-то нам может быть навязанных или даже назойливыми средствами массовой информации привнесенных в наше сознание, всех тех, часто не нужных жизненных временных принципов, которым мы так тщетно пытаемся зачастую следовать, как и он пытался следовать тем его по-настоящему самурайским тем японским средневековым заветам и традициям, да и их наставлениям, так ни разу и, не побывав в самой-то прекрасной и той загадочной для всех нас Японии, а только может в детстве несколько раз, прочитав о ней и многое из книг, узнав о ней, что и там, оказывается есть маленькие, такие как и он люди, что и там наверное кипит настоящая их особая островная душевная жизнь, кипят настоящие человеческие страсти, хоть этот народ и умеет скрывать все свои эмоции, показывая нам и свою преданность, и показывая нам свою верность только своему хозяину.

Теперь вот, сидя за своим рабочим столом и, смотря на стоящую на столе в чуть позолоченной рамке его цветную фотографию, я постоянно задаю себе эти вопросы и никак не нахожу на них абсолютных, выверенных, однозначных и по-настоящему правильных ответов. Никак не нахожу я те единственные ответы, которые позволили бы по-настоящему мне понять, позволили бы мне еще полно и осознать нашу всю земную человеческую бренность и нашу земную, когда-то ведь у всех, наступающую земную законченность и полную нашу завершенность, которая ставит уж наверняка и навсегда одну единственную точку в нашей хоть длинной, хоть такой как у него короткой жизни может быть затем, превращая её нашу жизнь в ту невероятно черную дыру, которая легко всосёт за свой горизонт событий всё то, чем мы неистово страдали, о чём так искренне мы при жизни еще и болели, о чём иногда сильно переживали и из-за чего, вероятно не могли сделать или даже изменить и кому-то даже простить, так как всё это в такой момент превращается в ту маленькую, мельчайшую невидимую другими точку, которую вряд ли кто-то и увидит в безмерном Космосе всей нашей многогранной земно кипящей Жизни…

– Почему же он покинул всех нас так рано, и довольно легко покинул свою такую им любимую Айна, и покинул своих сына Александра и дочь Диану?

– Да, почему же?!

– Почему же он покинул нас всех, кто был рядом, кто хотел еще, чтобы он был не один и не два дня рядом с нами сейчас и всегда, покуда мы сами остаемся здесь на Земле?

– И, именно тогда в момент быстрого прощания и того прощального потрескивающими мерзлыми ветвями кедрача ты понимаешь, что может быть наша встреча с ним когда-либо еще хоть один раз, но вновь да и произойдет!

– Но вероятно это случиться уже не здесь на этой Земле, а там далеко в той Космической бесконечности, в той особой космической сингулярности, где может быть встречаются именно те наши бегущие по космическому безбрежию биологические волны и, те многим из нас непонятные нам наши все жизненные флюктуации и арефлексии в которые со временем мы сами все превратимся, несясь затем неизвестно куда, и неизвестно как долго, так как своим земным человеческим разумом понять и осознать, что этот наш Космос, что он ведь вечный, что он одновременно еще и такой бесконечный никому из нас земных жителей никак это не дано.

Это потому вероятно, что наше Богом, созданное Сознание, находясь в зачастую таком утлом теле, имеющем свои конечные размеры как у женщин это с юмором отмечают мужчины это их особые пленительные для них тех мужчин их размеры 90х60х90 см., а у мужчин это их 165 или 175 сантиметров роста, часто, заканчивающиеся кончиками наших пальцев, острыми ногтями на них, или пушистыми волосками, а еще и тем их кончиком носа или краями наших ушей, не позволяют всему твоему мыслящему сознанию понять, и явственно ощутить, что сам великий Космос вечен и вероятно всё таки, и он еще, и бесконечен, в то же самое время, когда мы сами и конечны, и иногда не можем вырасти больше одного метра семидесяти двух сантиметром, как и я, а кто-нибудь выше одного метра, и восьмидесяти сантиметров, и уж третий тот невероятно счастлив, кто имеет рост в два метра или выше, как наши знаменитые артисты Филипп Киркоров или баскетболисты NBA, уехавшие в США в лигу НХЛ, и которых мы можем разве можем видеть только иногда по телевизору, слыша комментарии дикторов и спортивных комментаторов с увлеченным рассказом о всех них.

