Искусство малых шагов. Рассказы и хроники из жизни священника

Однажды, встретившись с дедом Сашкой, отец Филипп завел разговор о его непутевой дочке. Старик выслушал священника, в ответ грустно покачал головой:

– Батюшка, она, Нинка моя, не непутевая. Она у меня несчастная очень. И мне ее жалко, тем более, что пожалеть ее, кроме меня, больше некому. Вся Угрюмиха ее в зубах носит, а так, чтобы пожалеть одинокую бабу, такого не бывает. У нее по жизни связь всё больше была с матерью. Любили они друг дружку очень. А со мной у нее не получается. Почему, не знаю. Словно виноват я перед ней в чем-то, а в чем?

И он пожал плечами.

– Ну коли так, Александр Николаевич, то надо тебе о ней молиться. Вместо тебя делать это некому, а девку спасать надо.

Кроме батюшки деда Сашку по имени отчеству никто не называл. Потому как и в голову никому не могло прийти, что этот деревенский хохмач и балабол мог иметь такое сложное для произнесения имя да еще и отчество.

Старик помолчал, обдумывая слова священника, затянулся беломориной и предложил:

– Знаешь, батюшка, я ведь невер по жизни и молиться никогда не молился. В мои-то годы чего уж традицию ломать. Лучше давай мы с тобой по-другому сделаем. Вот я тебе сейчас денег дам, ты за Нинку мою и будешь молиться. Кому же, как не тебе, раз ты на это дело учился. А я лучше буду по электричеству. Если чего в церкви закоротит, зови, наладим в лучшем виде.

Беда пришла в Угрюмиху с той стороны, откуда никто не мог и предположить. Да такая беда, что и не исправишь ее, и не откупишься.

Однажды, дело было уже за полночь, когда дед Сашка мирно спал, по деревенскому обычаю укладываясь чуть ли не вместе с курами, кто-то постучал ему в окошко. Стучал тот человек нетерпеливо и так сильно, что если деду сейчас же было не встать и не пойти открывать дверей, то вполне себе окно могло бы остаться без стекла.

– Да что же это такое?! – возмутился и одновременно испугался дед Сашка. – Кого это нелегкая в самый сон по ночам носит?

Приник он лицом к стеклу, чтобы разглядеть нарушителя спокойствия, и, к своему удивлению, узнал в ночном визитере дочь Нинку. Она и днем-то домой к отцу особо не заглядывала, хотя он ее никогда и не корил, а тут на тебе – ночью. Что-то, видать, стряслось, и нехорошее стряслось, иначе так бы в окошко не билась. Бегом, как был без тапок, так босиком в сени и побежал.

Открыл. Она стояла за порогом, как бы не решаясь войти. На вид трезвая, хотя даже на расстоянии отец почувствовал запах самогона.

– Чего за порогом-то стоишь? Заходи.

Наконец она вошла. Из сеней прошла сразу на кухню, опустилась на лавочку, что стояла рядом с печкой, и привалилась к печке спиной.

– Отец, я человека убила. Кого? Ты его не знаешь, он ко мне из города приезжал. Он и раньше, как выпьет, руки распускал, а сегодня перебрал, видать, схватил бутылку, размахнулся, хотел ударить, а я первым, что под руку попалось, в него и запустила. А попался нож. Прямо в шею. Он кровью зашелся, за минуту буквально, я ничем не смогла ему помочь.

Старик молча опустился на лавочку рядом с дочерью.

– Кто-нибудь все это видел? Свидетели были?

– Нет, не было.

– А как ко мне шла, никого по дороге не встретила?

– Нет, никого.

– Хорошо. Давай ключи, а сама оставайся здесь. И никому ни о чем не рассказывай. Давай так условимся: вы с ним пили, а я потом подошел. Ты норму не рассчитала, захмелела и ушла ко мне в дом отсыпаться. А мы с приятелем твоим остались. Короче, не ты, я его на нож посадил.

Потом, вздохнув, продолжил, заметно волнуясь:

– Как-то у нас с тобой, дочка, не получилось. По жизни не получилось. Не смог я тебя утешить, слова нужного не подобрал. Не на тебе, на мне вина. Ты уж прости меня, доченька.

Таясь, дед Сашка в одиночку добрался до Нинкиного дома. Зашел внутрь. Взял нож, стер с рукоятки следы Нинкиных пальцев и повсюду, где только мог, наставил своих. Выпил самогону, закусил и вызвал полицию.

Наутро вся Угрюмиха, словно растревоженный улей, гудела о происшедшем ночью. Это ж надо, дед Сашка Нинкиного хахаля убил. Кто-то, изумляясь, восклицал: «Ай да дед! А на вид – так и мухи не обидит. Правильно говорят, в тихом омуте черти водятся». Другие возражали: «Что, дед Сашка убийца?! Да ни в жизнь такому не поверю. Нет, что-то здесь не то».

Участковый старику сразу так и сказал:

– Не ты, дед, Нинка его убила. А ты ее выгораживаешь.

На что старик ответил:

– Какая тебе разница, кто сидеть будет? Ей еще жить да жить, а мне за свою жизнь итог подводить надо. Так что пиши явку с повинной.

Участковый, понимая, что дед берет на себя чужую вину, но видя решимость старика, спорить не стал и дал ход делу. Следствие, а потом и суд по причине добровольной явки и сотрудничества обвиняемого со следствием надолго не затянулся, и осудили деда на минимальный срок, положенный по статье за непредумышленное смертоубийство.

Деревенские жители долго еще, обсуждая между собой случившееся в Угрюмихе событие, постепенно, но безальтернативно пришли-таки к выводу, что их односельчанин Александр Николаевич не убийца и что взял он на себя Нинкин грех по великой его любви к единственной и непутевой своей дочке. Те, кто ездил на суд, вернувшись, так и сказали: «Судейские сами не верят в виновность деда, но должен же кто-то сидеть в тюрьме». Так в разговорах друг с другом угрюмихинцы и не заметили, как вместо «дед Сашка» как-то не сговариваясь стали между собой называть его уважительно Александром Николаевичем.

Что касается Нинки, та после суда продала собственный дом и уехала из деревни в город, лишь изредка наезжая проведать отцовское хозяйство. Местных она старалась обходить стороной и в разговоры ни с кем не вступала.

Так минуло еще два года, и прошла новость, что Александра Николаевича по причине тяжелого заболевания досрочно выпустили из мест заключения. А если говорить языком понятным – отправили старика умирать домой.

Нинка отца и привезла. А пока он болел, до самой его смерти неотлучно находилась рядом. Хоронили старика всей деревней. Мужики, что для нашего времени совсем не характерно, по очередности, меняя друг друга, несли на руках тело усопшего до самого кладбища.

После похорон Нинка окончательно перебралась в город. Отцовский дом она продала москвичам-дачникам и в деревне больше не появлялась.

А еще через год на кладбище села Угрюмиха над могилой Александра Николаевича появился темно-красного цвета православный гранитный крест с необычной для местного кладбища надписью, вверху крупно: «Раб Божий Александр». И всё, никаких больше сведений. Только внизу у самого основания золотыми буквами, но помельче – «Прости меня, папочка».

Мечтатели

Понедельник, четвертый день от начала нового года. Страна гуляет, а мы с Алексеем Ивановичем мчим по федеральной трассе. Иваныч за рулем, машину водит уверенно и всегда быстро. Вот, тоже, парадокс. Мой спутник – человек по природе вальяжный и медлительный, а за руль сядет – и превращается в гонщика. Еще одна характерная особенность: он никогда не ругается, даже если его «бумер» невзначай и подрежет какой-нибудь неопытный «чайник».

Алексей Иванович переехал к нам из Москвы. Купил сразу за деревней кусок земли и построил большой красивый дом. Все выходные и положенный по закону отпуск человек проводит в деревне. И никакая заграница его не прельщает.

– Не могу уже по-другому. Как только пятница вечер, всё бросаю и мчусь к себе домой. И дом мой теперь не в столице, а здесь в деревне. На днях задумался. Представь, подо мной большой коллектив, людей не меньше сотни, приличный бюджет. Каждый день я что-то решаю и делаю какие-то реальные вещи. Работаю неплохо, а чувства удовлетворения от результатов своего труда не испытываю. Даже когда вручают грамоты и хвалят на совещаниях.

Сюда приедешь, и вот полдня стругаешь какую-нибудь дощечку, обрабатываешь ее наждачной бумагой. Ломаешь голову, в какой бы ее покрасить цвет. Наконец к стенке где-нибудь в гараже прикрутил, жене показал и радуешься.

Вроде мелочь, ерунда какая-то, а радуешься. Понимаешь, что ты нормальный рукодельный мужик. Лопату можешь на черенок насадить, косу наточить при необходимости. Вообще много чего умеешь.

Постепенно Иваныч понавез из столицы в свой дом множество разных технических приспособлений, станков, инструментов. Я осматривал его мастерскую и всё удивлялся:

– Алексей, а станок по дереву тебе зачем? Матрешек на пенсии точить?

– А что? Пусть будет. В хозяйстве пригодится. Глядишь, и для храма что-нибудь выточу. Я смогу. Потренируюсь немного, и запросто.

Не знаю, какой из него получится токарь, тем более по дереву. Но повар он уже отменный. Особенно хорошо ему удается узбекский плов из баранины. Причем готовит он его всегда неожиданно, заранее никого не предупреждая. Позвонит только накануне, поинтересуется, постный день или нет, а назавтра привозит в храм большую кастрюлю еще горячего, только-только приготовленного плова.

Со временем рядом с домом Иваныча выросла целая улица. И в каждом доме кто-то что-то мастерит, пилит, колотит. Со знакомой разговорились, они как раз здесь же рядом построились.

– Мне даже неудобно. Придем с мужем в поселок детей навестить (мы как в дом переехали, оставили им свою квартиру), так что ты думаешь – пару часов посидит, и всё, назад собирается. Лихо ему в квартире, места себе не находит, заняться мужику нечем.

Перед въездом в населенный пункт как обычно, на своем излюбленном месте «дежурят» гаишники. Новогодние праздники, самое время напомнить расслабившимся водителям, что есть еще кто-то, кто несет службу и продолжает вести учет разрешенным промилле.

Сегодня они, не чинясь, останавливают всех без разбору, благо что машин в эти дни на дорогах немного. Тормознули и нас. Младший лейтенант, азартно отсалютовав рукой, представился привычной скороговоркой. В конце: