Эра негодяев

– Втемную – не будем. Но и всей правды не расскажем. Только в части, его касающейся. Но врать не станем. И о последствиях – которые, в случае провала, могут для него наступить – проинформируем.

– Это верно. Это правильно. Ежели человек идет на особо тяжкое – считай, на пожизненное – значит, должен знать, за что он муку эту, буде выпадет ему херовая карта, будет испытывать. Так ему и скажи – дескать, дружище, не неволим, но если решишь помочь братьям нашим единокровным – знай, что срок тебе за эти железяки добрые прокуроры отвесят по полной. И Родины ты своей ты уже никогда не увидишь.

– Зачем же так трагически? Вы же знаете, мы своих не бросаем…

– Знаю. Но только тогда проникнется он этим делом до самых печенок, до упора. И действовать будет так, как на войне – без допусков. Мы, конечно, его вытащим, но пущай он действует так, как если бы был один-одинешенек на всем белом свете, а против него – весь мир бы ополчился. – Генерал взглянул на часы, досадливо поморщился: – Ладно, заболтался я с тобой – дела стоят. Пойдем потихоньку в контору; а через недельку ты мне подробный расклад – что, как, зачем и почему – предоставь. И к началу ноября будь готов двигать на запад, повидаться с нашим бродягой. Это ведь ты его привлек?

– Я. В восемьдесят шестом. Когда он еще только службу начинал зеленым новобранцем…

– Стало быть, крестничек твой. Ну, тебе за него и отвечать, в случае чего. Добре, почапали.

И парочка «коммерсантов» бодрым шагом направилась по Нарышкинской алее к перекрестку Верхней Масловки и Старо-Петровско-Разумовского проезда, где в глубине небольшого сада, обнесенного невысокой, но довольно внушительной оградой из стилизованных под девятнадцатый век литых чугунных переплетений, стоял двухэтажный особняк, родной уголок типичного купца средней руки года эдак одна тысяча девятьсот второго.

Для всякого рода любопытных на одной из тщательно оштукатуренных и побеленных кирпичных колонн, стилизованных под девятнадцатый век, обрамлявших такую же стильную, в тон ограде, чугунного литья калитку – висела табличка, извещавшая, что и двухэтажный особнячок, и дворик в обрамлении эстетской ограды – принадлежат ЗАО «Спецметаллснабэкспорт». И ниже – убедительнейшая просьба (уже не выгравированная на плите из нержавейки, как официальная шильда, а просто отогнанная на принтере и заламинированная) всякого рода коммивояжерам с предложениями чая, канцелярских товаров и прочей ерунды – занятых спецметаллснабэкспортеров ни в коем случае не тревожить. А пренебрегшие столь убедительной просьбой будут охраной вытолканы взашей – о чём также писалось в запретительном листочке (правда, в более парламентских выражениях).

Контора как контора, каких в Москве – пруд пруди; не шибко шикарная, но и не бедствующая – сразу видно, что в российских специальных металлах за границей нужда пока еще есть. Вот только обычный для нынешних времен секьюрити на входе чуть более, чем обычно, был подтянут и жилист, а второй, гуляющий во дворе – отчего-то вовсе не был склонен время от времени «сгонять за пивком». И левые полы пиджаков у этих охранников топорщились чуть более убедительно, чем у их многочисленных московских коллег. Да и натужливо-суетливого коловращения менеджеров с папками, секретарш с подносами и кофейными чашками, курьеров в залихватски повязанных банданах – опять же, в шести нижних окнах фирмы (верхние круглый год были закрыты металлическими роллетами) что-то не наблюдалось.

Несколько машин, припаркованных у тротуара напротив здания этого самого «Спецметаллснабэскпорта», опять же, ничем особо не выделялись – парочка недешёвых иномарок («вольво» и «мерседес»), три-четыре «девятки», пара добитых «пятёрок», одинокая «ока» – всё, как у всех. Ничего бросающегося в глаза и необычного – вот только приезжали ежедневно на этих машинах на службу сухощавые подтянутые мужчины с навечно вогнанной в позвоночник строевой выправкой и внимательными сторожкими глазами – которых за обычных сейл-менеджеров принял бы уж совсем ненаблюдательный человек.

Одним словом, человек, вздумавший бы недельку-другую понаблюдать за жизнью спецметаллснабэкспортеров – сделал бы вывод, что контора как-то уж слишком непохоже на обычную торговую лавочку тиха и вдумчиво-серьезна. Впрочем, напротив «Спецметаллснабэкспорта» была глухая стена склада завода железобетонных изделий – посему подолгу наблюдать за деятельностью этой фирмы было некому.

Оказавшийся же внутри фирмы (исключительно чудесным образом; никаким иным способом с улицы в этот странный «Спецметаллснабэкспорт» чужаку попасть было бы невозможно) человек застыл бы в полном непонимании. И было от чего!

