Сатурн, Змея и Амариллис

– Да, не откажусь. Как раз будет время свыкнуться с обстановкой. Так Вы пишете портреты?

Сама мысль о её присутствии в моём доме была невероятно волнительной, но я старался не подавать вида.

– Портреты не моя специальность, но можете быть уверенны – я Вас не разочарую.

– Рада слышать. Ваш друг заверил меня, что за такую стоимость мне не найти лучшего художника во всем городе. И мне хочется ему верить.

Будучи польщён, к тому же её устами, я не смог сдержать глупой улыбки, возникшей на моём лице.

– Как мило с его стороны. Но я не назвал бы нас друзьями, мы с ним скорее коллеги.

Горячий напиток отяжелил наши чашки, с каждым глотком разливая по телу приятное тепло, сопровождаемое шумом бесцельной болтовни. Прошло немало дней с тех пор, как мы расстались с сентябрём в компании друг друга, и чутьё мне подсказывало, что нужно дать нам немного времени, прежде чем вновь вернётся та прежняя свобода в словах и жестах. По этой причине, я и не захотел сразу же переходить к самой работе, из-за которой случай нас свёл в очередной раз.

– Скажите, как так вышло, что Вы решили заказать свой собственный портрет? Признаюсь, при прошлой нашей встрече, я счёл Вас крайне необычной особой, но не подумал бы, что Вы к тому же нарцисс.

Её чашка с аккуратным звоном опустилась на блюдце, и задумчивый взгляд Белинды не сразу поднялся со дна напитка.

– Нарциссизм тут ни при чём, скорее даже наоборот. Каждый прошедший день приближает меня к старости. Мне никогда не стать моложе, чем сейчас. Скорее всего, и прекраснее тоже. Я знаю, что я красива, но также и понимаю, что к тому моменту, когда портрет будет закончен, моя внешность начнёт лишь угасать с каждым заходом солнца, пусть и едва заметно. Сейчас идеальное время, чтобы предать мой лик полотну, потом может стать слишком поздно. Можете считать этот портрет – надгробным камнем, Реквиемом по моей уходящей юности. И я хочу, чтобы Вы стали моим Моцартом.

– Как… поэтично. Но вместе с тем – немного удручающе.

– Что Вы, ни в коем случае. Я не печалюсь о вещах, которые лежат вне моего контроля. В данном случае мною движет скорей прагматизм, чем какая-то надуманная сентиментальность, ведь за моим решением стоит вполне конкретная логика, которую я только что описала. Кстати, работать мы будем в Вашей мастерской?

В глазах моей собеседницы вновь заиграли искорки того интереса, который я распалил в прошлый раз рассказами о своих картинах.

– Вообще-то, я подготовил другую комнату, рядом с ней. Не ожидал, что заказчиком в этот раз окажетесь Вы, кого моя мастерская так сильно заинтриговала.

– И всё же, я бы не отказалась там побывать, пускай даже единственный раз. Прошу, окажите мне подобную любезность?

Никогда раньше не замечал, насколько громко тикает стрелка старинных часов в нашей гостиной. Её ритмичный звук эхом отражался от стен, заполняя собой всю комнату, пока я в молчании разрывался между намерением отвадить всякого возможного свидетеля от своих картин и желанием уступить озвученной просьбе. Белинда смотрела мне прямо в глаза – в глубокой зелени её взгляда пылал огонь живого любопытства, и у меня не хватило решимости встать на пути этого лесного пожара.

* * *

Глухой топот наших нестройных шагов, цепочкой поднимавшихся к мастерской, был единственным звуком, нарушавшим покой этого дома. Гул часов остался внизу, и каждый из нас хранил молчание, я – от волнения, она – в предвкушении. Оказавшись, наконец, у входа в мастерскую, мы сделали последнюю остановку. Шаги стихли, настала полная тишина. Проглотив накопившуюся слюну, я осторожно, будто боясь обжечься, повернул ручку.

Сухой скрип медленно открывающейся двери залил собой комнату на мансардном этаже. Перед глазами предстали голые стены, выкрашенные неровными слоями белил, кусочек неба, виднеющегося через пыльное окно, и толстая паутина простыней, покрывающая непроницаемым слоем ткани всю имеющуюся мебель и множество стоящих вдоль стен и составленных стопками картин, чьи квадратные и прямоугольные формы угадывались сквозь изгибы белого сатина. Шагая по лежащим на полу эскизам, как по опавшим осенним листьям, мы аккуратно приблизились к мольберту, огороженному ширмой.

– Я покажу Вам одну неоконченную работу. Если всё будет в порядке – сможем посмотреть на что-нибудь из завершённого.

– В каком смысле «в порядке»?

Я не знал, как объяснить, и стоит ли тратить сейчас на это время. Осознав, что внутри меня самого бурлит волнующее нетерпение увидеть реакцию Белинды, я сделал над собой последнее усилие и сорвал покров с холста. Уродливая красота, очаровательно пульсирующая нежными красками порока, едва только зарождающаяся во всём своём мерзком великолепии, явилась перед глазами моей спутницы. Затаив дыхание, не издавая ни звука, я ждал того, что случится дальше. Так долго, что мои лёгкие начало сводить спазмом, вынуждая всё же сделать глоток застоявшегося воздуха, прервав эту немую паузу. Не дождавшись ответа и шагнув навстречу картине, я заглянул в лицо Белинды. Её широко распахнутые глаза не моргали так долго, что капельки слёз начали скапливаться в их уголках. Яд зелёной радужки почти полностью уступил холодной тьме зрачков, словно бы я скрестил взгляды с дикой кошкой в безлунную ночь, а не с человеком. По щекам её разлился сладостный румянец, а из полуоткрытых губ вырывалось глубокое, прерывистое дыхание.

