Аккорд-2

Отбой. Да твою ж мать-маразмать!

В назначенный день и час я был в Голицыно. Погрузились, поехали. По дороге теща проговорилась, что Лина проводила отпуск не с ними, а в Немчиновке. Почему в Немчиновке? Сказала, что там много работы – дом, огород, что-то еще.

– Странно, почему она не сказала об этом мне. Я бы помог, – угрюмо обронил я, чувствуя, как сжимается желудок. Господи, неужели у нее хватило цинизма притащить в храм нашей любви кого-то третьего и надругаться над святым местом? Где – на чердаке или в ее комнате? К горлу подкатил тошный ком.

Приехали, и я помог поднять вещи. Оставив их у двери, я попрощался.

– Ты что, даже не зайдешь? – опешила теща.

– В следующий раз, – скривился я и торопливо ушел.

Стоит ли говорить, что заказчица грузоперевозок так и не удосужилась поблагодарить грузоперевозчика за хлопоты.

Кочуя из жара в холод и страдая от климактерических мук ревности, дожил я до дня рождения сына – второго официального повода для перемирия. Был приглашен, но нашел смехотворный предлог и от визита уклонился. Слишком велик был страх обнаружить у бывшей жены благотворные признаки возрождения. Слишком велика была боязнь обжечься об ее чужое, сияющее новым чувством лицо. Нестерпимо было думать, что этот свет зажег в ней другой мужчина. А между тем я мог явиться туда почти героем. Дело в том, что за месяц до этого я сговорился с тещей и, взяв с нее честное тещино слово, переписал на нее дом в Голицыно, который она, в свою очередь, должна была через год записать на внука. Получив документы, мы зашли с ней в кафе и прошушукались около часа. Растроганная теща осыпала меня отборнейшей признательностью. В который раз сокрушалась по поводу нашего с Линой разрыва и никак не могла взять в толк, почему ее дочь ушла от такого достойного мужа без всяких на то причин. На мой осторожный вопрос, как ее дочь объясняет свой уход, возмущенно воскликнула:

– Твердит одно – разлюбила! Ну, не дура ли?!

Успокоившись, сообщила, что по ее категоричному мнению Линке со мной сильно повезло. Сколько раз она ей, дуре, об этом говорила! И не устает повторять, как бы та на нее ни злилась. Я в ее представлении – идеальный мужчина: сильный, красивый, глубоко порядочный, а главное, великодушный. Да после того, что ее дочь учудила, другой бы ее бросил, а я простил и столько лет о ней заботился! А что в ответ? Черная неблагодарность! Впрочем, чему тут удивляться – ей ли не знать собственную дочь! Да она всю жизнь делает всё не по уму, а назло! И вдруг, подозрительно уставившись на меня:

– Послушай, у тебя и правда никого нет?

Выдержав ее партийный взгляд, я заверил, что любил и люблю только Лину и готов воссоединиться с ней хоть сейчас. Вконец озадаченная теща откинулась на спинку стула и воскликнула:

– Ну, тогда я вообще ничего не понимаю! Я бы еще поняла, если бы у нее был другой мужчина! Но ведь его нет! Я точно знаю, что нет!

Увы, тещина уверенность мне не передалась. Уж если ее дочь скрыла от нее мои похождения, то своими и вовсе не станет делиться!

Поступок мой, как и положено, произвел эффект. На следующий день после дня рождения меня прочувствованно поблагодарил тесть, а затем позвонил сын, с которым мы встретились вечером в ресторане. Давно, а вернее, никогда мы не говорили с ним с такой душевной откровенностью. За вечер мы, можно сказать, перемахнули сразу через несколько ступенек доверительности. Глядя на сына с теплой, гордой улыбкой, я отделял Линины черты от своих, любовался ими, а налюбовавшись, отворачивался и смаргивал слезы. Зная, что меня интересует в первую очередь, сын рассказывал мне о матери. Говорил, что все его друзья и подруги просто влюблены в нее, а с Юлькой они прямо как подружки. Юлька часто говорит, что хотела бы быть такой же красивой и доброй, как наша мама. Хотя сама тоже красивая. И чем же Юлька ему нравится? Она классная и всеми командует. Нет, она не вздорная! Нет, она знает меру! Ну, пап, ну, перестань, я сам уже знаю, как вести себя с девчонками! Ты мне лучше скажи, почему вы развелись? Вот ты любишь маму, да? И она тебя любит! Любит, любит, я знаю! Она когда рассказывает о тебе, у нее голос и лицо меняются! Странно получается – любите друг друга, а в разводе! Не понимаю, зачем тогда надо было жениться! Или это у вас такая особая любовь?

