Дети сакморов

Потом простонал слабо:

– Но не из хулиганских же! Спасался я! Обезумел совсем от страха! Зачем вы так, гражданин…

Леонтий покачал головой и присел, поудобней устраиваясь на подоконнике.

– Эту сказку ты мне уже рассказывал.

– Точно! – охотно подтвердил Любанин. – Сразу вам всё рассказал. Только тут…

Он потряс листком.

– …Ничего про это не написано. Ни единого слова! А ведь это правда!

– Сказки, – отрезал Леонтий, протирая локтем запылившееся стекло. – Почудилось спьяну.

– Я трезв был! – возразил Любанин.

И подивился собственной смелости.

«Чего это я? Нехорошо это… А ну как вдарит?»

Но следователь был настроен благодушно.

Леонтий вообще не любил мордобой. Он предпочитал эту… как её…

«Психологию» вспомнил Размахин.

И посмотрел на подследственного с жалостью.

– Ты не мудри, подписывай, – посоветовал он Любанину. – А сказки про летающих человечков, которые тебя в лесу преследовали, будешь рассказывать адвокату. Или психиатру, если суд на твои бредни поведётся и экспертизу назначит.

– Но они же летали! – воскликнул Любанин.

И поводил листком из стороны в сторону, пытаясь изобразить полёт.

– Над деревьями неслись! И не человечки вовсе! Детины здоровенные, головорезы!

– Антенны были у них на головах? – уточнил следователь.

Любанин посмотрел на него недоумённо.

– Антенны? Какие антенны? Зачем?

– Для приёма сигналов из космоса! – крикнул Леонтий и спрыгнул с подоконника. – Я на природу хотел полюбоваться, на двор внутренний. Чудесная клумба у нас во внутреннем дворе, прямо сердце радуется. Так нет, ты мне настроение решил испортить!

И, подойдя вплотную к подследственному, заорал та, что оглушил сам себя:

– Подписывай!

Любанин, вздрогнув, схватил ручку и расписался на последней строке.

– И расшифровку! И дату!

Любанин послушно написал и то, и другое.

Отдал бумажку следователю.

– Хороший ты мужик, – похвалил его Леонтий.

И обнадёжил:

– Это ничего. На свободу выйдешь, жизнь сразу наладится. Может, профессию какую в лагере приобретёшь…

И хохотнул, довольный своим остроумием.

Потом вызвал конвоира и отправил подследственного в камеру.

Посланец Савойского был прав. Сердце в ту ночь у Любанина стучало беспокойно. И очень погано было на душе.

Корил он себя за слабость и, лёжа под нарами, ворочался с боку на бок. Ворочался до тех пор, пока ненароком разбуженный им сокамерник не пнул его пребольно в бок.

После чего Любанин страдал и беспокоился тихо.

10.

А вечером того же дня, с коллегами за рюмкой сидя, рассказывал со смехом Размахин о странном подследственном.

Те дивились фантазии человеческой.

«И придумает же!» говорили сыскари, качая головами.

И посмеивались.

До той поры, пока Размахин не стал живо и в красках описывать ночь лесу по версии подследственного.

– Пьян был до помрачения! – уверенно говорил Размахин. – Кто на трезвую голову на ночь в этот лесопарк полезет? Да в тех местах, только со стороны Гольяново, на прошлой неделе два трупа нашли. Так вот, на лесной тропинке, и валялись. Точно, опился или дряни какой-нибудь нажрался, вот в лес и занесло. В дождь… И холодина той ночью была какая! У меня н даче листья на яблоне словно кипятком ошпарило – пожухли. А это в такую погоду завалился спать вроде, и дела ему нет до холода с дождём. А потом, говорит, фары его осветили. Яркие такие! Ага, ксеноновые, типа!

И Размахин повертел пальцем у виска.

– Крутые среди ночи, в дождину, в лес заехали! И не жалко им было джип свой! Бред какой-то!

Услышав о крутых в лесу, следователь Голубев заметно напрягся и, оставив в сторону недопитую рюмку, рассказ стал слушать с необыкновенным интересом.

А Размахин расходился всё больше и больше, перемешивая фразы с дурашливым хихиканьем.

– Вышли четверо, вроде, из машины. И баба с ними какая-то. Как он говорит: «лунная»… Хрю!

Размахин вытер рот.