– Прекрасно…

Её скользящий шёпот едва достигал моего слуха.

– Что Вы сказали?

– Отвратительно прекрасно…

Утратив дар речи, я недвижимо смотрел на то, как она вращала головой, искала лихорадочным взглядом силуэты всех остальных картин. Бессловесно я наблюдал, как она, пошатываясь, брела к ним, смело срывая их плотную вуаль, обнажая их ужасающую прелесть перед лицом белого света. Стояла, очарованная, плакала и смеялась, бегая от одного холста к другому, кружила по комнате в неистовом танце, точно язычница, полная безмерного счастья, невероятной красоты и несравненной свободы.

– Любил ли ты когда-то, Адам? Лишь только так ты мог бы осознать, какие чувства распирают моё сердце в этот миг.

Та лёгкость и искренность, с какими эти слова были брошены в воздух, ввели меня в полнейший ступор.

– Не стоит так опрометчиво говорить подобных глупостей. К тому же, разве уместна такая скорая фамильярность?

Белинда остановилась, вонзила в меня свой взгляд и медленно подошла, почти вплотную, так близко, что я ощутил на себе её горячее дыхание.

– Такое ощущение, будто сейчас я узнала тебя намного ближе, чем мог бы любой другой человек, не выносящий присутствия этих полотен. Словно я заглянула в твою обнаженную душу, увидела каждый дюйм твоей трепещущей голой кожи. Теперь нет нужды для напускной вежливости, тайн и недомолвок – я познала тебя и с радостью отплачу тем же. Со временем.

С недоумением я смотрел в её смеющиеся глаза, но она лишь загадочно улыбалась, вновь возвращаясь к моим картинам. Пускай я мало понимал её слова, но всё же смутно ощущал, как изнутри меня переполняли плескавшееся волнение и клокочущее счастье – наконец я нашёл человека, который смог понять моё видение и встретил его с радостью в сердце, а не тошнотой в желудке.

– Не уверена, что я смогу сегодня позировать для портрета.

– О чем ты? Разве не для этого мы сегодня встретились?

– Да. Но моё сердце сейчас так колотится, что удары его заглушают все мысли. Мне не устоять на одном месте, дрожь в теле слишком сильна и никак не проходит. Смотри!

По её длинным пальцам будто бы пробегал озноб, как при болезни. То же касалось тонких запястий и рук целиком, протянутых в мою сторону, словно в мольбе. Нервно смеясь, она наблюдала за тем, как собственное тело разыгрывало с ней эту предательскую шутку. Мы провели этот день в мастерской, за обсуждением заключённых там картин, решив в итоге перенести сюда весь рабочий процесс. Однако мне так и не удалось коснулся кисти, и ни один пигмент не смог нарушить тогда чистоты холста.

VII

– Я не ослышался? В полный рост?

Сегодняшняя встреча обещала быть более плодотворной, чем та, что состоялась позавчера. Дождь мягко постукивал в окна гостиной, пока мы выбирали подходящий размер холста и обсуждали детали будущего портрета, прежде чем подняться наверх и приступить к работе.

– Всё верно, таково моё желание. Оно меня не покидает с того самого дня, когда я увидела изображение мадам Готро в одном из парижских салонов, примерно десять лет назад. Тогда я была ещё совсем юной девочкой, простой и нескладной, но жутко впечатлительной. Теперь же я расцвела, обзавелась средствами и, что самое важное, нашла, наконец, идеального человека для подобного дела.

– Не помню, чтобы в прошлый раз причина объяснялась тем же.

От этих слов, окрашенных сомнением, она легко отмахнулась одним рассеянным жестом.

– На тот момент у меня было недостаточно уверенности в том, подходящая ли передо мной кандидатура. Я уже представляла, что ты за человек, но понятия не имела, какой ты художник. Сейчас мне всё ясно, и больше нет необходимости в полуправде.

– Что же, рад это слышать.

Потребовалось чуть более дюжины быстрых набросков, на которых Белинда позировала в различных вариантах, прежде чем один из них был признан ею «идеальным». Закончив со всеми приготовлениями, мы отправились в мастерскую, вернувшую свой первозданный вид и избавленную ото всей «паутины». Не было более нужны скрывать её содержимое, и в новообретённой свободе всё помещение будто бы расцвело и зашевелилось, подобно гниющему саду. Переступив порог, я тут же ощутил прилив давно потерянного вдохновения.

– Что насчёт одежды? Я принесла с собой несколько разных комплектов, но оставила сумку внизу.

– Пока забудь об этом, просто носи то, в чём будет удобно позировать. Сначала я хочу изобразить лицо – одежду и детали фона оставим на потом. Гораздо важнее определиться с причёской.

– Хочу оставить эту.

На затылке её длинные волосы цвета беззвёздного ночного неба были небрежно собраны в объёмный пучок, являя взгляду тонкую бледную шею. Лицо, обрамлённое струйками свободных прядей, было достаточно открыто, но кусочек неровной чёлки тенью падал на правый глаз, частично его скрывая.