Соколиный остров

Слышится тихий шум двигателя. Из-за поворота показывается красная «восьмерка». Машина, мигнув фарами, разворачивается и подъезжает к нам. Мы едем домой.

Медведь и коньяк

Почти неделю метался неприкаянно и выл над лесным поселком снежный вихрь, уходя и возвращаясь, а затем разом стих, и открылась глазу непорочно-белая равнина с дымками над избами-сугробами. Словно лесной хозяин-чертяка, самодурствуя, бражничал день за днем, а затем, устыдившись, вспомнил о службе, глянул в какой-нибудь свой берестяной календарь и торопливо прекратил свое снеговое бесчинство. Ненадолго стало тихо. Но уже пятнилась цепочкой следов заметенная улица, кололи где-то звонко сосновые кряжи, пахло в неподвижном воздухе дымным избяным теплом, свежим подовым хлебом и тушеной зайчатиной. Люди готовились к новогодней ночи, радуясь неожиданно румяному деньку перед праздником.

Молодые приезжие стажеры-взрывники сидели на лавке в прокуренной избе и скучали. На столе, застеленном прожженной клеенкой, валялись две пустые банки из-под сома в томате, подчищенные хлебной коркой до золотого блеска.

– Ну-с, господа, – зевнул один из сидящих. – Спешу сообщить вам принеприятнейшее известие. Денег нет, курева нет, шнапса тоже нет. А Новый год на носу.

– Отвали, Студент. Без тебя знаем.

Замолчали, глядя бездумно в прихваченное морозными разводами оконце.

Те небольшие деньги, которые им платили за практику на геологических шурфах, были в складчину проедены, да чего там греха таить, большей частью оставлены в сельмаге, где полки ломились от дешевого портвейна и водки. И теперь целая неделя оставалась до благословенного дня получки. Хотя чего ж там получать в межсезонье?

Все уже было давно переговорено, но Чалдон, рослый необхватный парень, больше других любящий поесть, словно мстя кому-то, злорадно бубнил:

– А кержаки сейчас пельмени лепят, из лосятины со свининой. Под водку пальчики отъешь, у-у…

В него полетела подушка.

К обеду созрел план. Владик Костолевский – московский недоучившийся студент – с Юркой Басовым, как самые молодые и смазливые, пойдут в главное место – сельмаг. Их задача соблазнить юных продавщиц и, пользуясь их нерастраченным любвеобилием, принести товарищам бутылочку-другую на новогодний стол. Остальное – их дело. Общество не будет в обиде, если друзья потом не поспеют к бою курантов. Аркадий, по прозвище Карп Карпыч – степенный не по годам и непьющий парень – в компании с прочим «детским садом» возьмет на себя поселковую администрацию, дабы горячей слезой прямо на дому, в приватной обстановке, разжалобить сердце какого-нибудь ответственного лица и взять аванс в счет грядущей зарплаты. Остальные уйдут в свободный поиск. Самая простая роль – наколоть дровишек в людях, принести воды и прочее – отводилась мужикам сильным, но без особых признаков интеллекта – Ваське Рыбину и Чалдону. Не моргнув, друзья натянули рукавицы и вывалились во двор.

Чуть падал мягкий снежок, образуя на ребристых снеговых заметах новый пушистый слой. Васька и Чалдон бодро рыхлили его подшитыми валенками, заглядывая попеременно в окна домов и дворы.

– Глянь-ка, глянь! Никак медведище?! – толкнул вдруг Васька Чалдона.

Они зашли в открытые настежь ворота крепкого сибирского пятистенка и остановились у большой клетки. Здесь же толпились и мальчишки, бросающие сквозь прутья куски сахара, палки и какую-то мазутную ветошь. В клетке возился небольшой бурый медведь. Он, кряхтя, как человек, пытался поддеть ржавой трубой, подброшенной, очевидно, теми же мальчишками, свою деревянную лежанку. Ухватив трубу когтистыми лапами, он вставлял ее конец под доски и, вполне разумно, словно рабочий на стройке, поддергивал рычаг. Лежанка, держащаяся на болтах, не подавалась, и медведь, обиженно ухая, распалялся все больше. Видимо, под досками лежал закатившийся туда кусок сахара. Вокруг хохотали и подбадривали неловкого зверя. Чалдон и Васька в сонном любопытстве придвинулись ближе к клетке, но медведь словно бы ничего не замечал, занимаясь своей трубой. И тут что-то произошло… Мелькнуло ли в глазах Чалдона, а может, показалось, но он вдруг увидел побелевшее лицо Васьки Рыбина, притянутого кривыми когтями к самым прутьям клетки. Стреляным зайцем заверещал Васька, но медведь, лишь на мгновение посмотрев в его лицо темными внимательными глазами, ковырнул лапой нагрудный карман Васькиной куртки. Располосовав брезентовую ткань, он выхватил из-за нее пачку «Примы» и отпустил Ваську. Тот на четвереньках уполз в сторону. А медведь, усевшись на бугристый зад, распотрошил пачку и недоуменно рявкнул. Там было всего лишь две сигареты. Озлившись на Васькину бедность, мишка замахал лапами. Потом взял сигареты в рот и зачавкал, пуская желтые слюни. Одна из сигарет попала ему между клыков и, прилипшая, свесилась набок. Блаженно прищурившийся медведь сразу приобрел вид заядлого курильщика.

