Жгугр. Будем жить!

«Она меня не хочет?» – мучился Саша.

Суровые шведские военачальники в панцирных кольчугах с топорами на вытянутых древках и рунами на щитах задумали послать в Московию диверсантов – они замыслили выкрасть «Черную книгу» и, проникнув в тайны Руси, разрушить Московское царство.

Рука Алины сдвинулась с места, слегка затронув Сашу локтем.

Но Яков Брюс, не будь дураком, разгадал замысел шведов и отдал сокровенный фолиант боярину Алексию на сохранение в тайном месте. И вот уже гонцы из Стокгольма в высокой горнице боярского терема предлагают Алексию сто тысяч шведских крон за «Черную книгу». Задумался Алексий, закручинился. По кинозалу разнеслась тревожная музыка. Русь в опасности.

Алина поднесла еще ближе свою руку. «Она в курсе игры или увлечена фильмом?» – недоумевал Саша. Он дотронулся до ее ладони, их пальцы соприкоснулись.

Патриотизм торжествовал! Имитируя жест с советского плаката «Водку не предлагать», Алексий с гневом отверг вражье сребро, позвал стражников, те схватили шведских шпионов и посадили на кол. Разметались скандинавские кишки по Лобному месту.

Мягкие пальцы Алины уступили напору и переплелись с Сашиными. Сердце чуть не выскочило. «Она моя!»

Но хитроумные викинги и не думали успокаиваться – они выкрали младую невесту боярина и угрожают подвергнуть девицу позору и бесчестью, если Алексий не выдаст им место хранения книги.

Алина забрала руку и отпила из бутылки. Сашина ладонь осталась лежать на ее стройной волнующей ноге…

Включился свет. Экран погас. Хрипло залаял служебный пес. Солдаты в серой униформе ворвались в зал: «Получены сообщения о минировании кинозала. В целях безопасности всех просим выйти!»

Как? – выдохнул народ.

«Просим всех покинуть помещение!» – повторили военные. Разочарованные зрители потянулись к выходу. Саша с подругой внезапно оказались на залитой мокрой хлябью мостовой, ветер свистел в ушах. Оба были под впечатлением: Алина от фильма, Саша не пойми от чего – не то от фильма, не то от Алины, не то от виртуального минирования.

– Уверена, что он спас девушку и наши победили! – размахивая руками объявила Алина.

– Лучше бы взял баблишко, тогда и девушку не пришлось спасать! – возразил Саша.

– Но тогда шведы завладели бы «Черной книгой» и трындец нашей Руси! – возмутилась Алина.

– Так им не впервой, а Рюрик кто был? – парировал Саша.

– Не помню, – призналась Алина.

– Швед! Ладно, давай напьемся! – предложил Саша.

– Давай, раз все так запущено, – согласилась девушка.

В круглосуточном они взяли «Ягера» с набором посуды для внезапных алкоголиков и направились в ближайший сквер; там было пустынно, посредине возвышалась пустая детская площадка с домиком, миниатюрным скалодромом и горкой. Саша прямиком направился к ней.

– Ты куда? – удивилась Алина.

– На зиккурат!

– Ха! Шумеры, зиккурат… – мечтательно вспомнила девушка.

Они забрались под низкую деревянную крышу на вершине сооружения и распечатали боттл. – Ну, за встречу! Саша быстро хмелел, заливая в себя вкусное зелье, в то время как Алина пила помаленьку, стараясь сохранять трезвость ума. Но и ее неотвратимо накрывало, косило и несло. Похолодало, закапал дождь. Саша снял с себя куртку и укрыл обоих. Ребята обнялись, и в их маленьком совместном мирке воцарился окончательный сухой мир. Ладони их соединились, персты сплелись, а губы сблизились и соприкоснулись. И уже вскоре они безудержно целовались, доверившись неукротимому жару разгоряченных молодых тел. Оторвавшись друг от друга, они обнаружили, что бутылка пуста и отправились еще за одной. Впрочем, возвращаться не стали – Саша предложил поехать к нему. Алина колебалась: не дело это – давать на втором свидании. Но мальчик ей нравился, несмотря на его смешное увлечение электроникой, хотя что возьмешь с мужчин. В нем она чувствовала те первичные мужские качества, которые ценила, те что помнила от отца: энергичность, надежность, заботливость. Ее девичье сердце уже давно истосковалось по любви, алкало волнения и бабочек. По утопающему в ночной иллюминации городу такси привезло их на Петроградку, успев пересечь Неву до развода мостов.

Оглушительный фиаско

Старая коммунальная квартира приветствовала молодых людей запахом затхлой древесины, бесполезно прожитой жизни, перегноем человеческого бытия. Легонько поскрипывали половицы в громадной прихожей, устало пылились книжные полки с корешками и то, что когда-то было совдеповским пианино «Лира». Саша приложил палец к губам. Ребята назаметно проскользнули в самую дальнюю по коридору комнату – там горел небольшой ночник с алым абажуром, заливавший багряным светом развешанные по стенам маски, африканские и венецианские, приобретенные Сашей на барахолке три года назад и придававшие помещению мистический вид. В комнате было уютно и чисто. Саша негромко включил мягкий лаунж на мобильнике.

– Давно снимаешь? – спросила девушка без особого удивления.

– Уже полгода.

– Как соседи?

