Соколиный остров

Но в один из дней нашей с сыном рыбалки вдруг начинает брать и щука. Озеро часто дает Димке удачу. То ли Хозяин благоволит ему, или просто подошло время? Случается, что за эти же два дня мы ловим на жерлицы с десяток некрупных щук да в довесок килограммов шесть окуней. Димку с удачи не берет и мороз, на редкость злой не ко времени. Бесцеремонно перебившие «Маяк» Чебоксары сообщают нам, что по республике (по Чувашии) двадцать шесть градусов мороза. Это у них, у соседей. Нас же, в низине, наверное, сильнее обожгло утренником. Но Димка только алеет щеками и весело дергает окунишек. А к полудню – хоть раздевайся.

От весеннего солнца струится марево надо льдом, тает снег, шурша и опадая в темные лужи.

Проходят недели, и мы приезжаем уже с Женькой. К этой весне он подрос, хотя все равно маленький и смешной в зимней неуклюжей одежде, с рюкзаком на спине. Он удивительно терпелив и не ноет, когда трудно. Это первый Женькин выезд на лед. Но в отличие от старшего сына, он не рыболов и быстро теряет интерес к сидению над лункой. Женька скорее нахальноглазый романтик и поэт. Хозяин, сразу его раскусив, не дает ему рыбу, а заодно и мне – его отцу. Я большей частью отвечаю на философские Женькины вопросы и, разбрызгивая лужи на льду, бегаю к жерлицам. Флажки поднимаются и машут на ветру, как сумасшедшие. Я уже потерял счет этим пустым подъемам, и подозреваю, что Хозяин напустил на жерлицы стаю пучеглазой окуневой шантрапы, наглой от талой воды и весенних гормонов.

За всю рыбалку мы не поймали ни одной щуки. Зато нам повезло в этот раз на погоду. В яркие утренние и вечерние зори мы мирно ловили окуней, вели у костра диалектические споры, наблюдали НЛО, вдыхали запах теплых сосен, слушали, как падают капли с крыши и пили березовый сок. Ночью в землянке пешком ходили совершенно небоязливые землеройки. Я будил сына, чтобы показать ему их, маленьких хищников, но Женька спал крепко, как спят честно поработавшие люди.

Отсутствие поклёвок щуки в это время можно объяснить капризным характером озера, но, скорее всего, просто подошёл срок, когда щука готовится к нересту и почти перестает охотиться. На озерах этот срок подходит раньше, чем на Волге.

Задолго до рассвета, по темну, я выхожу из землянки и смотрю на восток. За березняком чуть светлеет небо, тронутое снизу прозрачной розовой акварелью. Выше краски размываются и пропадают в бездонности высокого неба, где еще холодно мерцают звезды. Издалека, едва слышно, раскатывается в сосняке ранняя песня глухаря. Сюда она приходит искаженным эхом-отзвуком. Слишком далеко отсюда находятся тока. И я скорее слышу эту песню памятью. И ушел бы я сейчас туда, где азартно бьются лесные петухи, охваченные страстью продолжения рода своего древнего, но боюсь, не успею обернуться по сырым болотам туда и обратно к пробуждению Женьки. Может испугаться мальчишка, оставшись в лесу один. Я сажусь на бревно у кострища, вспоминаю, как брели когда-то с отцом по пояс в воде моховыми болотами – уходили по просекам к глухариным токам. Черпали воду прямо из-под клюквенной кочки и варили на бугре уху из принесенных с Озера окуней. Пили водку под старой сосной, закусывали жареной щукой, дышали терпкой прелью оттаявшего леса и багульников. Подставляли лица неяркому солнцу. Ночью тихо приходили к току и стерегли рассвет. «Чок-чок, чок-чок-чок-чок!», – костяно и неожиданно раздавалось вдруг где-то рядом и звоном раскатывалось в бору. Снова – «чок-чок-чок…», – все быстрее, а затем победное – «скр-р-ши-и-и!» Под этот заключительный вскрик-скрежет, когда лесной петух глохнет, мы делали три-четыре подскока по кочкам и снова замирали в ожидании. И так – раз за разом. И вот уже виден силуэт матерого глухаря. Он топчется на сосне, тянет к заре «бородатую» шею, наклоняя по куриному голову, и снова взрывается щелчками и «скирканьем». Выстрел обрывает его песню… Но мы не чувствуем своей вины. Каждый поет свою песню. Так уж все устроено. И этот выстрел – для кого-то лишь Финал, Кода симфонии под названием «Жизнь».

2

В эту весну мы идем к Озеру втроем. Со мной сыновья – Дмитрий и Евгений. Идем на лыжах, сменяя каждые пятнадцать минут ведущего. Снег не глубок, но оттепелью вязко придерживает лыжи, хоть и смазанные «плюсовой» мазью. Вначале это торможение незаметно, но с каждым шагом лыжи тяжелеют.