– Между прочим, это она захотела развестись, – уточнил я.

– Значит, ты дал ей повод!

– Ты удивишься, если я скажу, что лучше твоей мамы никого на свете нет, что я люблю ее, скучаю и хочу, чтобы мы снова были вместе! Так и передай ей.

– А почему сам не скажешь?

– Она не хочет со мной говорить…

– Пап, ты правда ни в чем не виноват?

– Я виноват только в том, что не смог ее удержать.

– Скажи, а почему я у вас один? Ты же знаешь – я всегда мечтал о брате!

– А я о твоей сестренке…

– И что?

– Да ничего. Глупо, смешно и грустно…

Придет время, и он узнает, что у него есть брат и сестра. И что он тогда скажет о папе, который клялся, что любит маму, а спал с другими женщинами?

На следующий день позвонила Лина, и это был ее первый после развода звонок. Один звонок в полгода – жуткая, убийственная арифметика! Если бы не мои регулярные вечерние звонки теще, которыми я донимал ее только ради того чтобы обостренным чутьем следить за незримым присутствием Лины, что подобно зеленому пятнышку передвигалась по экрану моего внутреннего локатора, отмечаясь отдаленными, приглушенными восклицаниями, звуками шагов, скрипом дверей, постукиваниями, покашливаниями и, как мне даже казалось, дыханием, запахом духов и волнами воздуха от опахала ее тела – так вот, если бы не эти прикосновения к ее жизни, впору было бы повеситься. Иногда она с расстояния в несколько метров спрашивала: «Кто это?» и мать радостно сообщала: «Юра!», но никогда, никогда, никогда за этим не следовало: «Передай ему привет»!

И вот ее голос в трубке. Я вскочил с дивана и превратился в собачий слух.

– Привет. Спасибо за щедрость – с неприкрытой иронией сказала она.

– Не за что, обращайтесь, – ответил я с развязной небрежностью.

– Что нового? Здоров?

Дежурный голос, необязательные слова.

– А ты как думаешь?

– Думаю, здоров. Не женился еще?

Легкий привкус издевки.

– С какой стати! – оскорбился я. – Ты же знаешь, что я люблю только тебя!

– Вот насчет этого я и звоню, – вкрадчиво сообщила она. – Слушай, будь добр, не морочь ребенку голову! Не втягивай его в наши дела! И не вздумай ему рассказать про меня! Придет время – я сама ему все расскажу.

Не трубка, а громогласный рупор, которым белоснежная, высокомерная яхта отпугивает от себя угольную баржу.

– И что ты ему расскажешь? Что до меня любила одного парня, и я об этом узнал? А я ему расскажу, что до тебя у меня было десять девчонок, и я хвастался этим на каждом углу! Ну, и чья возьмет?

– О себе ты можешь рассказывать все что угодно, а за себя я сама отвечу.

– И сделаешь большую глупость!

– Позволь мне самой решать, что глупость, а что нет!

– Нет, позволь и мне в этом поучаствовать, потому что жена Цезаря, даже бывшая, должна быть вне подозрений! – не отступаю я. – Если кто и виноват, то это сам Цезарь. Придет время, и я расскажу сыну про его сестру. Да что там придет – завтра же и расскажу!

– Мне твои красивые римские жесты ни к чему, – к моему удивлению не торопится она бросать трубку.

– Да? Тогда что мне отвечать ребенку, когда он спрашивает, почему мы развелись?

– Мне он таких вопросов не задает.

Терпение, терпение, счастье, счастье!

– А я думаю, задает. Иначе бы ты не позвонила.

– Я позвонила, чтобы остеречь тебя от ненужной откровенности. Я знаю, ты злишься на меня и можешь наговорить ребенку бог знает что!