– Ровные. Кроме ворчливой бабки, выносящей мозг по любому поводу, но бабку можно игнорировать. У входа живет какой-то мужик мутный, я даже не знаю его имени, а за стеной – молодая пара. Эти вечно трахаются по вечерам, очень громко, но к счастью, коротко.

Алина рассмеялась: – Вот исчерпывающее описание! А это что? – она напялила на себя красный конусообразный колпак палача, с позапрошлого Хеллоуина забытый на вешалке. Скинув верхнее, в одном зеленом шерстяном платье, девушка присела на диван. С ее тонкой шеи свисал крупный аметист, прозрачная кожа просвечивала, глаза посверкивали озорным огоньком. Сашу накрыло – в шутовской шляпе, с бесстыжей челкой, нависающей над длинными ресницами и вздымающейся под непослушной тканью грудью она выглядела как сущая ведьма. Саша испугался и его либидо спряталось. Он не представлял себе, как займется с ней любовью.

Желая спугнуть видение, Саша хлебнул еще «Ягера», но то и не думало испаряться. Тогда он решил заболтать его и принялся оживленно рассказывать о Васе из соседнего подъезда, который всегда гуляет со смешной таксой, или не таксой, а спаниелем, а может пуделем, или вообще котом, о старухе, считающей дни до смерти, принялся травить пошлые анеки про Вовочку и поручика Ржевского, но безрезультатно. Очень близкая и бесконечно далекая чародейка бесстрастно улыбалась, выслушивая пошлости и стреляя глазами. Она привлекала и отталкивала одновременно. Подсев ближе Саша снял с нее колпак. Он поцеловал ее в губы – в этот раз они показались ему ледяными. Осмелев, он решил идти на абордаж, полез под платье, лифчик. Она не возражала, но и не помогала ему, позволяя мужчине, но не участвуя. Стянув с девушки одежду Саша не поверил глазам своим. Настолько прекрасна она была, что красотки его юности с обложек «Плейбоя» меркли от стыда и сворачивались в трубочки, не выдерживая конкуренции. Саша разнервничался. Его настойчивые руки щупали и сжимали выпуклости, губы целовали набухшие соски, а пальцы искали скрытые ложбины. Но все зря: сердце билось как перфоратор, член скукожился от страха, тело трясло. Он еще некоторое время потискал ее пассивную плоть, но без толку – оба устали от тщетных ласк. Саша обнял девушку и отключился, и только тогда пару настигла давно желанная гармония – они в унисон дышали в ритме сна.

Наутро, протерев глаза, Саша обнаружил себя в одиночестве. Голова раскалывалась. Саша полез в шкаф за лекарствами. На айфоне он нашел смску: «Доброго утра! Спасибо за встречу. Не ищи меня – это бесполезно»

О Пушкине, Александре Сергеевиче

На улице стояли первые по-настоящему весенние погоды. Рискуя прилипнуть к полузасохшей краске, Саша вольготно расположился на ядовито-зеленой лавочке на площади Искусств, неторопливо наблюдая за безрассудно взбалмошным, перманентно романтичным Александром Сергеевичем в развевающемся плаще. Александр Сергеевич замахнулся рукой. Щас ка-а-ак выдаст по щщщам! Этой занесенной конечностью Александр Сергеевич до крайности напоминал Владимира Ильича: вероятно, скульптор увлекся, работая по шаблону. Из колодца памяти всплыло:

Цыпленок пареный
Пошел по улицам гулять.
Его поймали,
Арестовали,
Велели паспорт показать.

– Я не кадетский,
Я не советский,
Я не народный комиссар.
Не агитировал,
Не саботировал, —
Я только зернышки клевал!

А на бульваре
Гуляют баре,
Глядят на Пушкина в очки:
– Скажи нам, Саша,
Ты – гордость наша,
Когда ж уйдут большевики?

– А вы не мекайте,
Не кукарекайте, —
Пропел им Пушкин тут стишки, —
Когда верблюд и рак
Станцуют краковяк,
Тогда уйдут большевики!

Стишок этот древний Саша помнил сызмальства от деда Никодима, потомка древнего боярского рода Литвиновых, давно обосновавшегося в Москве. В свою очередь деду этот стишок рассказывал его отец, Сашин прадед, сидючи на сосновом крыльце собственноручно построенного сруба в Усть-Илимске. В 28-м году семью деда сослали на Ангару, откуда через семь лет им удалось перебраться в Новосибирск, называемый тогда сибирским Чикаго, с легкой руки наркома Луначарского. Антибольшевистские настроения и угрюмые причитания о национализированных доходных домах в столице не пошли прадеду впрок и в 37-м он ушел по этапу, с которого так и не вернулся. К тому времени как Сашин отец, Сергей, появился на свет в родильном отделении центральной клинической больницы СО РАН, семья уже жила в Академгородке в «трешке», полученной дедом за верную службу в ракетном конструкторском бюро. Бабка – еврейка, хоть и не признавалась, тоже из ссыльных, всю жизнь перебирала бумажки в каком-то ведомстве, как позже выяснилось – НКВД. Дед Никодим рассказывал, что стишок про цыпленка был популярен в предреволюционной Москве и относился к скульптуре, украшавшей Тверской бульвар, а с тех пор много воды утекло, скульптура переехала на Страстной, но какая разница? Большевики ушли, баре гуляют а Пушкин остался. Еще двадцать раз поменяется власть в России, а Пушкин так и останется стоять, размышляя над судьбами земли русской – «Кто устоит в неравном споре: кичливый лях иль верный росс?»