Идем весело. Димка давно не катался на лыжах и поэтому падает. Поднимается с моей помощью, снежный и смеющийся.

Лес вздрагивает от наших голосов, и вслед нам долго стрекочет сорока, приседая на лапах с веселой злостью. Она похожа на озябшую рыночную продавщицу в гамашах. Не хватает только «балканки» в зубах.

Перед выходом на лед отдыхаем, сбросив рюкзаки с ноющих плеч, и пьем чай из термоса. «Здравствуй, Озеро!», – говорит Димка, и я вижу, что это не позерство. Женька ехиден. Он что-то там подтыкивает и подначивает ему. Димка показывает кулак.

Вообще-то я стараюсь не брать с собой в лес сразу двоих сыновей (Ванька еще мал для зимних походов), поскольку иногда устаю от их перебранок и здоровой энергии, от которой иногда трещат полушубки, проваливаются дощатые нары и падают набок котелки с горячей ухой. Но так уж получилось в этот раз. Взмолились сыновья, клятвенно пообещав порядок и дисциплину, как в детском саду. Глядя на них, хитроглазых и рослых (а ставший уже выше меня), я как-то с трудом представлял себе сыновей то чинно разгуливающими, взявшись за ручки, то поедающими молочную кашку, то сидящими на горшке.

Между тем, озеро расстилалось перед нами, снежно-оттепельное, с низкими теплыми облаками. Вскоре мы были на месте.

Сходили к землянке. Она была горбатым сугробом, напоминающим берлогу медведя. Кое-как докапываюсь до двери, приваленной снегом, и с трудом пролезаю в узкую щель. Печка, труба – на месте, а это главное. Значит, будет тепло. Оставляю сыновей раскапывать землянку привезенной с собой лопатой и тороплюсь на лед. Времени у нас на рыбалку – два дня, вместе с этим. Надо все успеть.

– Пап, мы тоже хотим рыбачить, – хмурится Димка. Я понимаю его.

– Димуха, с утра все вместе сядем ловить окунька. A ceйчac надо быстро наживить жерлицы, чтобы снасти работали, пока к ночи готовимся. Надо чтобы и в землянке тепло было. Вот сам и рассуди, где сейчас и кто нужнее?

Димка неохотно соглашается. А я возвращаюсь к озеру, чувствуя, что где-то все же лукавлю, хотя в целом прав. Но мне не нужны свидетели… Недалеко от берега бурю первую лунку и начинаю шаманить. Встаю лицом к юго-западу и бормочу что-то жалостное. Мол, здравствуй, Озеро, не был я здесь давно и вот теперь пришел. Не оставь меня и моих сыновей без улова. Лишнего, мол, Хозяин, не возьмем и не побеспокоим зря. На полном серьезе говорю, аж мураши по спине бегут, до закипи в глазах. А почему именно на юго-запад построился? Как-то на восток больше принято… Тут все просто. День за вторую половину перевалил и в той стороне посветлее было, словно лицом ко мне обернулся кто-то… Глупо все это конечно… Чувствую себя язычником, хотя и крещеный. Но может быть, и не столь важно как зовут непостижимое и безначальное Начало и суть всего?

И надо только быть искренне-светлым в разговоре с ним? И не столь бюрократично Его ведомство, чтобы принимать обращения к себе в строго-непогрешимых канонах и параграфах? Может быть, деления на правильные и неправильные верования были придуманы заинтересованными простыми смертными разных конфессий, для которых служить Абсолюту, кроме душевного порыва, – есть работа во кусок хлеба? Придумано как предлог для выдавливания глаз иноверца, еще один предлог к свершению войн, которые, несмотря на свою грандиозность и тоскливо-чудовищную жестокость Человека к Человеку, имеют в сути простой набор первопричин: сладко жрать, иметь лучших самок, удовлетворять сладострастие амбиций и топтать ногами сонмища блюдолизов. Но я, кажется, отвлекся на банальности?..

Ближе к телу, как говаривал старик Ги де Мопассан с подачи незабвенного Остапа Бендера. И это – почти буквально…

Достаю из-за пазухи «чекушку», нагревшуюся на теле, как яичко из-под курицы. Грешен, взял, но не показывал сыновьям. Не хотелось при них – за приезд… А в землянке вечером лучше вместе чаю попьем, с конфетами.

Первую стопку выплескиваю в лунку. Это отцу и Озеру.

Вот только как бы окунь потом из лунки не выпендрился с кулаками… плавниками, то есть. Вторую стопку – себе. Ну, ладно, за рыбалку!.. А там и словно солнышко в душе выглянуло, хотя вокруг все так же – теплая пасмурь.

Позволив себе еще немного понежиться в благостном внутреннем тепле, достаю удильник со встроенной в ручку катушкой и трясу кивком.