– Джон! – крикнул кто-то, и все покатились в облегченно прорвавшемся смехе.

– Ты чего орал? – усмехнулся Чалдон, выходя со двора.

– А ты бы не заорал, если б зверюга за грудки ухватил?

Они, дурачась, обошли весь поселок, но работы так не нашли. Крепкий хозяин все дела сам сделал и загодя. А тут уже время поспело за стол садиться. Мало-помалу на улицах появлялись подвыпившие мужички, а изредка, глядишь, и женщина с раскрасневшимся лицом перебежит через дорогу к товарке-подружке: выпить рюмочку да поделиться секретом.

Прошатавшись впустую, друзья зачем-то опять свернули к дому с медведем. Там уже толпился подогретый народ. «Дави, косолапый! Подножку-подножку ему! Подсекай!» – неслось со двора.

У клетки на взрыхленном снегу рыжий двухметровый детина, по всей видимости, – хозяин, боролся не на шутку с медведем. Они были почти одного роста, одинаково размашисты в движениях, и, что удивительно, мишка, так же, как и рыжий, по всем правилам внахлест держал самый настоящий борцовский захват. И жульничал он не меньше хозяина. Тот норовил подсечь медведя длинной ногой в кирзаче, и его соперник тянул подрагивающую в азарте лапу, подсовывая ее куда-то под колено рыжего. «Давай-давай, Миша! Не послабляй!» – кричали вокруг, явно болея за медведя, и тот, словно чувствуя это, вдруг победно рявкнул, каким-то звериным приемом поддернул хозяина в воздух и опрокинул навзничь. Рыжий, вроде бы смеясь, поднялся, похлопал медведя по вздыбившемуся загривку, но лицо его кривило и наливало нездоровой заносчивой алостью.

– Слушайте, мужики! Пол-ящика коньяка тому, кто завалит мишку, – натужно выкрикнул рыжий. – Не боись, он ручной.

– Вот и вали своего зверюгу. Не знаем, что ли, мы его! – загудели вокруг. – Самого уложили, так чтобы и других тоже? А потом лечись…

– Не трусь, не трусь, мужики. Коньяк армянский, без обмана. Не пожалею, – твердил свое рыжий, словно бы не слыша выкриков.

– Эх, пропади все! – Чалдон сунул Ваське лисью шапку и вышел в центр круга. Медведь, как бы узнавая его, закивал косматой башкой и, поднявшись, закосолапил к хозяину. Тот сунул ему кусок сахара и весело прокричал:

– Есть-есть еще мужики на Байкале! Становись, парень. Медведь смирный, не обидит.

Не доходя до Чалдона, мишка мягко поднялся на дыбы и привычно закинул лапы на его плечи. Чалдон отвернулся, было, от горячего звериного выдоха, но медведь уже давил его всей своей тушей к земле, воровски подсекая лапой под голень. «Э-э, да ты только это и знаешь», – зло подумал Чалдон и начал резко, с выдохами, раскачивать тяжелого зверя из стороны в сторону. Мишка недовольно крякнул и притерся ближе. Они закружили на месте, человек и зверь. Чалдон, тоскливо чувствуя, что ему не выдержать долго страшного давления, отодвигался от медведя, но тот, зацепив его когтем, упорно держал вблизи, беспрерывно подпинывая лапами в мохнатых «штанах». В этот момент Чалдон заметил, что зверь потерял равновесие, стоя на одной лапе. Он резко толкнул мишку вперед, подсунув сзади валенок, и завалил его на спину. Торжествуя, Чалдон уже вроде бы видел, как зверь падает лопатками на желтый снег, но так же, как и в первый раз, там, у клетки, что-то произошло: мелькнуло, треснуло где-то рядом, а может быть, в голове у Чалдона, и очнулся он уже далеко от круга, у самых ворот. Васька Рыбин растирал ему лицо снегом и выговаривал, причитая почти по-бабьи:

– Ну, чего ты, чего? Коньяка не пил, что ли, дурик? Вот и отвесил он тебе плюху. Ох, и летел ты парень. Думал, костей не соберешь.

– А когда он успел? – вяло спросил Чалдон, мотая головой.

