Затяжной конфликт. Роман

Ночной «бум!». Сашка – Соколиный Глаз. Последствия дискуссии об анархизме и каббале. Рассказы Егор Егорыча. Странные люди.

Ночью в лагере раздался взрыв. Через несколько секунд грохот повторился, на этот раз в сопровождении отчаянного человеческого крика. Препоясавшись мечом, Максим выскочил из палатки. Стали выбегать и другие дружинники. Он крикнул:

– В лес не углубляться! Если заметите человека, высвечивайте его. Больше ничего без команды не предпринимать!

Между деревьями заметались лучи фонариков, но злоумышленников обнаружить не удавалось. Максиму почудилось, что невдалеке мелькнула харя давешнего кабана, похожего на Блинова. Утешительное «оборотни бывают только в сказках» не до конца успокаивало: припомнилась евангельская история о том, как, по слову Иисусову, бесы вошли в свиней. А кабан ведь та же свинья…

Наконец кто-то догадался посветить в сторону поля – и тогда стали видны фигуры двух убегавших мужчин. Один из них хромал, тяжело опираясь на другого. Догонять их не рискнули. Диверсанты могли иметь огнестрельное оружие, а ангелов, чтобы отвести пули, поблизости не было.

Последним из палатки вылез Федя и громовым голосом заорал:

– Ребята, давайте поймаем и … (непечатное слово)!

Его быстро урезонили.

Через несколько минут на место происшествия прибыл воевода со своим помощником, кошкой Мариной и четырьмя советниками. Все они ночевали неподалеку, в штабной палатке.

При свете фонариков мало что можно было разглядеть, поэтому расследование решили отложить до утра. Понятное дело, спать никто не мог. То и дело выглядывали из палатки: скоро ли рассвет? Строили догадки о том, что взорвали – дорогу к озеру? чью-нибудь машину? Зачем? Может, испытывали оружие? Но тогда ни к чему забираться на территорию Дружины.

Когда рассвело, стало ясно, что бомбы взорвались метрах в пятнадцати от кромки леса. Как раз там по приказу воеводы должна была расположиться сотня Максима. Видимо, в темноте бомбисты приняли за палатки выстиранную одежду, развешенную для просушки.

– Вот будет работка зашивать все эти дырки, – переживал Федя, рассматривая рубашку, иссеченную осколками.

– Радуйся, что не придется зашивать собственную шкуру, – посоветовал ему кто-то.

Самозванец, вместе с другими изучавший последствия взрывов, сокрушенно качал головой:

– Слыхал я про адскую машину, да сумлевался. А так складается, что правду бают.

Максим укорил его:

– А ты всё хотел нас сюда разместить, ругался.

– Ну, прости, Бога ради. Кто ж мог знать!

Венесуэльский Хосе принимал живейшее участие в обсуждении, объясняя, какой громкий был взрыв: «Бу-у-ум!». Ему вторили чилийцы, размахивая руками и повторяя: «Бу-у-ум!! Бу-у-ум!!!».

– No pasaran! – твердо сказал Максим, и иностранцы в ответ что-то восторженно залопотали.

Он на всякий случай повторил «No pasaran!» и пошел осматривать местность вокруг воронок, оставленных бомбами. Глазастый Сашка обнаружил неподалеку бурые пятна, похожие на засохшую кровь. Кровавые следы вели к границе леса и тянулись по полю. Выходило, что один из диверсантов стал жертвой собственного взрывного устройства – отсюда его хромота и ночной крик. За свое открытие Сашка был пожалован порцией сгущенки, от которой гордо отказался, заявив: «Что я, младенец?!».

– Тогда давайте я съем, – предложил Федя, что тут же и сделал. Сашка проводил сгущенку тоскливым взглядом, но промолчал.

Максимовы дозорные – Борис и Олег – старались не попадаться ему на глаза. Однако голод пересилил, и на завтрак они явились. Вокруг них образовалось пустое пространство: никто не хотел сидеть рядом. Борис ел с аппетитом и, кажется, ничего не замечал. Олег откровенно страдал.

Славка задумчиво высказался:

– Ну и гады эти черные! Запугать хотят. Мол, как заснешь – мы к тебе с бомбочкой.

– И на ней подорвемся, – завершил картину Максим.

– С такими дозорными и сами подорвутся, и нас расчехвостят, – не сдавался Славка.