Но, одновременно мне и хочется, чтобы сегодня рядом со мною были и врач педиатр Володя Шелапугин, и врач хирург Игорь Косыгин, и мой друг электрик Володя Дубров, и тот же мой друг Алексей Ваямретыл, и хорошо мой знакомый Владимир Алексеевич Владимиров, и председатель колхоза им. ХХ партсъезда КПСС Антонов Виктор, и секретарь Олюторского райкома КПСС Губарев Семен Арсеньевич, и мой родной брат Борис Алексеевич и моя любимая мать Ефросиния Ивановна, и не забываемая никогда бабушка Надежда Изотовка и мои тёти Арина Ивановна и Екатерина Яковлевна, и понятно двоюродный брат Виктор Дмитриевич, и его сестра Тамара Дмитриевна, тетя и дядя Анна Александровна Стручалина и Федор Маркович Сущенко, и Ефросиния Евдокимовна и Василий Маркович Сущик и много-много тех страстных лиц, которых сам давно знаешь и, которые так вот совсем неожиданно, так вот, как всегда скоропостижно ушли и навсегда покинули всех нас, чтобы мы здесь в одиночестве еще так страдали и так еще мучились, боролись и еще всегда побеждали. Чтобы мы побеждали, прежде всего, самих себя, так как понимаю, что все проблемы, все горести в нашей душе, в нашем трепетном, в нашем постоянно флюктуирующем сознании, которое интуитивно понимая желание жить, зачастую само себя и губит своими привычками, своими традиционными обычаями и, своими верованиями, которые у одного впитались с молоком матери с самого рождения, а у другого может быть кем-то и когда-то внушены ему, кем-то привнесены в его трепечущееся не находящее настоящего земного пристанища сознание…

И, вот только теперь ты сам понимаешь, только сейчас держа своё отточенное перо в своей правой руке ты сам осознаешь, что понятно лучшим надгробием им всем, лучшим несокрушимым гранитным памятником им всё-таки будет то, что ты когда-либо напишешь о них, как написал о своих встречах с Килпалиным Кириллом Васильевичем, которые твоему творческому редактору Светлане Ивановне Ждановой, показались так сильно навороченными, как у самого и великого М. Достоевского. Теперь вот им всем, и прежде всего Алексею Ваямретылу, истинному верному и преданному своему хозяину самураю земным памятником будет именно то, о чем ты поделишься о нём с другими и, пусть теперь не все помнишь ты истинно достоверно, пусть может не всё ты и доподлинно знаешь из тех его быстротечных мыслей, что были в его бурлящем и зачастую таком взрывном сознании. Пусть, что-то ты, может быть для связности и последовательности сам домыслил, пусть что-либо это только твоя фантазия, но она вероятно, ведь не так уж и далека от нашей земной истины, так как уловить ход наших мыслей, по нашим действиям бывает ох как трудно, а зачастую ведь и практически не возможно. Это вероятно связано с тем, что зачастую наши мысли, все наши замыслы, все наши особые ночные грезы и все наши фантазии существенно разнятся от того, что мы на самом деле днем и делаем, о чём еще мы и с друзьями своими говорим, почему еще может быть и горько мы сами плачем. Часто наша мысль, часто наша эмоция, часто наше поведение и даже наше движение не то, и не так отражаются другими, как это мы сами понимаем, как бы это мы сами хотели видеть или другим хотели бы мы теперь сами объяснить, часто оправдывая или приукрашая саму ту действительность, искажая, как в кривом зеркале сами все земные наши реалии…

Но теперь ты и уснуть ведь уже не можешь, не держа в правой руке своего острого гусиного пера, и не рассказывая себе, и другим о них, об их жизни, об их всех переживаниях, об их истинных всех земных устремлениях….

И, вот теперь-то я сам как-бы и спрашиваю себя:

– Достигла ли нас та последняя пламенная вспышка Алексея Ваямретыла тогда, когда он, умирал в ноябре 2010 года моего замирающего сердца и, почему же оно так сильно тогда болело, что мне даже пришлось принять, кроме валидола еще пару маленьких таблеток нитроглицерина. А уж затем не, вызывая домой скорую помощь, так как эта острая загрудинная сердечная боль, как бы уже и утихла за десять или может быть за пятнадцать минут, что говорило мне самому врачу, что очередной приступ стенокардии удалось в этот раз хоть и с трудом, но всё же мне ликвидировать и успешно купировать его. И, ты можешь теперь спокойно дышать и никуда не спеша мыслить, и всё окружающее тебя осмысливать… И одновременно, еще понимать, что тебе именно теперь надо спешить писать это твой рассказ о нём и о его пути особом земном… Так как, такой второй же очередной приступ может для тебя, может он для твоей жизни, для твоего земного существа и, ты уж затем не успеешь и никогда не поведаешь другим о том, что тебя по-настоящему здесь на полуострове Камчатском волновало, что тебя от души тревожило и, что было для тебя истинно значимым и таким еще существенным…Ты сам тогда станешь той маленькой точкой, из которой, что-либо вновь произойдет, вновь вот так и вдруг родится… Чтобы из неё затем, что-либо вытянуть потребуется новый взрыв этой очередной сверхновой звезды, чтобы она своей яркой вспышкой из тогда далекого Космоса уведомила нас, что где-то рождается новая самая настоящая жизнь, рождается новый свой неповторимый космический мир, живущий по своим временным и по своим пространственным законам не нашего и вне моего сознания…

И, ты теперь озадачен часто, задаваемым самому себе же вопросом:

– А, что же будет завтра?