– Когда… В полете извернулся, как кошка. Да и влепил тебе вдогонку. Аж звон пошел. Резкий, дъявол, хоть и косолапый…

Он что-то еще говорил, но Чалдона уже обступили мужики, похлопывали по плечу, теребили одобрительно. Медведь стоял тут же и пристально смотрел на него, словно запоминая. А там, у дома, вдруг взорвались голоса:

– Чего-чего, коньяк гони парню!

– Да не завалил он.

– Мы тебя счас завалим, лис рыжий! Как бы не знали твово зверя, так ладно. Не прощает он проигрыша, сразу бьет, ломает. От нас тоже парню премия будет. Гони!..

– Ладно, уймитесь.

Так же тихо падал крупными лохматыми хлопьями снег. Над синими сугробами, вначале один, а затем и по всей улице, затеплились домашние огоньки, отбрасывая желтые квадратики света в занесенные палисадники. Низкое теплое небо легло на черные ели, придавило мягко избы, дорогу за околицей и зарделось неярким заревом жилья.

В доме, где остановились взрывники-практиканты, невесело собирался народ. Кто, стыдясь, доставал из кармана черствый пряник, кто – кусок желтого сала в хлебных крошках. Владик Костолевский, закрывая подбитый глаз, выставил початую бутылку портвейна и сразу ушел спать, словно драный по весне кот. Юрка Басов не появился.

Наспех сварили на примусе чугунок подмороженной картошки, укрепили оплывшую свечу рядом с небольшой пушистой пихтой и, включив радио, сели кружком у небогатого стола. Где-то там, в далекой златоглавой, уже звенели бокалами, куранты били полночь. На десятом ударе дверь открылась под дюжим пинком, и в избу ввалился Чалдон, хмельной и снежный, словно только из сугроба. За ним семенил Васька Рыбин с ящиком в руках. Среди пакетов с морожеными пельменями, колбасами и копченым салом тускло светились винтовые коньячные пробки. Наступил Новый год…

Соколиный остров

Коротни – это церковь на высоком берегу Волги, старое кладбище с рассохшимися крестами да заросли чернобыльника, в которых чужеродно краснеет битый кирпич. Вот и все, что осталось от селения.

Через пролив, который с пуском ГЭС образовался на месте Ахмыловского озера, виднеется Соколиный остров. По крайней мере, так его называют сейчас. Это тоже бывшее селение, что легко определить по тем же кирпичным обломкам, ямам-погребам, заброшенным малинникам, в тени которых наливается злостью крапива в рост человека. Обрывистый берег острова по верхнему краю зарос ивняком, а внизу тянется пологая песчаная полоса, заваленная кое-где бревнами, вывороченными пнями, россыпью камней и кирпича.

Над довольно унылой равниной острова возвышается Соколиная гора – бугор с настоящими боровыми соснами, кроны которых бывают резко очерчены на фоне долгих летних закатов. Там солнце теряет свою силу. В пасмурные дни, когда Волга нездорово сера, бывает приятно взглянуть на бугор, где краснеют стволы сосен.

В один из августовских дней я приехал сюда и, выйдя из душного автобуса, сразу попал в мир света, простора и ветра, пахнущего теплой водой. Ветер дул с юго-востока, со стороны самой широкой части водохранилища, и волна приходила оттуда уже налившаяся силой, с белыми пенящимися барашками.

При виде этих крутых валов становится ясно, что встать на якоря сегодня равносильно самоубийству – захлестнет, затопит мою «Ак– Идель» с ее низкими бортами.

– Все, приехали, – уныло протянул попутчик – немолодой усатый рыболов, согнувшийся под громадным рюкзаком. Обтерев потное лицо кепкой, он обратился ко мне:

– Ну что, молодой человек, резиновая лодка – посудина ненадежная. Может быть, за ротанами махнем вон на пруд? Там, говорят, и караси на кило попадаются.

– Нет, пожалуй, – после небольшого раздумья отвечаю я. – Попробую все же на Волгу выйти.

– Ну, было бы предложено.

Рыболов, роняя капли пота с красного лица, поправил лямки рюкзака и пошел по направлению к пруду, который начинался сразу за дамбой. Постояв еще немного в сомнении, все же решаю перебраться на остров, а там видно будет.

Спустившись к воде, накачиваю лодку, бросаю ее на прибой, вдогонку, зашвыриваю рюкзак и пытаюсь отплыть от берега. Прибойная волна накрывает меня, и вот я уже насквозь промокший, а лодка полна воды. Отчаянно работая веслами, все же отплываю от берега, где волны сразу округлились, стали большими покатыми холмами. Лишь изредка самая шальная из них захлестывала лодку при резком гребке веслом, но мне уже все равно: я мокрехонек, как и рюкзак с находящимися в нем вещами.