Тут же задробило мелко-мелко, и я вытаскиваю окунишку, едва годного на живца. Ну, что же, и это хорошо. С почином! Быстро вылавливаю десятка полтора окуньков и, торопясь, иду расставлять жерлицы. Надо успеть еще найти хорошую сухостоину, напилить чурбаков и расколоть их на медово-желтые поленца, остро пахнущие сосновой смолой. А потом завалить старую березу с отвалившейся кроной. Я ее уже успел приглядеть в низине у озера. Дрова из нее конечно пустые, никуда не годные – перепревшие и смерзшиеся. Горят они дымно и без жара. Эти березовые гнилушки подкладываются уже потом, в раскаленную смольем печку, чтобы сбить алый румянец на ржавых боках. Иначе не усидишь в землянке без открытой двери. Да и слишком быстро прогорает один сушняк, вылетает в трубу с веселым гулом и треском. А в ночь требуется медленный огонь, особенно потом, когда уже прогреется жилье и соберешься спать.

Утром встаем рано, в нетерпении. Даже не завтракаем, а только пьем чай и заправляем термоса. Заря ясная. Краешек солнца показывается из-за березняка и обливает красным синий снег в низине. На бугре загораются оранжево-тепло сосны, появляется много новых оттенков и красок, не видимых до этого. Лес становится цветным и свежим. Но, пока мы собираемся, с юго-востока приходят тучи и вокруг опять все замирает в серой ватной тишине.

Идем к жерлицам. Тревожно-азартно издалека виднеются два поднятых флажка. Как рано ни вставай, все равно подъемы случаются без тебя. На одной жерлице окунек на месте, лишь поцарапан и увешан придонным мхом, а вот с катушки другой леска смотана до конца и туго натянута. Осторожно тяну ее на себя и чувствую тяжесть. Несильно подсекаю и вываживаю рыбину. Сыновья крутятся у лунки, переступают нетерпеливо. Димка держит наготове багор. Но он не пригодился.

Выволакиваю из лунки за «шиворот» щучку килограмма на два. Вообще-то, можно считать ее поимку удачей вдвойне, поскольку заметил, что по льду щука попадается самозасеком не часто, видимо, из-за того, что живец цепляется под спинной плавник. При этом щука нередко накалывается, бросает живца или срывает его безнаказанно с крючка. И здесь, на Озере, снять поутру попавшуюся самоловом щуку случается еще реже, чем, к примеру, в зоне затопления ГЭС. Но там другая проблема. Если и сядет хищница на крючок, то не всегда выпутаешь ее из коряг.

Пьем чай за удачу и сверлим лунки недалеко от берега, напротив поваленной сосны. Окунишки поклевывают весело, но крупнее ладони нет.

По льду на Озере не дает Хозяин желтобоких тяжелых горбачей с брезгливо выпяченными губами, ни на мормышку, ни на блесну, ни на жерлицу, что самое обычное дело на волжских плесах. Может быть, там местный водяной более покладистый? Пробовал я в заносчивой гордости перехитрить озерного Хозяина. Было и так. Привез мальков и самодовольно-уверенно ждал хваток крупных окуней. Но мальков быстро истрепали те же «матросики» и лишь пяток двухсотграммовиков затесался среди колючей мелочи. А Хозяин, лукавый старик, посмеивался, наверное, в этот день, лучился добрыми морщинками, а потом все же пожалел меня, горемыку, с таким трудом добывшего малька, и подарил мне в откуп молодую щуку. Я в это время зло пил чай и ворчал на облака, похожие на глупых рыб. Было жалко мальков и сил на их поимку. Удочка лениво поползла в лунку, плюхнулась в черную воду, нырнула, снова всплыла и собралась опять нырнуть, наверное, в последний раз, как тут до меня все же дошло… Я машинально поднял удочку и вытащил килограммовую щуку на леску толщиной пятнадцать сотых миллиметра… Видимо, на малька, одного из последних оставшихся, взял окунек, а затем и – откупная подарочная щука.

И сейчас я не ждал клева крупных окуней, зная характер Озера. Наверное, это неспортивно – ловить остроглазых бойких рыбешек, изначально зная, что крупнее их ничего не клюнет. Но для меня ловля окунишек – лишь предлог для встречи с Озером и его тихой жизнью. А если и даст Хозяин хоть одну озерную золотую щуку, она весомей для меня пяти волжских крокодилов. Нередко я устаю в ветрах водохранилища, в бесконечности пространств, в многолюдной суете и бессмысленной матерщине на ловле леща у фарватера, где из-под руки следят и мешают друг другу, зло и ревниво забуриваясь рядом. И тогда я, чувствуя, что тоже заражаюсь этим, прихожу к Озеру и ловлю мелких окунишек, случается, только наедине с парой знакомых мне воронов и Хозяином, которого, впрочем, никогда не видел.