– Будет ли оно эта твоя боль завтра после вот такого же острого приступа, стенокардии, которая, а ты это давно знаешь, в 50 процентов случаев, а то и в 75 процентов случаев заканчивается… Ты всё хорошо знаешь и, естественно ты сегодня еще хочешь быть в той, другой части этой неподвластной тебе статистической качели, которая позволяет тебе еще сегодня и общаться, и еще так волноваться, и еще вновь и вновь творить именно сегодня…

– И, важны ли тогда будут для меня все эти проценты, выживших при остром коронарном болевом синдром, при остром приступе ИБС? – спросил бы я.

– Ведь тогда, и вся моя такая положительная, накопленная за шестьдесят лет физическая и энергетическая энтропия, медленно затухая, сравняется с окружающим меня, изменяющимся во Времени и в Пространстве миром и, то всё высшее Божественное творение, что только могли создать великое Время и бесконечное Пространство, а может даже сам Всевышний наш Вседержитель Иисус Христос, в чем с каждым днем всё меньше людей на Земле и сомневается теперь, тихо и легко растворится в безмерном, и таком безграничном космическом эфире, может еще и, флюктуируя своими теми не видимыми нами лучами, а может и навсегда умолкнув, как и многие-многие кто жил до нас. Она эта, моя особая физическая энтропия тогда, легко растворится в том вечном космическом безмолвии и, затем будет полная внеземная тишина, и то вечное космическое безмолвие, неподвластное никаким земным силам и уже, неподвластное никаким земным влияниям…

– А разве кто-либо из людей земных или моих родных, и знакомых знает, что значит эта вечная космическая тишина, что значит для нас всех это Космическое безмолвие?

– И существует ли оно, если мы легко и быстро переходя из одного состоянии жизни в другое, и мы легко затем превратимся в те бесконечные никем не ощутимые волны куда-то уходящего только нашего эфира?

– И, что означает это безграничное Космическое безмолвие?

Мы сегодня, мы сейчас попробуем вместе с Вами дорогой читатель в этом разобраться и в нашей хрупкой земной жизни, практически из ни откуда и вероятно довольно случайно, возникающей, и также внезапно уходящей, и так легко, тихо покидающей этот мир, но, всё же, оставляющих как бы и такой не заметный след о себе только ведь в нашей памяти и в детях наших, которых только мы и могли выпестовать, которых только мы и могли всегда и здесь на Земле еще, и так невероятно случайно обретать и страстно оберегать только их.

Наш Алексей Ваямретыл ведь всю свою такую короткую жизнь исповедовал путь настоящего японского преданного и верного своему хозяину самурая – тот истинный путь их воина, и ни на грань от этого не отступал он. Поэтому-то он, прежде всего, постоянно боролся и сам с собою, и вероятно еще со всеми нами, кто его хорошо знал и кто его сегодня помнил, да и помнит сегодня.

Он хотел с детства, с того дня, как себя осознал, как настоящего человека и помнил себя – хотел быть похожим на них, на великих и мужественных средневековых японских воинов-самураев. Он хотел, чтобы и его совсем недавно рожденный маленький сын Александр, знал буквально всё о самураях и вот я, помня его такое не обычное для нынешней жизни желание и по сравнению с ним, обладая полной свободой выбора в передвижении по миру, в том числе и материальную, однажды, будучи в очередной раз по своим издательским делам в Москве тоже и, тогда же в 2010 году зашел в какой-то магазин где-то в сентябре и это правда, сохранился в книге даже чек того магазина, я прогуливаясь по старым московским переулкам зашел где-то в центре в один из московских магазинчиков и, случайно в удивительном полуантикварном магазинчике случайно увидел прекрасную, отлично иллюстрированную книгу Томаса Льюиса и Томми Ито «Самураи: путь воина» перевод с английского 2008 год, издательство «Ниола-Пресс» и совсем бегло, мельком, пролистав несколько страниц нисколько, не раздумывая, решил её купить. И удивительно, а наш друг Алексей Ваямретыл именно в то же самое время, там на северной Камчатке вероятно безвести и уже неведомо как, пропадал для всех нас, только он был еще в своём агональном беспамятстве пил в домике остатки чистой речной здешней воды нилгикын мымыл, которая уже не давала ему ни тех жизненных особых своих сил, ни того водного вдохновения к жизни, которое у него было всегда и ранее…

Теперь-то я понимаю, что он довольно тихо ушел от нас всех, так далеко сначала собирать шикшу кедрача в далекую тиличикскую и в ту култушинскую тундру и, затем, уже совсем тихо в полном одиночестве так как мы рождаемся ушел навсегда никого не тревожа и, затем ведь не вернулся, и уже никогда он к нам не вернется, уже ведь никогда в этот наш мир и такой суетной для него мир не придет он.

