Прописи войны. События, которые становятся судьбой

Немного позже она вышла из галереи, уверенным движением взяла меня под руку, и мы пошли в кафе. С Милой было уже привычно и комфортно, исчезло беспокойство, неловкость, как при первых встречах. Веяло прохладой, мы кутались в воротники, прятали лица от ветра, пытаясь разговаривать.

В одном из заведений на проспекте заказали перекусить и пару коктейлей. Я, как всегда, не хотел пить, но Мила настояла, что надо отметить такое важное событие в ее жизни.

– У меня ведь не так много выставок было. Это, по-моему, четвертая. Я имею ввиду, персональных. Были еще какие-то сборные.

– Я за тебя очень рад. Дивлюсь, как у тебя на все хватает времени.

– А его и не хватает. Постоянно приходится делать что-то в ущерб другому. И потом чередовать.

– А у меня вроде и время есть. Только заполнить его нечем. Все так быстро живут, куда-то мчатся, столько дел, решают свои проблемы. А мне и мчаться-то некуда.

Мы выпили, предварительно чокнувшись бокалами.

– Расскажи мне о Донбассе, – попросила она.

– Если честно, то не хочу. Когда-то я пытался что-то кому-то рассказывать, а потом видел стеклянные глаза, наплевательские и безразличные. С тех пор я никому ничего не рассказываю. Все есть в интернете, во всем можно разобраться самому.

– Но мне все-таки интересно, – настаивала Мила.

– Что именно?

– Ну, например, как ты оказался в России.

– Началась война, десятками начали гибнуть люди. Я взял жену, на тот момент мы только встречались, и увез ее. Вот и все.

– Ты немногословен сегодня.

– Извини. Но это такая тема…

– У тебя погиб кто-то?

– …о которой я не хочу говорить. Все, давай о чем-нибудь другом.

– Ты меня тоже прости. Я всего лишь хотела узнать тебя получше. Ты обычно веселый и улыбчивый, шутишь, а сейчас… у тебя такое лицо стало…

– Вот, кстати, по поводу лица. Мне твой автопортрет понравился. Необычная ты на нем.

– Да.

– Не могу даже понять, что не так.

– А я тебе скажу, – покивала Мила. – Я писала его после смерти сестры. Она недавно умерла. Это выражение горя. Только слезы я не стала рисовать. Хотя они были… Вот видишь, я говорю тебе все.

– Вы были близки?

– Да, я ее очень любила. Хотя она была и младше, но я ее всегда считала старшей из нас. Я – раздолбайка, а она серьезная и основательная, часто наставляла меня на путь истинный.

Мила ушла в себя, это можно было понять по взгляду. Вспоминая о сестре, она невольно улыбалась. Как мне была понятна ее улыбка!

– Семьи у нее не было. Ничего после нее не осталось, – улыбка исчезла. – Только воспоминания.

– Иногда этого достаточно. Иногда воспоминания более осязаемые, чем что-то конкретное.

– Да, ты меня понимаешь. Она часто приходит ко мне во сне, мы общаемся. И часто кажется, что она жива.

– Мне часто снится один сон в разных вариациях. Что я еду на синем «опеле» с товарищами. Это действительно было. Когда начиналась война на Донбассе, я не скрывал своих взглядов. Я был и остаюсь за Россию. Даже выступал однажды на митинге. В общем, активист пророссийский. При этом у меня было много знакомых, товарищей, друзей с разными взглядами, в том числе и крайне правыми. И вот двое товарищей позвали меня съездить с ними в область. Война уже шла. Хотели посмотреть то ли разбитую обстрелами военную часть, то ли еще какой-то объект. Я согласился, хотел пофотографировать. С ними были еще два их знакомых, которых я не знал. И вот мы едем, а у меня какое-то предчувствие появляется. Разговоры у них становятся странные и агрессивные в мою сторону. Упреки, споры и обвинения. Я понимаю, что что-то здесь не то. А потом один из этих незнакомых достал пистолет. Как бы невзначай, крутил его, рассматривал, хвастался. Я присмотрелся ко второму и заметил татуировку в виде свастики, какую носят украинские националисты. В общем, я не знаю, как передать словами эту обстановку. Но в один момент я отчетливо понял, что они едут, чтобы убить меня где-нибудь в посадке. Меня спасли две вещи. На дороге встретился блокпост ополченцев. Они остановили машину, но ничего толком не проверяли, не досматривали. Мой знакомый, который был за рулем, переговорил с ними, что-то они посмеялись. Хорошо, что я сидел возле двери на заднем сиденье, а не посередине. Я просто взял и вышел. Вышел и остался на этом блокпосту. Ополченцы тогда ничего не поняли, а мои знакомые сказали, мол, остаешься, ну ладно, до встречи. И уехали, как ни в чем не бывало… Я знаю, они бы убили меня… Теперь я достаточно тебе рассказал?