Мои сыновья еще надеются на чудо, и я их пока не разубеждаю. Но, наверное, им тоже надоедает дергать окунишек. Они начинают возиться в снегу. Уходят на берег. Оттуда раздаются взрывы смеха и падает сухостоина. Перепуганная сорока трещит, словно из «Калашникова», и давится по причине скорострельности своими же очередями. Летят снежные шапки с сосен, по лесу идет гул, и кажется, что встал из берлоги шатун-медведь, или сам Хозяин проснулся в дупле, почесался, глянул страшно зелёным глазом и начал спросонья пеньками кидаться… Это же разбой?.. Чего стоят их уверения о порядке как в детском саду?! Собираюсь нарушить нейтралитет, но тут замечаю торчащий флажок жерлицы. Бегу туда, вглядываясь: не вращается ли катушка? И тут вижу, что жерлицу, словно ветром сдуло, одним махом! Была, и нет! Здесь надо сказать, что стойка этой жерлицы была просто вморожена у лунки по причине надлома крепления. А подставка свободно прикрывала лунку. Изо всех сил бегу по льду. Поскальзываюсь на гладком льду и хватаю крутящуюся на подставке катушку. Будь лунка открыта, только бы я и видел снасть!.. На леске упруго сопротивляется крупная рыбина. Два-три раза подвожу ее к лунке и беру багром щуку килограммов на шесть. «Ну, Хозяин, не ждал, спасибо!..», – что-то вроде этого шепчу, а краем глаза вижу бегущих ко мне пацанов.

– Пап, здесь разве есть такая рыба?! – не верят они своим глазам, подбежав.

– Так вот же лежит, – радуюсь их удивлению.

– Ур-р-ра! Поймали!

Сорока, наконец, не выдерживает, срывается с поваленной сосны и улетает прочь, разнося по лесу грязные сплетни о нас.

Я победно волочу щуку к рюкзакам и удочкам. Мы снова пьем чай «по крови» и садимся дергать окунишек. Но, едва сев, подскакиваю: торчит еще один флажок! Смотрю на часы – десять утра. Классический второй щучий выход, минута в минуту. Но это скорее – «самострел». Не может быть такого везения.

Не Ветлуга же в конце концов, где случалось и до трех подъемов одновременно. Но там полно нахально-жадных «щипачей», а здесь – глухое озеро с осторожной рыбой. И все равно где-то внутри есть надежда.

– Дима, проверишь жерлицу? – спрашиваю буднично, словно для него это не в первый раз.

– А что?

– Да вон подъем.

– Я один?.. Сам?!

– Давай-давай.

Димка несется к жерлице, только снег по сторонам летит.

Я дергаю окунишек и поглядываю изредка на сына. Что-то долго возится. Запутал леску? В следующий раз поднимаю голову от непонятных возгласов. Димка прыгает на льду, размахивая руками, и что-то показывает. А-а, понятно. Международный жест самого честного рыболова! Но тут он явно приврал. Даже моя не хилая щука – малек перед той, какую Димка изображает размахом рук. Неужели щучку поймал? Сам?.. Ну, пускай, на килограмм весом. Главное, ведь сам вытянул! А может быть, просто перед Женькой выпендривается? Смотрю, и второй рыбачок чего-то там пританцовывает, добежав до Димки. Иду и я, не слишком торопясь, и вижу, наконец, что у лунки на снегу лежит щука… Действительно, – настоящая мечта рыболова… Пусть и не самая-самая главная мечта, но с полпуда будет. Щука очень ярка и красива: мощная черная спина, пятнистые по хищному бока, отливающие старым золотом; на белом нежном брюхе – алые, словно у язя, плавники.

– Дим, это ты поймал?! – теперь вроде бы не верю я.

– Так вот же лежит, – передразнивая, отвечает Димка. В глазах его чертенятами прыгает восторг, но передо мной сын уже небрежно-развалист, как будто и не по одной такой щуке в день забагривает.

– Дергалась сильно. Но я делал, как ты говорил. Отпускал и снова подтягивал. Сильная щучка! Палец вон даже порезала леской.

Димка с гордостью показывает палец, между фалангами которого алеет порез.

Мы еще возбужденно говорили, спорили, ловили окунишек, готовили уху в копаной до земли снеговой яме, ставшей проталиной, и бегали к жерлицам. Озеро отдарилось еще одной двухкилограммовой щукой. Хозяин был щедр к нам в этот наш приход к Озеру.

Обратно выходим в неожиданно ясный закат. Солнце пробилось, наконец, из-за туч. Дорога пустынна, но мы ждем Федорыча – человека доброго, простого, невысокого, сухого в теле, но на удивление сильного и молчаливого. Он – бывший «афганец».