Македонский. Германцы. Викинги

Консулу вдруг захотелось не командовать армией, нет; легче исполнять чьи-то приказы, легче в бою. Цена ошибки придавила немыслимым, непосильным грузом. «Помоги мне, Марс», – вяло попросил консул, зная, что никто ему не поможет. Лес, разгневанный грубым вторжением римлян, сердито выплевывал все новых и новых кошмарных германцев. Измотанным легионерам казалось: деревья рожают косматых упорных бойцов; еще немного – и не знавшая поражений прославленная римская линейка треснет и разлетится на осколки. Дрогнули шестой и седьмой ряды, и только острия копий, упертые в спину своих же, римлян, да грозный рев консула перебороли желание бросить щит и бежать, бежать, бежать. И уже совсем обреченно смотрел римский командир на битву. Против неполного легиона варваров пришлось выставить – свидетель Юпитер! – три, три полновесных легиона. И, несмотря на то что половина дикарей не добегала до строя, тот, кто миновал стрелы, копья, мечи и вгрызся в когорту, уносил по пять – семь человек на конце топора или палицы. «Треклятые демоны! Так я останусь без армии». Он резким кивком подозвал центуриона, глянул пустым, невидящим взором и указал на вождя германцев.

– Ксандр, возьми лучших людей, делай что хочешь, но убей этого медведя; или мы все останемся в этом лесу. Ты меня понял? – Консул вопросительно поднял бровь. Центурион ухмыльнулся – он не дурак, давно все понял, иначе и не приказал бы ты, консул, именно ему. Легко сказать – убей медведя! Ксандр с манипулой всадников вперемешку с пехотой помчался к холму. На холме с залитым кровью лицом стоял великан-урод. Его громадная палица ухала полукругом, мозжа конские головы. Вторым ударом он милосердно отправлял всадников к праотцам. Римлян двадцать уже венком распластались вокруг; хрипели кони, в судорогах копытами добивая всадников. Из рваной раны в боку вождя стекала на землю породистая алая кровь. Справа и слева от него, оберегая дощатыми щитами, обитыми кожей, умирала поредевшая гвардия. Центурион рысью приближался.

Аларикс, сын вождя, такой же высокий, русоволосый, с орлиным носом и гордой посадкой головы, с набухшими буграми мышц, бился недалеко от отца. Он выбросил руку с мечом – опытный римлянин, ветеран, в последний момент каким-то чудом уклонился, а другому римлянину клинок снес голову. Грозное оружие, любимое с отрочества, мелькало в руках Аларикса. Меч прыгнул в плечо солдата, чвякнув, – германец с силой выдернул его и отскочил в сторону от всадника. С приседом, хлестко рубанул по коню; тот, заваливаясь на бок, уронил седока. Кулак Аларикса с двух ударов превратил лицо солдата в бордовое желе. Он легко вскочил. Острая боль прошила тело. Меч римлянина обжег спину, раскаленной вспышкой прокрался под шкурой, и пеленой сдавило виски. Аларикс упал. Клинок солдата вспорол землю в ладони от головы. Рука наугад поймала ногу, Аларикс дернул ее на себя, как букашку, и, еще слепой от боли, на ощупь нашел горло солдата своими железными пальцами.

Запасы леса иссякали. Варваров-булыжников оказалось слишком мало для римской стены. Не веря в чудо, армия потопталась и пошла вперед. Римский стальной удав, охватив германцев кольцом, сжимал объятия. Все меньше и меньше звериных шкур металось по лесу, все меньше и меньше раздавалось родных криков. Аларикс увидел отца, окруженного всадниками, – те с десятка шагов бросили дротики. Вождь, гигантский дикобраз, покачнулся, упал на одно колено. Безрассудный римлянин, решивший прославиться, подбежал слишком близко с занесенным мечом. Вылет палицы раздробил колени. Вождь вложился в последний удар и опрокинулся на живот. Центурион на скаку спрыгнул с коня и вогнал меч в спину великана; вогнал еще и еще, вышибая фонтаны крови. Аларикс, шатаясь, бежал к холму – поздно. Тело, совершенная машина мускулов, до этого не устававшая никогда, от коварного удара сзади предательски подвело. Последнее, что увидел Аларикс, – лицо Ксандра, с усмешкой смотрящее на него.

– Этот как? – Центурион откровенно любовался сложением варвара.

– Мертвее не бывает, уже на пути к Эребу, – процедил старый ветеран, указывая на рваную спину. – С него крови налило, как со слона.