Интерьер фирмы был так же далек от делового стиля, как потрепанный камуфляж пограничника с Пянджа от костюма преуспевающего банкира с Камергерского переулка. Внутри «Спецметаллснабэкспорт» ничем не походил торговую контору. Стальные двери с кодовыми замками, отделанные дубовыми планками, чем-то неуловимо напоминающие крышки гробов для очень высокопоставленных покойников; на полу – зеленая ковровая дорожка, какие бывали в ходу в начале пятидесятых; гробовая тишина в коридоре – и странное мелкое подрагивание пола, какой-то едва уловимый глухой гул, чем-то напоминающий «песню» майских жуков; изредка появляющиеся сотрудники – молчаливо сосредоточенные, деловито собранные; охранник (на этот раз – в форме, причем в офицерских чинах) – у входа на лестницу на второй этаж. В общем, на торговую фирму это совершенно не походило; если «Спецметаллснабэкспорт» и напоминал какое-то учреждение – то мысль о его коммерческом характере пришла бы в голову случайному экскурсанту в самую последнюю очередь. А в первую – услужливое подсознание тут же родило бы образ, столь знакомый с юности: коридоры рейхсканцелярии и идущий по ним штандартенфюрер Штирлиц…

Подсознание чудом проникшего в это здание прохожего нисколько бы его не обмануло.

Двухэтажный особняк на Старо-Петровско-Разумовском проезде – был вершиной того айсберга, что в начале восемьдесят третьего года получил наименование «Управление Н», и в описываемое время нес свою службу по обеспечению интересов России в тех местах и теми методами, которые были недоступны ни ФСБ, ни СВР, ни прочим официальным (и оттого стесненным в своих действиях) специальным службам.

Любимое дитя Юрия Владимировича, рожденное им в краткую бытность главой идущей к своему концу державы – Управление пережило и своего отца-основателя, и крушение империи, и посттравматический шок, последовавший вслед за беловежскими событиями, и все остальные беды и горести, что обрушились на просторы одной шестой части суши в последующие годы. Сжав зубы, затаившись – но пережило, продолжая делать свое дело; благо, гений Последнего Царствующего Чекиста обеспечил ему финансовую и организационную независимость от каких бы то ни было влияний извне. Крючков еще знал о его существовании – Бакатина же уже никто не посчитал нужным ввести в курс дела; дальнейшие фигуранты, сменявшие друг друга в креслах руководителей специальных контор – уже просто ничего не знали о деятельности Управления. В девяносто третьем году, во время октябрьского мятежа, некоторые сведения о существовании этого учреждения все же стали известны окружению Верховного либерал-реформатора – но лишь фрагментарные и недостоверные; руководству Управления Н пришлось принять в свой штат человека из финансового управления министерства обороны, который присматривал бы за расходованием средств – по счастью, те, со стороны, решили, что Управление – это всего лишь информационный центр для поддержания связи с законсервированной агентурой в бывших странах «народной демократии», и их пыл слегка поостыл. Генерал Калюжный своих вновь объявившихся кураторов в этом, похоже, достаточно глубоко в ноябре девяносто третьего убедил – во всяком случае, большую (и главную) часть деятельности Управления Н тогда в очередной раз удалось надежно скрыть от «своих» – которых, в отличие от чужих, было страшно трудно отвадить от излишнего любопытства.

Генерал и его сотрудник вошли в калитку, предварительно приложив к почти незаметному окошку слева от входа идентификационные карточки, схожие с кредитками. Незамедлительно возникшему у дорожки наружному охраннику они предъявили уже свои служебные удостоверения (хотя резвый секьюрити знал их в лицо и видел, наверное, уже тысячу раз), а, оказавшись в тамбуре перед главным входом – по очереди приложили большие пальцы правой руки к недреманному зеленоватому глазу считывающего устройства, закамуфлированному под глазок видеокамеры наружного наблюдения.

– Сиди, сиди. – генерал пресек попытку внутреннего охранника вытянуться в струнку, и, обернувшись к Левченко, взглянув на часы, приказал, – Давай-ка через десять минут ко мне. Послушаешь одного человечка – тебе будет полезно. Да и мне – давно его не видел, буду рад послушать. Хотя… – на мгновение по лицу генерала пробежала легкая тень. – Впрочем, не важно. Жду!

– Есть.

Через десять минут подполковник поднялся на второй этаж, в кабинет генерала.

– Разрешите, Максим Владимирович?

– Давай, заходи.

В кабинете генерала, с окнами, выходящими на сторону, противоположную улице, и по этой причине не закрытыми наглухо стальными роллетами, кроме хозяина, сидевшего не в своем «штатном» кресле во главе скромного, но довольно внушительного по размерам стола из карельской березы, а на стуле у приставного столика – Левченко обнаружил пожилого, сразу видно – тертого жизнью, седого и изрядно потрепанного мужика. Не мужчину, тем более – не господина – а именно мужика, каких еще немного осталось в забытых Богом и людьми деревнях Нечерноземья. Тот сидел напротив генерала и никакого трепета перед Большим Начальником внешне не выказывал – наоборот, было такое впечатление, что это именно он, а не Калюжный, и был настоящим хозяином этого кабинета.

Хозяин кабинета кивнул подполковнику, указывая на гостя:

– Знакомься, Дмитрий Евгеньевич, это – Викторов Арсений Николаевич; во всяком случае, он хочет сегодня быть именно им. – Генерал пошутил, но как-то осторожно, совсем не по-начальнически.