И понятно, да и это так невероятно, и это так удивительно, что я, находясь буквально за девять тысяч километров от места, разворачивания тогда и тех трагических для всех нас событий о, которых хочется поведать всем, ведь я явственно понял, что становящийся в жизни, что еще растущий его парень, его сын Александр в нынешнем возрасте 3-х лет будет рад такому подарку и, когда он уж подрастет, он бегло прочтет и надолго он запомнит, и текст моей книги-памяти его отцу и вероятно сам поймет истинную земную цель довольно таки короткой жизни отца своего в душе его настоящего преданного своему хозяину камчатского самурая. А уж, последует ли он тому пути настоящего, преданного и верного своему хозяину самурая добровольно, последует ли он тому пути, выбранного его любящим отцом или также на этой великой камчатской, великой российской земле повторит путь своего отца легко, сгорев от еще неутоленной страсти жизни и такой вот неразделенной его любви к юной Айне и к сыну своему, именно к нему – его обожаемому, его первому и его единственному Александру.

И символично, что в истории мы знаем и помним еще имена Александр Македонский, Александр Суворов…., мой дядя Кайда Александр… Да, сколько их было знаменитых и не очень, смелых и трусливых, находчивых и отважных Александров, и таких для нашей истории великих, и не очень… все они когда-то жили…, все они когда-то страстно любили…, все они так как и он еще, и искренне здесь на землице нашей страдали…

– Да, разве же я экстрасенс? – спросил бы только теперь я себя.

– Да, разве я всевидящий? – повторил бы свой вопрос я.

– Да, разве я сам Творец и разве я сам Всевышний? Ведь я и не сам Господь Бог – Иисус Христос! И я не их корякский здешний божественный всевидящий и всё знающий ворон Кутх! – вот так говорю искренне сегодня я.

– Нет же, ни в коем случае! – продолжаю я свой диалог.

Но я понимал, что и альбом прижизненных фотографий его отца, сделанный мною в его память, и эта вот совсем такая не большая книга ему посвященная, будут, вероятно, лучшими нашими земными памятниками, которые мы с еще живым его лучшим другом Димой могли бы поставить не только на месте его кремации на возвышенности, обозначенной геодезистами, как здешняя высота 444, но и в душе его еще такого маленького и такого может быть не смышленого трехлетнего сына Александра. И вновь, мы видим в этом трехзначном числе высоты этот ритуальной сопки только уже три четверки, всё поглощающие три четверки, две его и одна Димы друга его, и они так здесь соединились, так как и Дима, когда-либо затем, отделившись от своего тела, будет наблюдать оттуда свысока за всеми нами, как мы медленно несем на своих плечах его младшего друга, чтобы ни о чем земном не думая, легко его предать всепоглощающему пламени нашей быстротечной земной жизни на этом костре из зеленого кедрача, символизирующего только нашу беспокойную и по-земному насыщенную жизнь….

А мы ведь сейчас, озабоченно печемся и радеем о той хрупкой душе его трехлетнего сына Александра, которому еще так много и, так тяжело надо трудиться, и столько ведь надо трудиться в этом, меняющемся вокруг нас мире. Ему еще ведь учиться и, необходимо долго и напряженно работать, а еще созрев и возмужав страстно любить и так по-земному, вместе с нами страдать по его отцу. И ведь, как и его отцу, Алексею Ваямретылу надо, прежде всего, как и тому японскому так преданному своему хозяину самураю ему научиться ежедневно напряженно и упорно трудиться, познавать нашу жизнь во всех её проявлениях, понимать и воспринимать весь окружающий мир именно таким, какой он есть вокруг нас, не пытаясь уже свершить того, что нам земным людям никак не по силам, не пытаться осуществить и достичь того, что как-бы выше наших земных человеческих возможностей, вероятно давно еще с нашего рождения, преопределенных для нас самим Провидением, а может и великим только нашим Господом Богом – Иисусом Христом. И, только следуя его вечным заповедям, и только трудясь над душой своею можно нам достичь земного может быть того особого самурайского просветления и осознания своей роли, и своего особого и единственного для нас самих места на этой такой круглой Земле.

– Только в этом вероятно и есть наша земная здешняя Камчатская жизнь, так теперь думаю я.

– Только в преодолении себя и своих слабостей, своей лени, своей неги и своего нежелания идти вперед, и одновременно нежелания идти навстречу друг к другу и будет, проявляться настоящая его и наша здешняя камчатская такая еще насыщенная жизнь…