Разговор принимал нехороший оборот: паниковать и поносить друг друга – последнее дело. Максим решил проявить великодушие. Подошел к провинившимся, сказал, как ему казалось, отеческим тоном:

– Ну что, будете в следующий раз внимательнее караулить? Заболтались, что ли? Или заснули?

– Ни минуты не спали! – заверил его экологический активист. – Не понимаю, как могли их проворонить!

– Скверно получилось, – признал Борис. – Отвлеклись. Погрязли в учении каббалы и теории анархизма. Я предположил, что между ними существует сходство на глубинном уровне…

– Давай сейчас об этом не будем, – прервал его Максим. – Просто решим, что больше такое не повторится.

– Конечно, нет! – радостно откликнулся Олег.

На этом инцидент был исчерпан. Пошли разговоры, обсуждение причиненного ущерба. Кто-то похвастался:

– От моих штанов вовсе ничего не осталось! Одни клочья.

– Хорошо тебе: зашивать не надо, – позавидовал Слава.

– Куртка новенькая была, джинсовая, – сетовал Серега. – Сносу ей не было. Лет пять не снимал, а вот решил типа постирать – и на тебе!

Можно было не сомневаться, что у Анны Михайловны припрятано запасное обмундирование. И действительно, с первой же попытки удалось выпросить у нее несколько комплектов для тех, чья одежда пришла в полную негодность. Феде и тут не повезло: на его размер ничего не нашлось.

– А нечего было таким здоровым вырастать, – назидательно сказал Слава. – Нормального роста надо быть, как все.

Федя беззлобно послал его матом и спрятал остатки рубашки, собираясь, вероятно, заняться ее реставрацией в другой раз.

Окончательную точку в этой истории поставил воевода, объявив:

– Чтоб отныне на дозоре один воин смотрел в ночные погляделки без перерыва! – Имелся в виду прибор ночного видения. – А коли Вася проследит какое небрежение, так я нерадивца самолично плетью оприходую.

* * *

Во избежание новых эксцессов, в очередной дозор Максим пошел сам, взяв в напарники Егор Егорыча – пожилого пропойцу с лицом, покрытым струпьями, как у безвинно наказанного Иова. В Небесное Войско он записался, по его собственному утверждению, чуть ли не раньше самого Архистратига.

Выбор Максима оказался удачным: россказни напарника помогали не заснуть, а от наблюдения не отвлекали, поскольку внимания к себе не требовали. Содержание же было примерно таким.

Рассказ Егор Егорыча

Я, может быть, последний русский интеллигент. Потому как все другие или не интеллигенты, или не русские. Вот, положим, Артур Артурович. Он, обязательно, очень культурный и образованный, только никакой он не Артур Артурович, а Арутюн Арамович, и фамилия ему Акопян. А мне фамилия завсегда была Поликарпов. И что я интеллигент, так это даже в моей трудовой книжке обозначено, что работал я в Главном Московском Университете – ГУМ называется.

Профессора со мной за ручку прощались, а доценты говорили: «Здравствуйте, Егор Егорыч. Как поживаете, Егор Егорыч?». А я со всеми вежливо и даже, извините за выражение, с евреями. Но без пропуска никого не пускал, потому как я в коррупции не замешанный. Вот удивляюсь: всем взятки дают, а вахтеру не дают. Как будто он не человек и может прожить на свою, извините, зарплату.

И так вышло, что тамошний главный ректорат хотел пройти, а пропуск дома забыл. Или потерял. Или, может, украли у него. Так что я его, понятно, задержал, пока начальник смены не выписал бумагу с печатью, чтобы пропустить. А назавтра я уже уволился по собственному желанию как не справившийся с обязанностями и пьющий много водки на боевом посту. Но это вранье. Я водку не уважаю. Вот самогонка от Ильича – другое дело. Он ее на биополях настаивает, чтобы забористей была…

Лагерь спал. Максим представил себе, как похрапывает во сне Георгий Победоносец и дремлют стоя кони его эскадрона. Как вздрагивает Орлеанская Дева, когда ей снятся застенок и костер. Как покоятся на облаке серафимы, прикрыв верхней парой крыл глаза и уши, средней – бестелесное тело, а нижней – срамные места. Только дозорные бодрствовали, бдительно разглядывая в бинокль поле, слабо освещенное ущербной луной. В голове сложилась первая строфа стихотворения: