И взошла звезда полынь
Александр Борисович Жданов
RED. Сквозь века
Важнейшие периоды нашей истории: первая мировая война, вторая – Гражданская война, русский исход из Крыма и отплытие «философских пароходов» – все это проносится, как один миг, в романе "И взошла звезда полынь".
В яркой веренице персонажей есть и вымышленные, и реальные исторические герои. Автор мастерски прячет одних под масками других, что становится очередной загадкой для читателя. Главная же загадка романа – а что в конце?
Судьбы героев в произведении переплетаются одна с другой, увлекая читателей чередой неожиданных встреч и роковых событий.
Комментарий Редакции: Роман о жизни как таковой – со всеми ее перипетиями, болью и счастьем, грузом разлуки, восторгом встречи. Талантливый слог, трогающий сердце сюжет и немая ода вечному сиянию человеческой души.
Александр Борисович Жданов
И взошла звезда полынь
Жена же Лотова оглянулась
Бытие
И увидел он, что терновый куст
горит огнём, но куст не сгорает
Исход. Гл.3
И увидел я новое небо и новую землю,
ибо прежняя земля миновала, и моря уже нет.
Откровение. Гл. 12
Жданов Александр Борисович
поэт, прозаик, художник, искусствовед.
Член Союза российских писателей и Творческого союза художников России
Родился в 1956 году в Баку. По окончании средней школы работал, служил в Армии. В 1982 году окончил филологический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. В 2018 году в «Образовательно-методическом Центре» Министерства культуры Калининградской области получил специальность «Искусствовед».
Работал преподавателем русского языка и литературы. Первые два года по окончании университета в Литве, потом снова в Баку (в средней школе и – по совместительству в Педагогическом институте). В результате драматических событий в Азербайджане 1989 переехал в Калининградскую область. Здесь прошёл все этапы газетной работы: корреспондент, заведующий отделом, ответственный секретарь, главный редактор районной газеты. Параллельно преподавал в художественной школе – историю искусства, живопись, композицию. На этой стезе написал три учебных пособия по истории изобразительного искусства (изданы для школ искусств в «ОМЦ» Министерства культуры Калининградской области).
Публиковался в журналах «Запад России», «Балтика», «Литературный Азербайджан», «Нева», «Берега», «Сибирские огни», «Великороссъ», «Метаморфозы», «Литературная Армения» «День и ночь», «Новый свет» (Канада), в Интернет-журналах «Твоя глава», «Бюро Постышева», в альманахах «Российский колокол», «Литера К», «Эхо», «Лира дружбы». Автор трёх сборников стихов, четырех книг прозы, альбома живописи и графики и трёх учебных пособий по истории изобразительного искусства.
Призёр Международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман – 2018» (диплом III степени), «Русский Гофман – 2019» (диплом II степени), Международного конкурса «Созвездие духовности – 2018» (II место), Международного конкурса» «Армянские мотивы – 2019» (I место в номинации «проза» и II место в номинации «поэзия»), Международного конкурса «Диалог с жизнью – 2021» (III место), Международного конкурса «Большой финал – 2021 (II место) и других. Вошел в лонг-листы Международного конкурса «Золотой витязь» и Международного конкурса «Этноперо» – 2019», «Антоновка 40+» – 2020.
Пролог
1
Меня расстреляли ранним утром на дальних путях железнодорожной станции между кирпичной стеной и одиноким отцепленным вагоном-теплушкой. Люди в чёрных кожаных куртках даже не дали мне обуться – просто вытолкали из вагона, и я шла почти босиком, в одних чулках. Мне приходилось делать широкие шаги, чтобы шагать только по шпалам, потому что наступать необутой на острые камни и гальку на путях было нестерпимо больно. Но шагать широко мешала длинная юбка, которая к тому же всё время цеплялась то за камни, то за болты на рельсах. Я спотыкалась, оступалась, чуть не падала. А те трое в куртках только подталкивали меня в спину и посмеивались.
Я шла и задавала себе только два вопроса: почему изо всех пассажиров вагона выбрали именно меня? Почему я оказалась в вагоне рядом с незнакомыми людьми без обуви? Второй вопрос беспокоил сильнее. К боли физической добавлялись душевные страдания – невыносимо стыдно было идти разутой да ещё вдобавок подгоняемой тремя типами.
А ведь действительно других не тронули. Ни толстолицего господина в котелке, ни тощего и длинного, как жердь, офицера. На офицере не было формы, он был одет, как мещанин, вертел в руках картуз, но только слепой не увидел бы военной выправки, не заметил бы, как он закидывает ногу за ногу – словно старается не задеть себя и других шпорами. Гадкий осадок на душе оставило и поведение офицера. Когда меня выводили, он откинулся назад, опёрся головой о перегородку в вагоне, прикрыл глаза, всем своим видом показывая, что дремлет. Я понимала, что он не мог бы кинуться на мою защиту, не стал бы даже пытаться отбить меня у внезапного патруля, но то, как он самоустранился было противно.
Когда меня подвели к стене, я поначалу даже вздохнула облегчённо: мучения мои, хоть на время прекратились. Я стояла у стены, смотрела перед собой и видела только пустой отцепленный товарный вагон. Почему-то хорошо запомнилась чёрная кованая решётка – слишком изысканная для станционной ограды. А ещё запомнились полуоторванная и болтавшаяся на гвозде доска и надпись мелом на стенке вагона. Это был какой-то номер. Я запомнила – 217. И еще подумала, хорошо, что дочка осталась у мамы в Киеве.
Один из трех, приведших меня сюда, что-то говорил. В сознании застревали только отдельные слова – «революционная законность… наймиты империализма». Остальные слова было не разобрать из-за внезапного резкого звука: где-то над головами завыла сирена – и в сердце мне ударила пуля.
* * *
Вой сирены перелился в сигнал будильника, сильно болело сердце. Он не понял, от чего проснулся – от этой боли, или всё же будильник разбудил. С минуту полежал, приходя в себя, прислушиваясь к организму. Сердечная боль не отступала. Даже позвать жену не было сил. Он все же дотянулся до тумбочки, на которой лежал тяжёлый том. Кое-как дотронулся правой рукой и сбросил книгу на пол. На грохот вбежала жена.
– Плохо мне, Галя. Сердце, – сумел он прошептать. Но мог и не говорить. По его виду жена поняла всё и бросилась к телефону вызывать «Скорую».
По дороге в больницу Олег Павлович пытался понять, почему приснился такой сон и почему во сне он был женщиной.
2
Когда начинался полёт тополиного пуха, Якову Исидоровичу делалось очень плохо. Он становился беспокойным, издерганным, побаливало сердце. Яков Исидорович начинал суетиться, не находил себе места, и его постоянно мучило неодолимое желание уединиться, запереться в комнате. А ещё лучше было бы уехать на время из города. В городе жарко, душно. Хорошо бы за город, на дачу. Там нет тополей, там только фруктовые деревья – яблони, вишня.
А там, на даче Яков Исидорович почему-то часто вспоминал бабушкины слёзы. На летние каникулы приехал погостить двоюродный брат. Первое же утро мальчишки начали со сражения: дрались подушками. Дрались и хохотали. А потом… То ли он треснул брата слишком сильно, то ли подушка за что-то зацепилась, только наперник с треском разошёлся по швам – и по комнате полетели пух и перья. А за окном, как продолжение их сражения, мела тополиная метель. И мальчишки радостно кричали: «Снег! Снег!». Только бабушка вдруг заплакала. Опустилась на краешек дивана, а слёзы текли и текли.
Яша решил, что бабушке подушку жаль, и он весело подмигнул: «Да, ладно, мы сейчас всё соберём». Но бабушка покачала головой и тихо-тихо прошептала:
– Они тогда все подушки саблями вспороли. Как человеческие животы. И пух летал в домах и на улице – как с тополей. Боюсь я, когда летит тополиный пух.
Вот и сейчас летит пух – назойливо летит. А вместо тенистой дачи – палата № 217 на втором этаже больницы. И в окнах торчат кроны тополей, и летит, летит пух.
Неуютно было Якову Исидоровичу в этой палате. Кроме него, в ней обитали еще три пациента, но они, получалось, занимали почти всё пространство палаты – повсюду оставляли свои халаты, кружки с недопитым чаем, громко разговаривали, шумно двигались, шумно садились и вставали, даже дышали шумно. У них было лишь два занятия: они либо изводили соседа нескончаемым пересказом друг другу анекдотов, либо играли в карты. Впрочем, картами изводили больше. И не только потому, что играли до поздней ночи, хотя и это было мучительно: свет горел допоздна, Яков Исидорович не мог заснуть, прикрывал глаза полотенцем, но это не помогало. Не помогало, потому что один из игроков имел обыкновение во время игры внезапно выкрикивать: «В котёл попал, в котёл». Потом замолкал, и снова, когда Яков Исидорович, казалось, начинал засыпать, выкрикивал: «Ага, валент, валент». Именно так, валентом, он называл карту. Так продолжалось до тех пор, пока дежурная медсестра решительно не выключала свет. Но и после этого общительные приятели успокаивались не сразу, а долго ещё переговаривались в темноте.
Поэтому на пустующую пока последнюю койку Яков Исидорович взирал с опаской: что если и там обоснуется такой же болтливый картёжник. Койку заняли вечером – перевели из реанимационного отделения нового пациента. Яков Исидорович напрягся, но ненадолго: новичок лишь представился: «Олег Павлович», – и сразу отлегло от сердца, сразу почувствовал Яков Исидорович: всё теперь будет хорошо.
Часть первая
DEUS CONSERVAT OMNIA.[1 - Бог хранит всё (лат).]
I
К чему никак не мог привыкнуть вольноопределяющийся Виктор Радиковский, так это к виду убитых лошадей. Заметив в поле израненные осколками лошадиные бока с натянутой, как на барабане кожей, задранные вверх ноги, вывороченные взрывом внутренности, он невольно по-детски отводил взгляд и потом старался не смотреть туда.
Оно и шло из детства. Помнил он лето на даче, ему лет семь, он без спроса ушёл довольно далеко от дома – к оврагу. Любопытно было: нянька ведь оврагом Витюшка пугала, будто непослушных детей туда овражный утаскивает. Любопытно, но и боязно. Раз он стоял у калитки, а тут мальчишка года на два старше, внучатый племянник генерала Ивчина с соседней дачи: ну, что, малец, страшно, небось, к оврагу пойти? И он пошёл. Ноги деревенели, не сгибались, в животе было холодно, но он пошёл. Встал на краю, заглянул вниз – ничего страшного. И успокоился понемногу. Но тут мальчишки увидели мёртвую собаку. Труп уже тлел, над ним роились мухи, а генеральский гость схватил валявшийся здесь же длинный сук и стал колотить по трупу. Витюшок закричал и бросился домой. Прибежал с плачем, бросился к матери и прорыдал у неё на коленях.
Животных Радиковский жалел всегда, лошадей же жалел особенно. В Петрограде он видел, как их загоняли в тесные вагоны с небольшими оконцами вверху. Лошади нервно поводили головами, косили глазами и тревожно ржали. Словно ведали, что везут их в Пруссию на гибель. Вот помчится конь сквозь дым и свист пуль, повинуясь наезднику, и примет свинец в грудь первым.
Так и случилось, что первым впечатлением тогда ещё только вольноопределяющегося Радиковского на войне стала гибель лошадей. Под Каушеном барон Врангель повёл в атаку полуэскадрон. Атака была столь решительной и неожиданной для противника, что немцы открыли огонь, не успев поднять прицел, и в полуэскадроне пострадали в первую очередь лошади. Прямым попаданием картечи убило лошадь и под самим бароном. И людские потери были велики. Но Радиковскому запомнился конь незнакомого ему ещё поручика. Разрывом коню перебило ноги, вспороло живот. Падая, конь увлёк за собой всадника и придавил ему ногу. С трудом поручику удалось выбраться, для чего пришлось разрезать ремни. Хромая, поручик обошёл лежавшего на земле своего коня. Тот уже почти не бился, только тяжело дышал и преданно и с мольбою во взгляде смотрел на своего хозяина. Он склонился над конём, ласково потрепал его по шее, затем быстро вставил в ухо ствол револьвера, отвернулся, зажмурился и выстрелил. Потекла тёмная, почти чёрная кровь. Поручик, не оборачиваясь, убирал на ходу револьвер в кобуру… Радиковский стоял, потрясённый.
Нужна ли была столь яростная атака, в результате которой захватили-таки два особенно досаждавших немецких орудия? Нужна ли была атака, успех которой был оплачен гибелью почти всего полуэскадрона? Не лучше ли было вообще не спешить, не ввязываться сразу в боевые действия, а дождаться полного сосредоточения наших войск у границы, дождаться, когда завершена будет мобилизация, когда, наконец, подтянутся обозы? Радиковский задавал себе эти вопросы, но он уже и начинал понимать, что штурмы, атаки, и всё, что происходит на войне, случается не сами по себе, что они лишь часть больших сдвигов и передвижений.