– Я говорю – добей. – Центурион подошел вплотную, обдав винным духом.

– Исполню, – недовольно подчинился ветеран, осатаневший от тяжелейшей битвы. Ксандр удалился, и ветеран проворчал в усы:

– Тебе надо – ты и добивай, я уже оружие почистил. Ты-то вина успел попить, а у меня маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня. И так яснее ясного: варвар остыл, или я не видел жизни.

Сознание возвращалось по капле. Спину будто изгрыз медведь. Тело закоченело, превратившись в статую. Аларикс разлепил веки. Удар в голое мясо раны клюва огромного ворона заставил судорогой изогнуться туловище. Германец зарычал; ворон, недовольный, с обидой отпрыгнул к другой жертве. Лес был усеян трупами воинов, над которыми начинали свой тяжкий труд крылатые падальщики. Ослабевший от потери крови Аларикс попытался встать. Холодный пот прошиб от перенапряжения. Он стиснул зубы от стыда за свое бессилие, попробовал еще раз. «Отец, почему я не погиб вместе с тобой? Неужели мне, как собаке, суждено умереть вот так? Только не это. – Глухой стон вырвался наружу. – Духи леса, огня, воды, только не это». Он попытался ползти – тщетно, словно кто-то сверху колом пригвоздил его к земле через раскаленную спину. Германец затих, в кровь кусая губы. Отдышался, осмотрелся вокруг. На залитом луной холме мелькнула тень – он напряг зрение, пытаясь разглядеть ее. «Кто бы ты ни был, подойди и добей – дай умереть как воину». Он заревел, поначалу тихо, потом все громче и громче. Тень шарахнулась в кустарник. Аларикс от отчаяния впился зубами в землю. Спустя вечность от кустов медленно отделился темный силуэт и пугливо, осторожно стал подкрадываться к нему. Германец ждал – щуплая тень приближалась. Ребенок, вот подходит ближе – нет, девушка, совсем юная гибкая девушка из его племени. Он вспомнил ее, вспомнил и как посмеивался, ловя на себе восторженные, восхищенные взгляды. Она всегда выходила провожать их в походы; и столько нежности, обращенной к нему, било из этих голубых глаз. Она узнала, вскрикнула и бросилась рядом на землю.

– Аларикс! Все, все мертвы; а ты…

– Т-с-с-с, – засипел германец. – Воды…

Тень пропала и скоро вернулась с римской флягой. Аларикс жадно приник к сосуду, глотая красное ароматное вино.

– Разбавленное, – хмыкнул он. – Римляне как женщины: портят водой такое золото.

– Тихо, молчи. – Она увидела рану, пропитанную кровью шкуру – ее пошатнуло. Но Верда быстро пришла в себя.

– Тихо, – властно и твердо сказала она. – Я скоро. Только не вздумай умирать, слышишь?

Вино живительным бальзамом ненадолго согрело суставы, и Аларикс провалился в целебное забытье. Его короткий сон потревожили шум костра и девушка с кувшином пряных трав. Она улыбнулась – светловолосая, стройная, с огромными голубыми глазами, упрямой струной губ.

– Зашью рану.

– Так зашивай, мне надо спешить. – Аларикс попытался встать.

– Куда? Ты говорить не можешь.

Она впервые за свои шестнадцать зим почувствовала себя счастливой. Счастливой от того, что спасает единственную надежду племени, надежду, которая нужна как воздух. Она упивалась властью над этим беспомощным великаном, таким далеким и недоступным раньше – и близким, родным сейчас. Она живо принялась за дело, недаром ее бабка, одноглазая Гурнара, еще в детстве поведала ей секреты заговоров, настоев трав, залечивания ран. Верда зашила большущую, с ровными краями дыру, наложила противно пахнущую мазь, обвязала сверху мхом, заставила выпить душисто-горячий настой – как мать у постели ребенка, металась Верда вокруг Аларикса. Ночь, день, ночь… или день? Он спал, пил, пил, спал. Иногда, в бреду от бессонницы, ей казалось, что не вырвать из цепких лап смерти этого беспомощного, исхудавшего исполина; слишком бледен был Аларикс, и плохое, неровное дыхание колыхало его могучую грудь. Тогда она с утроенной силой гнала зловещие мысли, порывисто, с демоническим блеском глаз срывала с себя одежду и, прислонившись к самому большому дереву, просила духов о чуде.

Ночами Верда не спала, окружая наспех сооруженный шалаш кольцом костров, через которые не решались прыгать волки. К утру, измотанная, она ложилась рядом с мокрым от жара, терпко пахнущим германцем и, стыдясь саму себя, просовывала руку под шкуру, впервые гладя мужское тело: «Мой, мой, мой…» Римский короткий меч всегда лежал рядом. Три дня и две ночи метался Аларикс от мира живых к миру мертвых; наконец, очнувшись, вперил в нее тяжелый, давящий взгляд серо-стальных глаз – духи леса услышали девушку. Она сначала понемногу, потом все больше и больше совала ему в рот куски мяса, траву, мятых муравьев. На пятую ночь германец учился ползать, на седьмую, как новорожденный, пошел, а через долгие десять дней после битвы отвыкшая рука встретилась с родным мечом.

– Тяжеловат, – хмыкнул Аларикс. И тут Верду прорвало. Сквозь безудержные рыдания слышался шальной хохот, сменяющийся всхлипываниями. Потом она рухнула без чувств на подстилку, где и проспала беспробудно от рассвета до заката под благодарным взглядом германца.

– Где тело отца?

– О нем позаботились, – ответила девчонка.

– Наши?

– Ушли вглубь леса.

– Римляне? – выпытывал Аларикс.

– Разбили лагерь за озером. Нашим нужен вождь, – с робкой надеждой заглянула она в глаза.

– А мне – римлянин, – отрезал Аларикс. – Послушай, женщина, племени не нужен вождь, не отомстивший за отца. Ты спасла меня. – Он погладил ее волосы. – Иди и скажи остальным, чтобы ждали. Скажи всем, – палец Аларикса уткнулся ей в нос, в голосе зазвенел металл, – пусть будут готовы. Пусть гонцы обойдут племена, старейшины соберут советы и не теряют римлян из вида. Я, Аларикс из рода Теодориков, знаю, как победить. А кто тебе не поверит, – страшно сверкнул глазами германец, – я сам скоро буду. Луна два раза нальется и опадет. Иди, – отправил кивком в сторону леса. Потом внимательно посмотрел, шершавой ладонью провел по щеке.

– Иди, красивая, как весенний лес, женщина сейчас мне только помешает.

Скупая ласка вождя придала смелости.

– Иди, – выкрикнула, передразнивая, Верда. Ее губы задрожали, кулачки сжались. – Я спасла тебя, и в награду требую положенного.

Германец нахмурился.

– Хм, и какую же награду ты хочешь от потерявшего все? – Горько усмехаясь, Аларикс подошел вплотную. Глаза в глаза.

– Сына. Сына от вождя, – не веря словам, слетевшим с языка, покраснела девушка.

– Я еще не вождь.

– Ты им будешь.

– Ты что, видишь будущее? – недоверчиво закачал головой германец.

– Да, – серьезно ответила Верда. Вождь застыл, рука легла на ее плечо. Она прижалась и шепнула: «Мой…» Он растерянно смотрел, не зная, как поступить. Медленно провел рукой по ее спине – одежда зашелестела вниз, открывая острые груди с коричнево-розовыми сосками, упругий живот и треугольник – пушок волос. Верда легла, раскидав стройные ноги, и закрыла глаза. Германец, раскачиваясь, тараном проникал в распахнутые ворота под шапкой-треугольником. Девушка схватила его за шею, Аларикс прижал ее к себе узлом рук – они одновременно вскрикнули. Лес подхватил этот крик и понес дальше.

На следующее утро он старательно обошел поле боя вместе с Вердой, собрал оружие, включая римское, вырыл большую яму и накрыл ее сверху кучей хвороста.

– Ладно, мне пора. Иди, красивая, я не забуду, что ты сделала.

Она уткнулась ему в грудь.

– Все напуганы. Только ты можешь объединить оставшихся.

– Сейчас – нет. Они суеверны, и разговоры ни к чему не приведут. Вот когда они услышат о победах…

– Но – как? Ты один, – напомнила Верда.

– Я ухожу, чтобы не быть одному. Если я сейчас вернусь, начнутся бесконечные советы старейшин, болтовня, все передерутся, и римляне передавят последних, как зайцев. Я должен прийти хоть с небольшой, но победой; а кто пойдет за проигравшим, неудачником среди равных? – объяснил германец.

– Ты не только силен, но и умен.

– Приходится. Я бы с большим удовольствием дней пять провел здесь, на тебе.

Она стала пунцовой – германец расхохотался.