Мила промолчала, только сделала глоток коктейля. Я тоже.

– Поэтому с тех самых пор, с четырнадцатого года, я никому не верю.

– А по тебе так и не скажешь. Ты открытый и веселый.

– До определенной степени. Ну кому понравится унылая рожа, кто ее полюбит?

– А ты хочешь, чтобы тебя все любили?

– Нет…

– Я вот на тебя смотрела на открытии выставки. Ты не такой был. Серьезный, угрюмый даже, «морда кирпичом». А ты же совсем другой.

– Я… я не знаю, какой я. Уже ничего не знаю. Помнишь, как у Розенбаума: «Заблудился в темном лесу я». Вот так и я, заблудился и уже не выйду, скорее всего.

– Я тебя выведу. Если понадобится, я, как Данко, пожертвую своим сердцем, чтобы вывести тебя из этого темного леса.

Мне стало очень неловко, я отвел глаза и сел вполоборота к Миле. Помолчали каждый о своем. Затем разговор продолжился в более веселом русле. Рассказывали друг другу всякие комичные истории. А взгляд ее, обращенный на меня, стал другим. И я не мог понять, каким. Но такими глазами не на каждого смотрят. А эти грозовые глаза в полутьме… Они светились насыщенным синим цветом, когда на них попадал сторонний огонек.

Она становилась слишком важной для меня. Я пытался сопротивляться, но не мог.

7

Зима шла медленно, никуда не спешила, холодная и серо-белая. Я занимался работой, но все мысли были о ней. Минуты, дни, недели.

Мы стали часто общаться. Постоянно переписывались в социальных сетях, иногда созванивались. Узнавали друг друга и наслаждались общением.

Я из-за невозможности все это скрыть рассказывал Ане о своей новой знакомой, подруге. Она достаточно спокойно воспринимала наше общение, без видимой ревности и, казалось, даже одобряла.

– Я рада, что у тебя появились новые друзья, – глядела Аня с хитрым прищуром. Мне не хотелось замечать его. Женское сердце, разве его обманешь? Может, ее успокаивало кольцо на пальце, которое она так хотела: мой муж, никуда не денется.

Проблема в том, что я отдалялся от жены, становился менее к ней привязан, все время я хотел проводить с новым для себя человеком, с новой женщиной. И все мы догадывались, чувствовали, что происходит, но еще не говорили об этом открыто.

В один из зимних дней мы гуляли в парке имени Дурова с Милой и ее дочкой. Это была забавная, смешливая девчушка Надя, которой я подарил большую детскую энциклопедию с красивыми картинками. Знакомство прошло успешно. Мы играли в снежки, смеялись, валялись в снегу. И все это время я ощущал на себе взгляд Милы. И мое сердце таяло. Я понимал, что она хочет быть со мной.

Когда мы гуляли втроем, я чувствовал, что являюсь членом настоящей семьи, а Надя – как будто моя дочь. От этих мыслей сразу становилось грустно – у нас-то с Аней детей не было.

Когда мы виделись только вдвоем, я едва держал себя в руках… Перед очередной встречей я полушутя написал ей: «Надень сегодня платье с вырезом поглубже». У меня было два варианта: либо она назло мне наденет закрытую водолазку, либо… Она пришла в бирюзовом коротком платье с волнующим вырезом.

В небольшом и пустом ресторанчике мы зашли помыть руки. Я оказался за ее спиной… Положил руки на талию, глядя в ее глаза через отражение… Прижался… Она прижалась в ответ, положила свои ладони на мои руки, закрыла глаза. Мои руки скользили по ее животу, она все сильней прижималась ко мне, откинула голову мне на плечо, повернула лицо. Ее губы оказались совсем рядом… Я отпрянул, слишком резко и неожиданно.