Гость несколько секунд внимательно рассматривал посетителя, а затем, по-американски, одними губами, улыбнувшись – бросил суховатым надтреснутым баритоном:

– Ну, здорово, подполковник. Садись, в ногах правды нет. – Мужик все больше и больше удивлял (и настораживал, не без этого) Левченко. Как-то уж больно вольготно он вел себя в кабинете генерала, начальника службы, способной устроить любому близлежащему государству совсем не сладкую жизнь. Странно… Если не сказать больше.

Левченко решил держаться официально – щёлкнул каблуками, кивнул, произнёс как можно более сухим голосом:

– Здравствуйте, Арсений Николаевич, рад знакомству.

Гость отрицательно покачал головой.

– Ну, насчет радости – ты это погоди; вот побалакаем, тогда будешь решать – радоваться тебе, или, наоборот, огорчаться…

Гость обернулся к генералу, ещё раз – уже сочувственно – покачал головой, вздохнул. И сказал каким-то снисходительно-соболезнующим тоном:

– Течёшь, Калюжный.

В кабинете мгновенно повисла тяжелая тишина.

Генерал-лейтенант достал пачку сигарет, закурил. Выпустил вверх кольцо дыма, полюбовался, как оно расходится. Потом посмотрел на визитера.

– Как сильно?

– Пока не знаю; но о вас в курсе ТАМ. – Последнее слово гость произнес с нажимом, давая понять все его опасное звучание.

– БНД? – Генерал вопросительно посмотрел на «Арсения Николаевича».

– Она, родимая. Ведомство федерального канцлера.

– Источник надежный?

– Да уж куда надежнее! Девочка одна там службу несет, в отделе по работе с бывшим Союзом. Умненькая девочка, юркая. Как на меня вышла – ума не приложу! Впрочем, обо мне – это отдельная песня; в конце концов, давно живу, богато бачив – могли и меня где-нибудь в чужих дальних краях с легкостью срисовать; не зря ж с оперативной отозвали. Да это и не важно – в конце концов, моя должность такая, что их юрисдикции я в любом случае не подлежу.

– И что сказала… девочка?

– Для начала девочка обозначила предел своей компетентности – рассказав старому ловеласу про кое-какие его прискорбные дела в далёких азиатских краях. Скажу сразу – девочка оказалась компетентной, а главное – убедила своего визави – меня, то бишь – в том, что работает именно там, где намекнула. А затем сообщила своему собеседнику – так, между прочим, за бокалом мартини – что начальник их отдела получил ориентировку – есть, дескать, в Москве лавочка, занимается агентурой в стане бывших вассалов, и ближним зарубежьем не брезгует. Причем в число официальных служб никак не вписана. В общем, ту часть, что вы посчитали возможным огласить для узкого круга ограниченных лиц – они тоже услышали. Думайте, пинкертоны!

– А девочка эта… Часом, не засланный казачок? – в глазах генерала блеснул охотничий огонек азарта.

– Не думаю. Девочка, кстати, молодец, свой слив обставила профессионально до третьего знака после запятой. Поделилась своими девичьими секретами со стареющим дон жуаном в ночном клубе; дело житейское! Показался ей этот конкретный дон жуан достойным доверия – вот она и намекнула ему, что надо дон жуану поостеречься тереться по вроцлавским ночным клубам, ежели он русский шпион из вышеуказанной лавочки. Дескать, лавочка эта шпионская де-юре – хлам, и грозят прекрасному, хотя уже и пожилому, жемсу бонду оч-ч-чень большие неприятности. Хотя даю сто монгольских тугриков против восточногерманского пфеннига – знала прекрасно, что статус у меня вполне даже дипломатический, и максимум, что мне грозит от некогда дружественного польского государства – высылка в двадцать четыре часа.

– А что еще сказала девочка?

– Любопытство – в нашем деле порок; все, что касаемо вашего богоспасаемого заведения, я изложил; думайте. Касательно остального – увы, не имею права. Хоть ты мне, Максим, и друг старинный, и из-под огня в Квито когда-то выволок – а извини. Знаешь нашу ключевую формулировку?

– «В части, его касающейся». А как же! Сам использую постоянно.

– Ну вот, и прошерсти своих жемсов бондов – кто из них мог слить информацию в части, его касаемой. И почему ворог наш о вашей лавочке все узнал… – и в ответ на вот-вот готовые слететь с уст генерала возмущенные слова, добавил: – Ладно-ладно, не всё, но что-то все же ухватил. А для них и этой малости достаточно, чтобы начать промывку породы! Тем более – агентуры у них здесь сейчас завались, коллеги ваши из контрразведки не успевают папки для дел покупать. Такое, знаешь, сложилось у меня, Калюжный, впечатление, что предать Родину теперь уже не то, чтобы преступлением – уже и скверным поступком в неких кругах не считается. Мерзко… – И загадочный визитер брезгливо поморщился.

– А ты, подполковник, что по этому поводу думаешь? – Спросил затем он у Левченко.